Заговорщики в Кремле. От Андропова до Горбачева - Владимир Исаакович Соловьев

три недели, для рутинных учебных маневров, а на шесть недель. По всем дорогам, ведущим к польской границе, непрерывном потоком двигались автоколонны советских войск. На самой границе, несмотря на зимние заморозки, расположились в полевых условиях — в палатках, в землянках, в окопах — пять отборных дивизий: ситуация, рассчитанная самое большое на несколько дней. Войска были приведены в состояние наивысшей боевой готовности. А в советской прессе тем временем началась беспрецедентная антипольская кампания. Взятый тон не оставлял никаких сомнений, что пропаганда должна аккомпанировать вторжению советских войск в Польшу.

В ночь на 4 декабря Центральный Комитет Польской объединенной рабочей партии огласил заявление, которое начиналось словами: “Граждане, судьба нации и страны повисла на волоске". В ту же ночь радио Варшавы объявило о чрезвычайной сессии Комитета обороны, созванной военным министром генералом Войцехом Ярузельским, чтобы обсудить “задачи, которые встали перед армией в сложившихся обстоятельствах". Никогда прежде столь могущественный, но секретный орган власти не извещал о своих заседаниях и не делал никаких заявлений. Катастрофа казалась неминуемой, советским войскам был отдан приказ о наступлении, настал момент, когда казалось, что Советская Армия уже двинулась на Польшу: некоторые телекоментаторы сообщали о начавшемся переходе воинских подразделений через польскую границу. Со времени гитлеровского нападения на Польшу 1 сентября 1939 года в польской истории не было более опасного момента.

Что спасло на этот раз Польшу от оккупации, Россию от позора, а человечество, возможно, от третьей мировой войны? Кто остановил коня на полном скаку, когда он уже занес копыта над бездной? Почему утренние сообщения ТАСС о контрреволюции в Польше, призванные идеологически обосновать ее оккупацию, в срочном порядке изымались из дневных и вечерних новостей? Что заставило Кремль в самый последний момент пойти на попятную и отменить приказ о наступлении?

Политики и журналисты гадали о причинах, помешавших русским двинуть войска на Польшу, чтобы потопить в крови затянувшуюся революцию, толковали о западном общественном мнении, боязни ответных экономических, дипломатических и политических санкций со стороны США и их союзников. Вплоть до страха перед Папой, который будто бы послал письмо Брежневу и угрожал вернуться на родину, чтобы возглавить сопротивление агрессору.

Вне сомнения, эти причины сыграли подсобную роль, но — в добавление к главной. Сами по себе — ни по отдельности, ни даже в совокупности — они бы не смогли сдержать Советскую Армию. Ее остановило предупреждение генерала Ярузельского, что в случае вторжения он отдаст войскам приказ сражаться. В декабре 1980 года польские руководители заявили Брежневу то же самое, что за 14 лет до этого, в октябре 1956 года, сказал Хрущеву Владислав Гомулка, спасший тогда Польшу от судьбы, которая спустя две недели настигла Венгрию. И на этот раз речь снова шла ни больше ни меньше как о советско-польской войне с фактором X в конце — ее исходом.

История русско-польских войн насчитывает несколько столетий и знает ряд весьма чувствительных для русских поражений, будь то захват поляками в начале ХVII века Москвы, а ближе к нам, во время советско-польской войны 1920 года, — Минска и Киева или унизительный разгром Красной Армии под Варшавой. Не последней причиной трагедии в Катыни, где Сталин уничтожил 10 тысяч польских офицеров, был традиционный военный страх русских перед поляками. И не этот ли страх послужил также причиной невмешательства, а по сути предательства русскими поляков в августе 1944 года, когда Красная Армия безучастно наблюдала в бинокли с одного берега Вислы, как на другом берегу немцы казнили восставшую Варшаву?

Для того чтобы взять Чехословакию в 1968 году, Советскому Союзу пришлось послать туда 600000 солдат. Таков рассчитанный русскими запас прочности, хотя чехословацкая армия не произвела ни одного выстрела в ответ на советский хапок. Польская армия — самая большая из восточноевропейских: 317500 человек, не считая войск милиции и госбезопасности, и в отличие от чехословацкой — патриотическая, националистическая и воинственная. Если даже польская кавалерия (“лучшая в Европе", как наивно гордились поляки) пыталась сопротивляться танкам вермахта, то тем более следовало ожидать сопротивления сейчас, когда на вооружении польской армии те же самые советские ракеты, танки и самолеты, что и у “братской" армии потенциального агрессора. Единственное различие — атомное оружие, которое есть у русских, но нет у поляков. Однако возможность его применения против Польши исключалась с учетом того, что русские, несмотря на сильнейший соблазн, не решились на его превентивное использование даже против главного своего врага — Китая, ибо в этом глобальном противостоянии время работает явно не на них.

Что же касается количества советских войск, которые можно бы бросить на усмирение вышедших из повиновения поляков, то здесь возможности русских были также ограниченны. Учтем хотя бы тот факт, что они вели в это время войну в Афганистане и что четверть Советской Армии застыла в боевой готовности на китайской границе. Один из московских анекдотов той поры связал двух злейших врагов России: “Зачем русские солдаты изучают польский язык? — Потому что китайские войска не остановятся, пока его не услышат". Самое большее, чем могла рискнуть Москва, — бросить на Польшу те же самые 600 тысяч солдат, которых она бросила на удушение пражской весны. Скорее всего, то была бы война количественно равных сил, потому что Польша, которой никто, кроме России, не угрожал, могла послать в бой всю свою регулярную армию, а к ней наверняка присоединились бы добровольцы и партизаны. Качественно же польская армия значительно превзошла бы советскую, так как на ее вооружении помимо советского оружия оказались бы также историческая неприязнь поляков к русским, территориальные обиды, реваншисткие и мстительные чувства — за ту же Катынь, например. И сверх всего — война на собственной территории: легче защищать свою страну, чем нападать на чужую. Вспомним лютую зиму 1939/40 года, когда маленькая Финляндия — по населению, в девять раз меньше Польши — героически оборонялась против русских захватчиков, которым, по свидетельству Хрущева, “зимняя война" обошлась в один миллион человек, в то время как финнам — в 24 тысячи. Заодно представим себе также советского солдата, обуреваемого сомнениями и страхом, действующего исключительно под дулом автомата, который направляют в его спину специальные отряды КГБ в армии.

При всем том, конечно, отнюдь не до конца исключен вопрос, чья решимость больше, польская — защищать отечество или русская — защищать империю? Однако именно в Кремле не было уверенного ответа. Поэтому трезвый прагматизм одержал там верх над безудержной фантазией. То было поражение Андропова, как он надеялся, временное. Ибо польская революция вступала в новую стадию — уличной анархии и политического безвластия.