Экзистенциализм. Возраст зрелости - Петр Владимирович Рябов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь что касается страха или Ужаса. Вы помните, что эта тема также любима экзистенциалистами. Помните книгу Кьеркегора «Понятие страха». И у Хайдеггера был Ужас (Angst), в котором человек встречается с Ничто. Сартр говорит о том же самом: именно в экзистенциальном ужасе человеку раскрывается то, что он не вещь, что он безнадежно выпадает из природного порядка и обречен на свободу, выбор, ответственность. Пример, который уже многие слышали от меня, но не могу его снова не привести. Из «Бытия и Ничто». Вот человек идет по горам и боится падения камня ему на голову. Но ужас он испытывает не перед камнем, а перед пропастью, которая внутри него, а не вне. Экзистенциальный ужас – это головокружение от свободы. В этом ужасе нам открывается то, что мы не вещь среди вещей.
Ну, и наконец, виновность. В человеке, по словам Сартра, есть изначальная виновность, и мы все несем ответственность. За себя, свой выбор (всегда трагический и несовершенный) и за положение дел в мире. Мы пошли по одной дороге, значит, не пошли по другим. И всегда поэтому безнадежно виноваты! Выбор всегда отягощен виной. Невинных нет. Но, говорит Сартр, вторя Канту с его категорическим императивом, хотя каждый из нас делает выбор сам, за себя, в ситуации полной негарантированности, от своего лица, в то же время через нас выбирает все человечество.
В чем еще трагизм мировоззрения Жан-Поля Сартра? Я уже сказал, что Сартр – воинствующий атеист, и он считает, что экзистенциализм – это выведение всех логических выводов из факта смерти Бога, и он здесь отталкивается от «Бог умер» Ницше и от «Если Бога нет, то все дозволено» Достоевского. Это чем-то очень напоминает то, что я говорил в прошлый раз касательно Камю. В чем трагедия? Мир стал абсурдным, обессмысленным. Но человек в этом мире не может без смысла, и потому он берет на себя ношу Бога. Он создает смыслы, творит ценности, наводит порядок в хаосе. Но эта ноша непосильна для человека. И поражение неизбежно.
Сартр говорит то же самое, но по-другому. Каждый человек стремится укорениться в бытии. То есть, будучи Ничто, он хочет стать даже не просто кем-то, а всем. Не просто кем-то, а сразу всем. Этого хочет наше Ничто. Быть. Быть всем, всегда и везде. При этом, конечно, оставаясь собой, а не кем-то иным. Но что значит оставаться самим собой? Рефлектирующим, осознающим собой? И при этом быть всем, всегда и везде. Вы, конечно, понимаете, что это – проект быть Богом. Человек стремится стать Богом, но никогда не может им стать. Это всегда неудача, крах, провал. И Сартр выражает это в знаменитой фразе: «Человек есть бесплодная страсть». Бога нет, но человек пытается занять его место, как Сизиф у Камю: катит свой камень в гору, пытаясь внести смысл. Но человек – все-таки не Бог. И не может стать всем, всегда, везде. Утвердиться навечно в бытии, оставаясь самим собой. И все время проваливается с этим фундаментальным проектом.
Здесь вспоминается еще одна важная мысль Сартра о несамотождественности человека. Он говорит, что у человека не может быть определений. Помните эти знаменитые сартровские слова? «Человек не есть то, что он есть. И есть не то, что он есть». Нарушение логического закона тождества – вот что такое человек: бездонный, противоречивый, уникальный, непостижимый, развивающийся и… лишенный сущности, эссенции. Человек всегда ускользает от любого определения, от любой фиксации.
И тут он выходит к главной фразе, которую объясняет в своей лекции: «Существование предшествует сущности». Ее он считает определением человека во всем экзистенциализме. Экзистенция предшествует эссенции. В этом специфика человека и человеческой свободы. В этом уникальность места человека в мире. То есть невещественность человека, его нерастворимость в мире. Гармоничность – это самотождественность. Природа гармонична. У всего в мире существование и сущность совпадают. Но не у человека. (Вспомните мою прошлую лекцию об абсурде и о выпадении человека из природы.) Грубо говоря, сущность, эссенция – это платоновский эйдос, это аристотелевская форма, а существование – это ее сиюминутное пребывание, нечто эфемерное, текущее.
И Сартр иллюстрирует это примером, кажется, со столяром. Он говорит: вот столяр делает стол, у него есть сущность, Эйдос стола в голове. И стол – это Стол. Стол гармоничен, самотождественен. Стольность стола и его фактическое существование совпадают. Стол не может стать кошкой. Не может даже стулом стать стол. Пока его не сломают вот эти студенты нашего вуза, он будет столом. А с человеком не так. Он изменяется в течение всей жизни.
И в этой связи Сартр зло и точно высмеивает теорию «великих людей» (правда, совсем иначе, чем Толстой в «Войне и мире»). Он говорит, что очень красиво и удобно для нас, когда мы говорим: «Ну, это с детства великий человек! Он ест как великий человек, пьет как великий человек! А мы – маленькие людишки. Оправдываем себя тем, что мы маленькие. У нас и делишки мелкие, и страстишки жалкие, и спроса с нас никакого!»
Удобная и подлая позиция! Сартр говорит, что нет «великих» и «маленьких» людей. Нет злодеев и нет героев. Никто не имеет никаких привилегий. Злодей может стать святым, святой – злодеем. Личность постоянно меняется, в отличие от стола и стула. Человек – это усилие быть человеком. Стол самотождествен, человек – нет. У стола существование и сущность совпадают, эссенция и экзистенция, то есть стольность стола (как бы cказал Платон). А у человека все не так. Сегодня я злодей, завтра я раскаялся. И наоборот. Сегодня я живу не подлинной, не своей жизнью, а завтра начинаю жить своей и подлинной жизнью, чтобы послезавтра снова провалиться в нежить! Человек не есть что-то застывшее. Вот она – формула человечности. Сартр считает, что фраза «существование предшествует сущности» и есть суть свободы, она есть обреченность человека на свободу.
Очень люблю свой пример из «Волшебника Изумрудного города», я им очень горжусь как дидактическим достижением. Пытаясь объяснить с разных сторон эту фразу Сартра, обязательно вспоминаю эту пресловутую сказочку про волшебника Изумрудного
