Допельдон, или О чем думает мужчина? - Эдуард Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще бы! Ведь это бой из моего прошлого, я столько раз прокручивал его в голове. Ведь все могло бы было иначе, если бы…
Я смотрю на актеров.
— Вы поняли, что надо делать?
Они кивают головой.
— Тогда все. Снимаем!
Я смотрю через видоискатель на своего сына. Навожу резкость. Кричу.
— Внимание, мотор!
Камера работает. Актеры дерутся. И я снова возвращаюсь в свое прошлое. То, где я еще верил, что можно увернуться от прямого неожиданного удара, и где один человек легко бы мог справиться с бандой отморозков.
Где я верил, что правда всегда побеждает…
Допельдон! Может быть, это слово из моего детства. Какой же я тогда был наивный. Мне потребовалось двадцать пять лет, чтобы понять, что такое возможно только в кино. Допельдон. Возможно, это слово как раз и обозначает то чувство, которое испытывает отец, глядя на своего взрослеющего сына, и которому обидно оттого, что он никогда не сможет рассказать ему обо всем, что случилось когда-то с ним.
Ну как такое рассказать? Да и все равно ведь не поймет. У него сейчас другие интересы, другая жизнь, сладости и те другие… Даже чтобы понравиться девчонке, не надо с кулаками лезть на толпу отморозков. Достаточно прыгнуть на велосипеде в бассейн…
Драка закончена. Сын смотрит на меня вопросительно и несколько раздраженно:
— Ну что… еще один дубль?
И мне, конечно, хочется его снять. Хочется, чтобы он выразил на лице, хотя бы те эмоции, близкие к тем, что испытывал когда-то я, стоял на крыльце своего склада и огрызался до последнего, пока не потерял сознание.
Но откуда ему знать о таких эмоциях? Ведь сын — еще мальчишка. Поэтому, когда он хочет выразить эти чувства на своем лице, получается только смешная и нелепая гримаса. Уж лучше совсем без нее.
Я, наконец, ломаюсь и машу рукой.
— Все хватит! Всем спасибо! Съемки закончились!
Все радостно хлопают в ладоши и начинают расходиться. В комнате остаемся только я и сын. Он смотрит на меня с вопросом. Я понимаю, что сын хочет тоже уйти. Ему скучно. И я отпускаю его:
— Ну ладно, иди. Аппаратуру я сам сверну. Маме привет передай. И скажи, что буду к ужину!
— Что, правда?
— Да. Постараюсь сегодня не опоздать.
Сын убегает, а я…
Бразилия — страна диких обезьян
Я нагружаю себя сумками с камерой и аппаратурой и бреду в сторону музея мимо центрального входа в ЦАГИ, нашего главного авиационного института.
Мысли о съемках не отпускают. Правильно ли я сделал, что всех отпустил, или надо было настоять и сделать этот самый-самый последний дубль?
С одной стороны, сын все равно бы лучше не сыграл, а с другой, нет предела совершенству. Можно было бы постараться. И где та грань, переступив которую можно было бы себе сказать: «Все! Хватит! Перебор!»
Сумки тяжелые, поэтому я очень быстро начинаю жалеть, что всех отпустил, и сосредотачиваюсь на ходьбе. Меня так и тянет к земле, а вскоре внутри меня начинает клокотать какое-то злое чувство. Ну почему, почему они все разбежались и даже не поинтересовались, не нужно ли мне помочь?
Выхожу на перекресток. Горит красный свет.
В наше время так не поступали. Вот именно! В наше время! А какое оно? Это наше время? А сейчас разве не наше время?
Мимо меня проносится сплошной поток автомобилей.
Стою, считаю машины. Прямо как в детстве. Была у нас когда-то такая игра. Кто больше насчитает иномарок или наших машин, проезжающих мимо нас. Мы всегда играли в нее на остановке по дороге на тренировку. Тогда еще результат был непредсказуем. Иногда получалось так, что советских «Жигулей» и «Москвичей» бывало гораздо больше, чем импортных моделей. Сейчас все наоборот.
Если и мелькнет в потоке советская машина, то, считай, тебе повезло. Провожаю взглядом очередной джип и вижу, как он заворачивает на стоянку перед институтом.
Да уж, слухи о бедности нашей науки сильно преувеличены!
Вся стоянка заставлена иномарками. Хотя и понимаю, что вряд ли на таких машинах ездят настоящие ученые, мыслители, те, кто реально двигает науку. Скорее всего, дельцы от науки. Но все равно, что-то же и ученым перепадает. Наверняка. Иначе институт бы просто прекратил свое существование.
Успокаиваю себя, таким образом, и вдруг замечаю на флагштоке, перед главным входом в институт, государственный флаг Бразилии.
Уф, ну и жара! А они-то что здесь делают? Я понимаю карнавалы, мыльные оперы, футбол, пляжи, море, ламбада и вдруг… Бразильцы здесь, в центре авиационной науки? Неужели теперь в аэродинамических трубах футбольные мячи продувают? Снова начинаю себя накачивать. Н-да! Дожили!
И вдруг меня осеняет. Нет, это не то… Это совсем другое!
Допельдон! Не может быть? Это все-таки случилось?
Мысли снова уносят меня в прошлое. Теперь уже на шесть лет назад. Из глубины памяти на свет появляется давно забытое и похороненное имя. Ну да. Того бразильца звали именно так, Рензо Грейси. Я вспомнил. И именно сегодня… Именно он рассказал мне о …
Вот уж действительно допельдон! Или «Вспомнить все»? Часть вторая. Или третья?
Я уже сегодня сбился со счета.
* * *Загорается зеленый свет. Я подхватываю свои баулы и несусь вприпрыжку по пешеходному переходу. Постоянно оглядываюсь на флаг и поэтому, естественно, всей грудью налетаю на какую-то бабку. Извиняюсь! Слышу себе вслед традиционно нервное:
— Глаза разуй!
Еще раз извиняюсь…
Но ругаться в центре перекрестка, когда вот-вот снова прорвется железный поток, неудобно. Мы расходимся как в море корабли…
* * *Ну все правильно. Это началось именно тогда. После случая с Борисычем я решил снова начинать все с нуля…
Раз и навсегда покончить с коммерцией и вернуться в журналистику.
Я стал внештатным корреспондентом «Московского комсомольца». Ну а куда еще я мог пойти? Это была та газета, которая рассказала мне о том, что такое перестройка. О том, что всех нас ждет светлое будущее. Это был флагман свободной прессы. Последний бастион демократии. Так ее тогда называли. Она учила всех нас, как надо жить и бороться. Мне казалось, что в редакции дышат тем же воздухом, что и я.
И скажу честно, я необычайно гордился тем, что стал работать в этой газете.
Так получилось, что в первый день мой работы в МК в редакции прогремел взрыв. Убили Дмитрия Холодова. Мне казалось это знаком! Знаком того, что я правильно поступил. Я должен был быть рядом с теми, кто противостоит всему тому злу, которое мешает нашей стране жить.
И «все будет хорошо!»
Нам так и говорили, что сейчас мы должны еще больше сплотиться, и, прямо как во время революции, словом метким еще больнее бить по недостаткам нашего общества. Мы должны брать пример с Димы Холодова — и быть такими же неподкупными, как и он…
Конечно, хорошо так говорить, когда имеешь хороший оклад. Но внештатник не получает зарплаты, он живет только за гонорары. А у меня была уже семья. Жена, маленький сын…
На голодный желудок очень тяжело бороться с недостатками обществам, поэтому я хватался за любую работу, писал о чем угодно.
Я считался хорошим репортером, который мог достать материал хоть из-под земли. А еще я не особо упирался, если редактора существенно меняли смысл моего текста. От меня требовалось только факты, а интерпретацию их брали на себя другие. Меня даже в каком-то смысле ценили за такую безотказность. И я не возражал.
Не возражал, даже когда смысл статьи за моей подписью менялся с точностью до наоборот. Ну и что!
Ведь редактора лучше знают, как надо писать. Так надо!
Ведь мы дышим с ними одним воздухом…
* * *Фонтаны. Уже работают. И кафе тоже. Может зайти? Выпить чашечку кофе. Поболтать с официантками. Неплохая мысль. Тем более, что в музее сейчас все равно никого. Да и жара. Кондиционеров до сих пор так и не поставили.
Захожу. Заказываю кофе.
* * *Итак, Рензо Грейси! Даже отсюда через зелень сквера мне кажется, что я вижу этот веселый бразильский флаг. И слышу, как он колышется на ветру.
Откуда он появился в моей жизни?
Это началось, когда в кинотеатрах начался показ первого российского боевика «По прозвищу Зверь». В этом фильме герой впервые за долгие годы, наконец, побеждает всех своих врагов. Фильм заканчивается «хеппи-эндом».
И у меня вроде бы все тоже началось налаживаться. Меня взяли в штат. Правд, я давно понял, что воздух в редакции уже явно несвежий и смочен освежителями.
Но ведь и в душной комнате можно как-то жить. Правда? Ну, там. Пообжиться, пообтереться, самому измазаться — и ничего, можно жить, даже улыбаясь.
Редактор отдела предложила мне сделать небольшой материальчик из раздела «Светской хроники». Что-то об открытии танцевального клуба. Менеджер клуба намекнул, что готов заплатить мне за то, чтобы материал вышел. Я ответил, что выйдет материал или не выйдет, это не в моей власти, договаривайтесь с редактором, но если после выхода отблагодарите, то будет неплохо. Дело было как раз накануне Нового года. Деньги были нужны.