Потерянные мемуары Джейн Остин - Сири Джеймс

— Возненавидели?

— Они познакомились и стали презирать друг друга. Затем, со временем, когда проявились их подлинные натуры, они начали восхищаться друг другом…

— …по мере того как преодолевали свою гордость…

— …и предубеждение.

Он взял меня за руки. Его понимающий взгляд встретился с моим.

— Эта история уже написана, верно? И лежит в вашем сундучке? «Первые впечатления» — кажется, так вы назвали ее?

— Я сочинила подобную историю много лет назад, но она нуждается в переделке и сокращении и… и у меня не хватает духу.

— Почему?

— Потому что я знаю, как она должна окончиться.

— Не соглашайтесь с этим финалом. Станьте богом. Подарите нам еще одну остроумную, романтическую историю Джейн Остин, с такой концовкой, какую сами изберете.

— Джейн! — крикнула Кассандра, и в ее голосе слышалось извинение. — Кучер готов. Уже поздно, нам пора в путь.

— Иду.

Кассандра исчезла в доме. Я повернулась к мистеру Эшфорду. Мы глубоко заглянули друг другу в глаза. Затем бросились в объятия друг друга.

— Мы больше никогда не увидимся? — спросил он.

Я почувствовала его слезы на своей щеке.

— Я буду видеть вас в воображении. И во сне.

— Я буду хранить вас в сердце, Джейн. Каждый день, каждый час, весь остаток жизни.

Он обратил ко мне лицо и крепко поцеловал меня.

Мне хотелось, чтобы поцелуй длился вечно.

— Прощайте, любовь моя, — сказала я.

— Прощайте, — прошептал он.

Я повернулась и убежала, и в сердце моем было столько боли, что я не понимала, почему оно все еще бьется.

Глава 27

Я больше никогда не видела мистера Эшфорда. Я не бывала в Дербишире и избегала окрестностей его дома в Мейфэре, когда приезжала в город. Я знала только, что он женился. Предполагаю, финансовая катастрофа его семьи была предотвращена этим браком, поскольку слухи о нависшей над ними угрозе больше не распространялись.

Генри, Кассандра и Элиза — единственные, кто был посвящен в наши отношения с мистером Эшфордом, — разделяли мое мнение, что лучше всего ни с кем не обсуждать эту историю, а, напротив, вести себя так, словно ничего не произошло. Мы понимали, что любое упоминание о моей связи с ним — и особенно о причине, по которой эта связь оказалась расторгнута, — может пролить свет на финансовые затруднения Эшфордов и тем самым, вероятно, вызвать замешательство всей их семьи.

Что до меня самой, я знала, что не вынесу сочувственных взглядов и замечаний, которые, несомненно, последуют, если подробности этого романа когда-нибудь станут известны. Поверхностный рассказ может выставить кого-то из влюбленных в невыгодном свете и никогда даже отчасти не раскроет истинных чувств, лежавших в его основе. Я решила, что лучше казаться старой девой, не знавшей любви, чем нелепой трагической фигурой, которая осмелилась полюбить человека выше себя и проиграла.

Генри сделал вид, что сам нашел издателя для «Чувства и чувствительности» и дал денег на публикацию. Алетия, которая знала лишь о моем знакомстве с семьей Черчилль, как-то осведомилась о них несколько лет спустя, но сей предмет скоро был забыт.

Я получила короткую записку от мистера Эшфорда после публикации «Гордости и предубеждения». Его теплые поздравления вызвали слезы на моих глазах и боль в сердце. Я сожгла письмо, о чем потом пожалела. У меня ничего не осталось от него, кроме воспоминаний и рубинового кольца.

Таким образом, история мистера Эшфорда — моего мистера Эшфорда — была забыта. Так лучше, думала я, как для сохранения репутации всех заинтересованных сторон, так и для литературы, ведь много ли проку в повести о разбитом сердце? Любовная история, достойная рассказа, должна кончаться счастливо, не так ли?

Так мне казалось раньше.

Но теперь я считаю иначе — теперь, когда я увидела, как, претерпев все превратности жизни, мои племянники и племянницы выросли в прекрасных молодых мужчин и женщин, многие из которых уже вступили в брак. Теперь, когда я утратила истинную любовь, но отыскала ее в своей работе. Теперь, когда я выпустила в мир четыре книги, четыре любимых детища, где они снискали успех больший, чем я когда-либо смела ожидать. Теперь, когда порой мне не хватает сил, чтобы отправиться на прогулку, и все же я неизменно в состоянии держать перо. Теперь, когда я верю, что во всем на свете есть свое счастье, во всем, что хорошо и приятно, равно как и во всем, что печально и горько.

Я больше не страшусь разоблачения неудач, как своих, так и чужих. Со временем я поняла, что в правде нет позора, а есть одна лишь свобода и что каждая история имеет право когда-нибудь быть рассказанной.

2 января 1817 года

Послесловие редактора

«Чувство и чувствительность», опубликованное в октябре 1811 года, было прекрасно принято критиками и читателями. К июлю 1813 года все копии первого издания оказались распроданы, не только покрыв первоначальные издержки, но и обеспечив автору прибыль около 140 фунтов, после чего в печать вышло второе издание. Вдохновленная успехом, в 1812 году Джейн Остин предложила опубликовать заново переработанные «Первые впечатления», ныне прославленные под заголовком «Гордость и предубеждение». Эджертон, несомненно распознавший потенциальный бестселлер, выкупил авторские права, заплатив за них 110 фунтов.

Все четыре романа Джейн Остин, выпущенные при ее жизни (другие два — «Мэнсфилд-парк» и «Эмма»), были опубликованы анонимно.

В первые месяцы 1816 года Джейн Остин начала страдать от неизвестной болезни, которая, по-видимому, периодически давала о себе знать и следующие полтора года. В начале июня 1816 года Джейн отправилась в курортный город Челтнем на воды, но если те и оказали целебное воздействие, то продлилось оно недолго. 18 июля 1816 года Джейн закончила «Доводы рассудка», которые, по-видимому, намеревалась назвать «Эллиоты». Она провела три недели, переписывая конец, после чего отложила книгу. Насколько ранее было известно, более она не писала до января 1817 года, когда приступила к своей последней, незаконченной работе — блестящему отрывку «Сэндитон».

Несмотря на ухудшение здоровья, в случае Джейн Остин, писательницы столь энергичной (после переезда в Чотон она написала или переписала шесть книг за семь лет), молчание последних пяти месяцев 1816 года сложно объяснить. Почему она не отправила «Доводы рассудка» издателю? Работала ли она над чем-нибудь, и если да, то над чем?

Теперь у нас есть ответ. Исходя из указанной здесь даты окончания мы можем предположить, что Джейн в это время заканчивала свои мемуары — работу, которой, вероятно, посвящала большую часть свободного времени в последние несколько лет. То, что Джейн Остин вспоминала свой собственный неизвестный любовный роман во время сочинения «Доводов рассудка», помогает объяснить некоторые грани этого произведения, которое многие критики называют наиболее страстно написанной ею историей. Возможно, именно поэтому она оставила «Доводы» при себе. В характере Энн Эллиот из «Доводов» преобладают романтические черты, которые Остин подвергла порицанию в «Чувстве и чувствительности», своем первом опубликованном романе. Последние главы «Доводов» исключительно волнующие, трогательные и напряженные. Когда капитан Уэнтоурт открывает Энн свою любовь, иные его слова откликаются сверхъестественным эхом романтического признания мистера Эшфорда самой Джейн в тот роковой вечер в гостиной Генри на Слоун-стрит.

Болезнь Джейн Остин прогрессировала. Писательница страдала от изнурительной слабости, лихорадки, изменения цвета кожи и боли в спине столь жестокой, что в мае 1817 года согласилась на переезд в Уинчестер, где о ней должны были позаботиться хирурги местной больницы, которые считались не хуже лондонских. Кассандра преданно ухаживала за ней, но менее чем через два месяца Джейн Остин скончалась.

На основании симптомов, упомянутых Джейн в письмах, современные врачи предполагают, что она могла страдать от болезни Аддисона — хронической недостаточности коры надпочечников. В настоящее время данное заболевание можно контролировать медикаментами, но в конце концов оно приводит к гибели.

В своем последнем письме, говоря о болезни, Джейн Остин замечает: «О сем могу лишь добавить, что удивительно, как моя дорогая сестра, моя нежная, бдительная, неутомимая сиделка, сама не заболела от усилий. Мне остается лишь оплакивать свой долг перед ней и тревожную заботу всей горячо любимой семьи о моем здоровье и молить Бога щедро благословить их».[55]

Брат Джейн, Генри, рассказывал, что «в течение двух месяцев она терпела все разновидности боли, несносности и скуки», которые сопутствовали ухудшению ее здоровья, «скорее покорно, нежели с действительно приспособляющейся живостью… Она сохранила свои способности, воспоминания, фантазии, нрав и привязанности, нежные, ясные и нетронутые, до последнего… Она скончалась в пятницу, 18 июля 1817 года, на руках своей сестры».[56] Ей был сорок один год.