Ведогони, или Новые похождения Вани Житного - Вероника Кунгурцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну–ко, живо садись на меня — и полетели! — закончил отповедь Трехголовый. Но тут из круглого отверстия «дворца» высунулась беловатая змеиная голова с блестящим гребнем и пророкотала:
— Что за шум, а драки нету?!
Ваня, хоть уж свыкся со змеиным душком, принужден был отпрянуть: запах нового Змея прямо с ног сбивал!
А следом за первой головой из разных окошек высунулось еще несколько голов на чешуйчатых белесых шеях (видать, этот Змей был альбиносом!), ворча, которая что:
— Безобразие — отрывают от Книги… кхе–кхе!
— Да уж, с утра начинается!
— А что дальше будет — кхе–кхе–кхе–кхе…
Остальные дыры бревенчатого строения оставались пустыми и черными. Трехголовый быстро повернулся к «дворцу» передом, а к Ване с Шешей хвостом — и отчеканил:
— Исполать[70] вам, великий государь! Простите, что отрываю от важного дела! Побег у нас случился — из людинца‑то! Вот этот заключенный сбежал! — отлетев в сторону, Трехголовый указал на Ваню. — А этот ему помогал, — сторож ткнул копьем, сбив с Шеши шляпу. Змееныш лежал не шевелясь, точно умер. А может, и вправду коньки отбросил, Ваня наклонился, потрогал медноцветного утконоса — холодный как камень! Бедный, бедный змееныш!
Мальчик, несмотря на протесты Трехголового, — дескать, а ты куда это собрался, — ринулся к «дворцу».
— Государь, выслушайте меня, пожалуйста! У меня важное сообщение! — орал Ваня.
Копье Трехголового преградило ему путь — но мальчик, не долго думая, перескочил через него и побежал к черной бревенчатой стене, продолжая на бегу вопить:
— Я из Деревни! Вам привет от Торопы–ы!
Тут из дворца высунулось еще три головы — и, принюхиваясь, провещали:
— Фу, фу, фу! Прежде человечьего духа и слыхом было не слыхать, и видом не видать — а тут нате вам: человечек воочию проявился!
Ваня покачал головой: еще и фукает! Кто бы уж говорил‑то! На себя бы обернулся! Но, конечно, вслух своего неодобрения не высказал. Ну а присловье было очень знакомое…
Из стены теперь торчало семь голов — но пять дыр всё еще пустовали. Вот высунулась восьмая голова… А девятая, показавшись, полунасмешливо провещала:
— Исполать тебе, добрый молодец!
Ваня приободрился и, не уловив насмешки, а также припомнив былины–старины Василисы Гордеевны, отвечал, как следует:
— Исполать и вам, Змей Горишняк, извините, не знаю, как по батюшке…
— Вестимокак — Горыныч…
— Исполать вам, Горишняк Горыныч!
— Тебя Торопа прислала? — спросила девятая голова.
Ваня замялся:
— Не то чтобы прислала. Я сам пришел, но она дала мне клубок! — Тут Ваня услышал, как кто‑то шепчет: «Это мой клубок! Ты мне его проиграл!» Мальчик обернулся — и увидел, что Шеша, казалось по–прежнему бездыханный, лежит почему‑то гораздо ближе. Ваня сморгнул и, повернувшись к царю Змей, выпалил:
— Горишняк Горыныч, вы, наверно, не знаете: но у вас есть сын! Он ваш и бабушки Торопы!
При этом известии из окошек «дворца» высунулись остальные головы, так что теперь все двенадцать торчали из отверстий, уставившись на Ваню горящими, как красные уголья, и остывшими, как черные уголья, глазами. Мальчик, запинаясь от волнения, поведал обо всем, что узнал от старушки, начиная с яйца.
— Говорят, где‑то в Лабиринте сидит Змей–ракшас с человечьими головами — так это ваш сын Змеян! — с торжеством закончил Ваня.
Наступила гробовая тишина. Которую прервал шепот Трехголового, он, точно попугай, бормотал за Ваниной спиной: «Ой, дурак, дурак, дурак!» А двенадцать голов Горишняка Горыныча принялись вдруг хохотать, выдыхая языки пламени вперемешку с клубами черного дыма, — так что Ваня закашлялся. Но и Змей принялся кафыкать[71], видать, собственный дым самому ему был не в пользу… А потом поднялся ветер — и у мальчика едва не улетели все волосы с головы, а Шешину шляпу унесло в неведомые края, но зато и клочья дыма разнесло в стороны.
— Кхе–кхе, сын! Фу–у, ракшас — мой сын! — хохотал Змеиный царь. — Мой — и…кхе–кхе и… бабушки Торопы! Ой, кхе, кхе, кхе, не могу! — Что ж тут такого, — сказал обиженно мальчик: совсем не такой реакции он ждал, и резонно заметил: — Прежде ведь она была молодая…
Впрочем, не все змеиные головы смеялись: например, девятая голова была серьезна… Но вот и остальные прекратили реготать. И заговорили наперебой:
— Ракшас был у меня!
— Но ни слова не проронил о том, будто бы он — мой сын…
— Теперь понятно! Теперь всё понятно! Он требовал, чтобы я ушел — а он стал бы править в змеином царстве!
— Грозил смертью — мне!
— Дескать, он знает, что моя смерть в яйце, дескать, он сам заключил мою смерть на острове… А какой это остров — мол, тайна!
— И если я не отдам ему власть, он вытащит яйцо — и… Теперь понятно! Теперь всё понятно!
«Шантажист», — проворчал за Ваниной спиной Трехголовый.
А двенадцать голов белого Змея, поворачиваясь друг к другу, стали шепотом переговариваться промеж собой, время от времени кашляя и пуская струйки дыма. Наконец Горишняк Горыныч вновь заговорил, головы перебивали друг друга, иногда дополняя, иногда запутывая, но в целом речь была вот какой:
— Я решил… Мы посовещались — и решили: мы скажем тебе! Ты пришел от нее!.. Поэтому мы скажем… Но ты не знаешь, кто мы! И этот ракшас Змеян понятия не имел о том, кто мы! Да! Мы - Наблюдатели! Я был Наблюдателем в той Деревне, про которую ты говорил. Где жила девушка Торопа. Улетая, я дал ей клубок, велел следовать за ним — сюда, ко мне! Она не пришла… Что ж… Она говорит, что выносила яйцо! Глупости. Она была несчастной и одинокой, у ней на роду было написано жить безмужней… Да, в конце концов, она могла поверить в то, что яйцо — ее детище… В какой‑то мере так оно и есть…
Нам стало скучно просто наблюдать, и наш разум стал создавать новые виды: соединять разных — в одно, скрещивать тех и этих.
Все семена жизни попали сюда в яйцах, поэтому решено было создавать новые, небывалые виды, помещая их в такие же оболочки! Наш разум создал много новых видов — одни были удачными, другие нет… Некоторых мы отправляли вниз — люди назвали их ракшасами. Но основная часть гибридов здесь, наверху! Не скрою, в яйце, из которого вывелся ракшас Змеян, есть частичка меня и… Торопы, но это вовсе не значит, что он — мой сын! Или ее сын! Это обычный гибрид, и я сказал ему об этом! Думаю, он мог и не стать ракшасом — а вырасти в Змея или в обычного человека… Пока неизвестно, от чего это зависит… Правда, еще не всё потеряно: он станет тем, во что сам обратит себя!..
Горишняк вновь закашлялся, и одна из голов, у которых глаза горели угольями, зло воскликнула:
— И он хотел занять мое место, глупец!
А Ваня подумал про Соколину: а как же ее яйцо? То, ударив которым Змеян заколдовал его?! Не всё так просто с этими яйцами… Мальчик спросил:
— А какие дети рождаются у этих ваших новых существ? Например, какие дети будут у Змеяна?
— Не известно. Никто из гибридов до сих пор еще не обзаводился потомством, и пока не ясно, сможет ли вообще обзавестись…
— Но ведь Соколина выносила яйцо! — перебив Змеиного царя, воскликнул Ваня. — Яйцо получилось от любви этих двух: вашего ракшаса и девушки! Она вправду его выносила, потому что вас тогда уже не было в Деревне — значит, оно не из тех яиц, не из ваших… Ведь это было совсем недавно! Ой, я понял, — Ваня в нетерпении закружился на месте, — я всё понял! Из этого яйца появится заугольник, который, как предрекла наречница[72], погубит своего деда! Какой же я болван! Ведь не только Колыбан — дед заугольника, но и вы тоже!!! Змеян‑то сразу понял, о чем речь, потому до поры до времени и припрятал яйцо на острове! Он знает, что тот, кто должен родиться, погубит вовсе не Колыбана, а царя Змей! Может, даже всё ваше змеиное царство разрушит! Должен родиться богатырь — вот что! Небось, в вашей Книге Жизни про это сказано!
— Всё, что там сказано, касается только людей, — сухо отвечал Горишняк Горыныч. — Про наше будущее или про будущее новых созданий там ничего не говорится!
— Сказки! — горячо воскликнул Ваня. — Сказки надо читать! Я вам говорю, что так и будет! Тут одна из голов Горишняка Горыныча — та, что с погасшими глазами, — брюзгливо воскликнула:
— Если ты такой великий провидец и наречник, как можно подумать из твоих слов… так ведь я сейчас отправлю тебя в Лабиринт загадки отгадывать! Отгадаешь — получишь всё, о чем спрашивал… и даже о чем не спрашивал… Не отгадаешь… — шея изогнулась, голова поглядела в сторону верхнего этажа, где, небось, кого‑то дожидалась верткая кроватка, — и Ваня задрожал, как живой осиновый лист…
С последними словами Горишняк Горыныч целиком и полностью исчез за стеной своего бревенчатого «дворца», источенного жуком–точильщиком. А Ваня вместе со змеенышем, от страха заползшим в его длиннющий сапог, оказался на спине Трехголового, который, ругаясь, как три сапожника, взмыл в небеса.