Евпраксия - Михаил Казовский

Посидела на вытертой одеждами лавочке. На пюпитре было вырезано ножом: «Gott sei dank!» («Слава Богу!»). И она тоже повторила: «Слава Богу, что я вновь оказалась тут. Да, возможно, это путь на Голгофу. Но пройти его удостаивается не каждый».

Герман сказал ей на ухо:

— Не хотите спуститься в крипту? Побывать на могиле матери Адельгейды?

Евпраксия подняла на него страдальческие глаза:

— Так ее упокоили в крипте?

— Да, под алтарем.

Медленно спустились по старым ступенькам. Кёльнский архиепископ освещал дорогу свечой. Рыжие отблески ее танцевали на сводчатом потолке, низком, желтом, подпираемом частыми колоннами. В центре находился саркофаг с останками Генриха I. По бокам — прочие захоронения. Подошли к одному из них.

На плите прочли имя аббатисы, даты ее жизни. И печальную фразу на латыни: «Sum, quod eris, quod es, ante fui» («Я то, чем ты будешь; тем, что ты есть, я был раньше»).

Опустившись на колени, Ксюша поцеловала камень и в слезах произнесла по-немецки:

— Матушка моя, я любила вас и равнялась на вас... Как мне не хватает вашего слова!.. Извините меня за всё!.. — А потом быстро поднялась и сказала Герману: — Больше не могу... Душно, надо выйти!.. — И на свежем воздухе долго приходила в себя, глубоко дыша.

Он спросил:

— В монастырь зайдем?

— Да, давайте заглянем на мгновение. Я хочу постоять в саду. Там его величество сделал мне предложение выйти за него.

Сад разросся значительно, виноградник тоже, но тот памятный дуб никаких изменений не претерпел; многовековой, он наверняка помнил времена королей Оттонов, а затем и Генрихов и переживет еще одну смену династий — новая пойдет от сестры Генриха IV и ее мужа и войдет в историю как династия Гогенштауфе-нов... Евпраксия погладила кору дуба, наклонилась и взяла из травы пару желудей; положила их в кожаный мешочек-кошель, что висел у нее на поясе; посмотрев на Германа, объяснила:

— Посажу потом в Киеве. Может, прорастут.

Немец согласился:

— Да, конечно, это добрая память о былом.

Вдруг она услышала старческий голос, говоривший

по-русски:

— Ксюша, ты ли это?

Вздрогнув, обернулась: на аллее стояла сгорбленная старуха, опиравшаяся на палку. Евпраксия ахнула: это была Эльза Кёнигштайн, прежняя наставница ее и Феклы. Бросилась навстречу, обняла и поцеловала, с умилением заглянула в морщинистое лицо:

— Как вы поживаете? Неужели всё преподаете?

Эльза ответила, но уже по-немецки:

— Да, немного, по старой памяти. Не могу без этого. Видимость какого-то смысла жизни. А иначе — смерть. Мне ведь скоро семьдесят восемь:.. Ну а ты какими судьбами?

Усадив бабушку на лавку, Евпраксия присела рядом и поведала о причине приезда в Германию. Кёниг-штайн сказала, покачав головой:

— Добрая душа! Он принес тебе столько горя, что не заслужил твоего снисхождения.

Бывшая императрица кисло улыбнулась:

— Даже самый закоренелый разбойник должен быть после смерти похоронен.

— Русские сентиментальны не в меру.

— Немцы не меньше. Вспомните, как плакала матушка Адельгейда от душещипательных песен.

Эльза хмыкнула:

— Только после нескольких бокалов вина!

— Может быть. Разве это важно? Матушка Адельгейда тоже любила брата, несмотря на все его злодеяния.

— Нет, последней выходки, с карликом Егино, она не пережила... Впрочем, ты права: перед самой кончиной Адельгейда отпустила ему все грехи.

Киевлянка перекрестилась:

— Царствие ей Небесное! Погребение примиряет всех. Правых и неправых, праведников и грешников. Все равны в смерти. Там, по иную сторону могилы, больше не бывает вражды.

Кёнигштайн взяла ее за руку, и Опракса почувствовала, как практически невесома и холодна старческая ладонь. Промелькнула мысль: «Это пальцы покойницы. Скоро она умрет». Пожилая женщина будто бы прочла ее мысли:

— Скоро я умру. И, хотя не являюсь духовным лицом, разреши мне благословить тебя, дочка. У меня не было детей. И среди моих воспитанниц мало тех, о которых я могла бы сказать: мне они родные. Ты из их числа. Глядя на тебя, с удовольствием думаю, что не зря старалась, обучая, воспитывая... Будь здорова, милая. Пусть исполнятся все твои намерения. Да хранит тебя Небо от врагов и завистников! — И она поцеловала Евпраксию в щеку сморщенными губами.

Герман произнес:

— Ваша светлость, мы должны спешить, чтоб добраться до Геттингена к вечеру.

— Да, сейчас иду. Подождите меня около калитки. Я хочу сказать фрау Эльзе несколько слов наедине. — А когда он ушел на приличное расстояние, прошептала: — Я в смятении. Он, по-моему, стал питать ко мне не вполне платонические чувства...

— Кто, архиепископ?

— Да! Смотрит совершенно особо... я же чувствую... и когда берет за руку... Я сама волнуюсь! Нет, не знаю...

— Но ведь ты постриглась в монахини... Он священнослужитель! ..

Евпраксия воскликнула:

— Ну конечно, конечно же! Ничего быть не может! И при этом страшно — за него, за себя, за всех!

Пожилая наставница философски ответила:

— Адельгейда сказала бы: дьявол искушает обоих. Ну а я не столь категорична. Просто мы обычные люди. В каждом два начала — идеальное и материальное. И которое из них побеждает, в то и превращается человек. Но, каким бы он ни был, под конец жизни сожалеет о прошлом: идеальные — о том, что не знали плотских утех, грешники — о том, что мало думали о возвышенном... Словом, положись на Судьбу. Пусть Она решает.

— Но потом все равно буду сожалеть? Что бы ни случилось?

— Разумеется. Потому что таков закон.

Вновь поцеловав Кёнигштайн, Ксюша поспешила к калитке. Не хотела оборачиваться, боялась. И сказала Герману:

— Как же тяжело посещать места, где когда-то был молод!

— Тяжело, только все равно тянет.

— Значит, вы меня понимаете?

— Очень понимаю. — И взглянул заботливо.

Но Опракса опустила глаза и заторопилась:

— Надо, надо ехать. Полдень на дворе.

Двадцать два года до этого,

Германия, 1085 год, лето

Лето 1085 года выдалось во Франконии дождливое. И его величество, император Генрих IV, направляясь в Бамберг, чуть не утонул в дорожной грязи. К своему другу и духовнику — Рупрехту, епископу Бамбергскому, — он ввалился в дом уже вечером, вымокший и продрогший, похудевший и злой. Вслед за самодержцем следовал его главный подручный — рыцарь Удаль-рих фон Эйхштед, и, конечно, семенил карлик Егино с маленькой обезьянкой Назеттой, много раз обернутой в шерстяной платок. Обезьянка, замерзшая не меньше людей, без конца чихала.

Рупрехт приложился к перстам монарха, посмотрел на него угодливо и проговорил:

— Ваше величество, вам согреют воду для ванны и накроют обильный стол. У меня для вас хорошие новости.

— Да? Какие? — мрачно произнес Генрих.

— С вашими саксонскими врагами покончено. Герман Люксембургский официально и при свидетелях отказался от претензий на немецкий престол. Граф Оттон фон Нордгейм у себя в замке при смерти. Не без нашей помощи, между прочим: выпил кубок с отравленным вином. А епископа Гальберштадского только что зарезали слуги вашего величества. Остальные саксонцы будут сидеть, как мыши в норках. Север — ваш!

Бледное лицо венценосца несколько смягчилось. И рукой в перчатке он похлопал Рупрехта по отвисшей желеобразной щеке:

— Хорошо, спасибо, святой отец.

— Север наш! — повторил Егино странным для его роста басом. — Что ж, теперь осталось завоевать только запад, восток и юг!

Император хмыкнул:

— Замолчи, урод. А не то повешу.

Карлик не растерялся:

— За какое место, ваше величество?

— Догадайся сам.

— Ну, тогда я спокоен: эта шейка — выдержит!

Все кругом рассмеялись, а Назетта, вроде подтверждая сказанное, яростно чихнула.

Вяло улыбнувшись, Генрих проворчал:

— Ладно, убирайся отсюда. Не до тебя. Жажду сполоснуть тело, а затем хорошенько промочить горло. Есть ли моя любимая граппа?

— Безусловно, ваше величество. Сколько душе угодно.

— Значит, погуляем.

А пока самодержец нежится в лохани, вкратце расскажем его историю. И начнем со статуса короля в Германии.

В эти времена государь не имел абсолютной власти. Каждое герцогство жило обособленно, подчиняясь Генриху чисто номинально. Более того: всегерманский съезд герцогов и маркграфов («сейм») мог сместить монарха и назначить нового. То есть принц, рожденный в королевской семье, не наверняка становился впоследствии королем; он имел лишь наследное право избираться!

Генрих IV был произведен на свет императором Генрихом III от своей жены, по происхождению — французской герцогини. Принц лишился отца в шестилетнем возрасте, и его окружение, оголтело боровшееся за влияние на мальчика, воспитало юного короля нервным, деспотичным, неуравновешенным. Он к шестнадцати годам перессорился с большинством герцогов и самим тогдашним Папой Римским — Григорием VII. Кончилось это грустно: Папа отлучил Генриха от церкви, запретил править и освободил подданных от присяги ему.