Гробница Александра - Шон Хемингуэй
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда в начале шестнадцатого века скульптура впервые была выставлена на обозрение, кардинал Оливьеро Карафа учредил поэтический конкурс. Каждый год двадцать пятого апреля люди вывешивали возле статуи свои стихи или прикрепляли их к пьедесталу, чтобы прочесть их мог каждый. Со временем здесь в течение всего года стали появляться послания и другого рода. Античная скульптура превратилась в место, где люди помещали критические комментарии или сатирические заметки, зачастую направленные против правительства или видных политических деятелей, включая пап. В конце концов статую начали называть «Паскино» — по псевдониму самого активного автора, задиристого анонимного подстрекателя, которым, как считалось, был местный брадобрей или портной, обладавший особенно острым языком. Согласно легенде, бесчисленные заметки Паскино более всего способствовали распространению слухов во время проведения конклавов по избранию нового папы. Со временем тирады Паскино стали настолько язвительными, что религиозные власти подумывали даже утопить статую в Тибре, но в конце концов, убоявшись насмешек, отказались от этой идеи. Однако они издали закон, запрещавший вывешивание записок, и была выставлена охрана, призванная следить за его исполнением. А в результате по всему Риму стали появляться другие «говорящие статуи», например, колоссальная скульптура речного бога Марфорио, стоявшая тогда у подножия Капитолийского холма, а ныне перенесенная в Капитолийский музей. Что же касается Паскино, то он «разговаривает» и в наши дни, а слово «паскинаде», означающее сатирическое сочинение, выставленное в публичном месте, можно найти даже в самых серьезных академических словарях.
У основания статуи и к стенам дворца Браши было и сейчас прикреплено несколько десятков записочек. Многие из них, судя по внешнему виду, висели здесь очень давно. Некоторые были напечатаны на машинке, некоторые — на компьютере, а некоторые написаны от руки. Здесь были выражения недовольства премьер-министром и требования увеличения зарплаты рабочим — членам профсоюзов. В одной записке подвергались критике внешняя политика Соединенных Штатов и ее имперские цели. А кто-то даже написал поэму о любви к Риму. Все сочинения были разными, но подпись везде стояла одна: «Паскино». Наконец Том заметил на правой стороне пьедестала написанное четкими печатными буквами послание — на такой же плотной кремовой бумаге, как и записка, найденная им у себя в комнате. Послание состояло из одной латинской фразы: «Quod non fecerunt Barban fecerunt Barberini» — «То, чего не сделали варвары, сделали Барберини»[40].
После подписи «Паскино» стоял тот же самый римский значок молнии Зевса, что и на предыдущей записке. Цитата была повтором одного из самых ранних посланий Паскино, относящегося к началу шестнадцатого века. Оно было адресовано папе Урбану Восьмому из рода Барберини, чья безжалостная погоня за античными ценностями сравнивалась со средневековыми вторжениями в Рим варваров, после которых многие объекты культурного достояния города оставались лежать в руинах. Это конкретное послание касалось распоряжения папы разрушить бронзовый потолок портика Пантеона — весьма интересный факт, учитывая интерес Тома к этому храму. Том аккуратно открепил записку от пьедестала. На другой стороне тем же изящным почерком, что и записка, найденная им утром, было написано: «Встретимся в «Аталанте» в 7.30». «Аталанта» была хорошо известным Тому маленьким рестораном в Трастевере, специализировавшимся на мясных блюдах и блюдах из дичи, приготовленных на гриле. Том взглянул на часы. Было четверть восьмого, времени оставалось как раз на то, чтобы дойти туда пешком, если отправиться немедленно. Он по-прежнему не знал наверняка, кем был его корреспондент, но интуиция кое-что ему подсказывала.
Том прибыл в ресторан, опоздав лишь на несколько минут. Войдя, он был встречен метрдотелем, который учтиво приветствовал его:
— Добрый вечер, сэр. У вас заказан столик?
— Я встречаюсь здесь с приятелем. Надеюсь, что он позаботился о столике.
— Как его зовут?
— Видите ли, я точно не знаю. Кто-нибудь здесь у вас ждет сейчас кого-нибудь? — смущенно ответил Том.
— Да, конечно. — Выражение лица метрдотеля сделалось более дружелюбным, он улыбнулся и спросил: — Вы мистер Карр? Вас ждут. Сюда, пожалуйста, — и повел Тома в глубину зала, где за столом, скрыв лицо за картой меню, которое он изучал, сидел мужчина. Приблизившись, Том наконец увидел, кто это: большие голубые глаза мужчины лукаво-застенчиво смотрели на него из-под седых кустистых бровей.
— Господи, Вирджил, мне следовало догадаться, что это вы! — воскликнул Том. Он тепло пожал руку вставшему ему навстречу Вирджилу.
Вирджил Честнат был автором учебника латыни, по которому двадцать лет учились школьники по всем Соединенным Штатам, пока латынь еще была востребована в американском школьном образовании. Гонорары от продажи книг и небольшое наследство, полученное от отца, позволили ему рано уйти на пенсию, оставив должность преподавателя латинского языка в высшей школе, в чем он весьма преуспел. С тех пор он полгода проводил в Риме, занимаясь своими делами, а полгода работал учителем в маленькой школе-интернате в Массачусетсе. Теперь это был представительный на вид пожилой господин, едва ли не пародия на себя прежнего. Если бы нужно было изобразить его персонажем детской книги, то скорее всего это был бы мистер Тоуд из Тоуд-Холла — персонаж «Ветра в ивах».
— Рад видеть вас, Том, — сказал Вирджил. — Простите за эти шпионские записочки.
— Откуда вы узнали, что я здесь? — удивился Том.
— О, мне сообщила секретарь академии. В этом городе новости распространяются быстро, как вы знаете.
— А как вы пробрались в мою комнату, чтобы оставить записку? Дверь ведь была заперта?
— Мария, горничная, впустила меня. Мы с ней давние приятели. Но послушайте, — Вирджил поднял палец, призывая собеседника к молчанию, — есть кое-что, о чем я должен безотлагательно с вами поговорить. Я сейчас пишу «тайную историю» торговли антиквариатом здесь, в Италии. Имейте в виду, что я тоже коллекционер, в старом понимании этого слова, но считаю себя лишь распорядителем и хранителем ряда значительных произведений искусства, которыми пока наслаждаюсь сам, но в один прекрасный день передам их какому-нибудь музею. — Вирджил посмотрел на Тома и, осознав, что отклонился далеко в сторону, решил перейти ближе к делу: — Что представляется мне возмутительно незаконным, так это нелегальные раскопки, наносящие непоправимый ущерб итальянскому культурному наследию. Черт возьми, эти бандиты повсюду. Они наводнили всю страну. Почему правительство ничего не предпринимает, я понять не могу — это, скажу я вам, для меня какая-то тайна египетская. А теперь слушайте. — Вирджил перегнулся через стол поближе к собеседнику: — На
