Сын предателя - Валерий Мухачев

 У Фёдора всё та же телогрейка да ватные брюки продолжали греть зябнувшее тело. Надя приносила из кухни крупу, полбуханки хлеба, который они теперь поджаривали на сковородке, доводя его до лучшей привлекательности. Фёдор брал деньги за отремонтированную обувь с вольных и получал скромную зарплату за ремонт арестантских ботинок, валенок и сапог.

 Накопив небольшую сумму, собрались они на родину Нади в надежде на более приличную жизнь.

 Но тут получилась загвоздка с получением документов. В паспортный отдел надо было ехать Наде по месту жительства, а Фёдору - в Ижевск. Со справками из лагеря по  всей России кататься милиция вряд ли долго бы позволила. Да и город Ижевск для Фёдора казался чем-то чужим для слуха. Такие расстояния с разлукой были непосильным испытанием.

 В общем, получили они у начальства лагеря справки, заменяющие серьёзный документ, на том и успокоились. Скоро Надя родила мальчика. Такой же черноволосый, похожий как две капли воды на Фёдора, радовал его своим лепетом и весёлым смехом. Тепла в бараке не хватало от железной печки, которую им сварили зэки. Зима и в хорошем доме утомляет заботами, а в бараке, давно построенном непрофессиональными плотниками, и фундамент свистит, и скрытые щели заткнуть мудрено бывает да и нечем.

 Отходов древесины хватало, но за ними охотились вольнонаёмные работники лагеря, так что позаботиться о зиме приходилось уже с мая.

 глава 58

 Несмотря на отказ Прасковьи Лубиной признать Фёдора своим мужем, он получил справку, которая подтверждала его исконную фамилию и возвращала имя родного отца. Родину этот факт ему не вернул, тем более, что отец его умер в Сарапуле в 1943 году. а мать - в 1953. Оставались две сестры в том же городе, в котором о факте его существования соообщить никто не удосужился, да и не до таких новостей тогда его сёстрам было.

 Надо было как можно громче отрекаться от такого замаранного брата. Сам же Фёдор, не имея даже малюсенькой фотокарточки, напомнившей бы ему что-нибудь о жизни до войны, так и остался потерянным для тех, кто смог бы как-то помочь ему вспомнить свою прежнюю жизнь.

 Где-то жила дочь Нади, о которой она тосковала до рождения сына. Фёдор, непонятно почему для него, настоял назвать сына Петей.

 Сын сгладил тоску матери по дочери, сделал её не такой болезненной. Искать в те годы по Детским Домам, находясь в заключении, было просто бесполезно. Отсидевшим большие сроки милиция не стремилась помогать в поисках, а на государственном уровне поиски не были организованы.

 Сын Петя рос, с рождения рассматривая колючую проволоку как ёлку или одуванчик. Околюченный пейзаж был так же обычен для Пети, как для городского мальчика замок в двери, который надо обязательно закрывать, чтобы чужой дядя не вошёл и не сделал ему больно.

 В этом глухом Архангельском крае, в сорока километрах от Котласа, колючая проволока была крепче любого замка, а охранник на вышке был ключом, открывающим или закрывающим эту колючую проволоку.

 Скучное детство компенсировалось поисками ягод, грибов, ловлей рыбы в речушке примитивной удочкой. Весь тот шум где-то в Московских кабинетах, залах дворцов во время заседаний, робких признаний вчерашних ошибок руководства долетал в этот медвежий край лёгким ветерком.

 Начальник лагеря как-то старался смягчить переход к новому отношению Правительства в сторону послаблений, которые были оценены зэками и с горечью, и с обидой за ошибочно проведённые годы в лагере и, в то же время, потерянные.

 Радости было мало. Охранники, привыкшие к безнаказанности, не понесли ни наказания, ни увольнения. Остались передачи продуктов и денег, в которых продолжался отбор того, что "не положено", в чьи-то руки. Лучшие места в трудовых профессиях покупались.

 Правда, теперь ужесточалось положение воров, которые пришли на смену осуждённых по пятьдесят восьмой статье. Но и пятьдесят восьмая статья осталась существовать ещё долго.

 В судах продолжали заседать прокуроры, руки которых были по локоть в крови, судьи, управляемые телефонным звонком сверху.

 Фёдор был в числе тех, кому был рад лагерь. И начальник лагеря был рад удерживать нужного работника бесконечно. И Надя была счастлива, что Фёдор потерял память и не сбежит от неё туда, где, наверно, были жена и дети. Ей и самой уже не хотелось менять устоявшийся, устроившийся быт. Охранник, защищавший её от чрезмерных тягот в период срока, перебрался в другой участок службы, и ничто не напоминало о её приспособленческих ухищрениях.

 Да ведь и к Фёдору за "доброту" Нади относились намного лучше. Сапожник Фёдор значительно окреп, поправился и туфли стал делать на загляденье кому следует. В столовой для заключённых уже не варили свёкольную ботву, всё старались класть в чан перловку да овсянку. Суп, правда, не всегда удобрялся маслом, но соли положить не забывали. Кости давали приличный навар.

 И хлеба было больше уже к шестидесятому году.

 Однако Фёдора с каждым годом всё больше мучил вопрос о тех годах, которые он прожил до тридцати лет.

 Те месяцы войны, которые он пробыл на фронте, его мало заботили, но отчество, полученное помимо его воли, волновало. Он не встречался с медицинскими светилами, не читал медицинской литературы, не имел телевизора, которым могли похвалиться единицы в больших городах. Только во сне являлись отрывочные видения, не связанные друг с другом.

 Ему не было известно, что с возрастом человек начинает итожить свой жизненный путь. Но именно это происходило неосознанно именно во сне с ним. И совсем не случайно предложил он назвать сына Петей. Как будто из каких-то глубин подсознания вырвалось имя, которое не стала Надя оспаривать, а приняла безропотно. Петя, так Петя!

 Но уже менялось что-то в Советском Союзе. Смерть И.В.Сталина требовала каких-то значительных изменений в судьбах не только вольных жителей городов и деревень. Уже явным было отставание Государства, построившего Социализм, от "загнивающего" Запада по многим показателям народного хозяйства. Автоматы и бомбы к праздничному столу никто подавать в кастрюлях к праздничному столу не собирался.

 Нужно было изобрести что-то устойчивое для души народа. Хлеб! Вот та идея, которую стал Никита Сергеевич усиленно проталкивать в народ! Чудовищные просторы степей Казахстана магнитом притянули его глаза!

 В Казахстанскую степь собрались и Фёдор с Надей, имея на руках двухлетнего Петю. Очень хотелось Фёдору изменить период той жизни, которую подарила ему Советская власть в Архангельской области. Да и Наде надоело слышать матьки работяг, осуждённых по бытовым статьям, за дощаной перегородкой, отделявшей их закуток.

 Авантюра переезда была не такой уж откровенной. В эти годы путешествия по Советскому Союзу уставший от страха народ совершал часто, не боясь за своё имущество, которое у многих укладывалось в один чемодан. Многие рвались из мест заключения в родные места. Казахстан не был исключением. Владельцы пятьдесят восьмой статьи, освобождённые Маленковым, поспешно удирали из лагерей, отчего, наверно, Н.С.Хрущёв счёл разумным не вмешиваться в это решение, а просто присвоить в ряд своих заслуг перед народом.

 Приезд сапожника и работника столовой в будущий Целиноград был в тот период, когда среди степных просторов стояли несколько саманных бараков, очень кстати. Возраст Фёдора ещё позволял как-то устроиться на работу в сапожной мастерской. Но таковой в этом, забытом богом месте, просто не могло быть. Но слово - сапожник действовало магически на всех, от кого зависело, задержится в степи Фёдор Лубин или поползёт куда-то ещё.

 Сразу нашлось помещение в бараке небольшое, на одно окно, с нарами, дощатым приспособлением для обеда и примитивными табуретами. В длинном коридоре их дверь в комнату была первой для удобства клиентов.

 Оставалось написать на двери слова - "Сапожная мастерская", и можно было приступать к работе. Тем более, что денег едва хватило на дорогу.

 глава 59

 Володя приехал совершенно неожиданно. Николай Фёдорович сходил в магазин, купил всё, что требуется для встречи дорогого гостя. Встреча, конечно, была без объятий, возгласов и слёз. Была только болтовня взахлёб со стороны Володи.

 -Ты, папаня, выглядишь молодцом! Не ожидал! - оценил вид отца сын.

 Володя давно уже не был дома, бродил по двору, рассматривал всё так, будто что-то изменилось.

 Отец и сын поднялись на второй этаж, постояли, потом присели на стулья, не сговариваясь, и молчали несколько мгновений. Но за эти короткие мгновения у обоих было ощущение, что прошлое вернулось к ним и пронеслось с непостижимой быстротой, напомнив, как здесь жили вчетвером, а затем неожиданно осиротели. Казалось, для того и приехал сын к отцу, чтобы вот так посидеть, вспомнить прошлое, а настоящее и будущее было не таким важным. В прошлом Володе не хватало материнской ласки, игрушек. Этими игрушками теперь Володя заваливал своего сына.