Бикини - Януш Вишневский

А когда Стэнли уехал из родительского дома в Принстон, церковь и религия вообще перестали для него существовать. В один прекрасный день он понял, что вера ему не нужна и что Бог вовсе не помогает понять мир. Даже наоборот, своей недоказанной вездесущностью только все усложняет. Этой вездесущности незаметно на фоне всех зол и страданий, которым Бог, с точки зрения Стэнли, должен был бы противостоять. А значит, Его либо просто нет, либо созданный якобы Им мир Ему абсолютно не интересен. Объяснение такого бездействия первородным грехом совсем не убеждало. Напротив, если все так и было, то Бог оказался упрямым и мстительным. И Стэнли постепенно пришел к мысли, что Бога нет.

Позднее, через несколько лет после окончания университета, эта позиция —медленно и незаметно — все же начала меняться. И Стэнли перестал придерживаться модного у студентов Принстона тезиса: «Чем меньше знаешь, тем больше веруешь». Хотя в свое время сам поддался его агрессивному обаянию и, как многие другие, демонстративно носил на груди крестик. Мать это очень радовало, даже трогало. Но она не замечала, что Христос на том «распятии» был изображен вниз головой. Эту наивную демонстрацию протеста Стэнли перерос, когда закончил учебу и начал взрослую жизнь. Чем больше он узнавал, тем меньше понимал. Ему начинало не хватать Чего-то или Кого-то, кто упорядочил бы происходящее, объяснил и заключил всё в рамки единого Смысла, единой Теории с большой буквы. Но ничего такого он не находил. И постепенно стал допускать мысль о том, что это мог бы быть Бог...

Он думал об этом и сейчас, когда, удивленный собственной тревогой, вглядывался в пламя свечи, затягиваясь сигаретой в мрачной монастырской келье где-то в подземелье разрушенного Кельна. Он чувствовал себя здесь как в могиле. Поставил горящую свечу на раковину. Впервые в жизни ему не хотелось засыпать в темноте. И он вдруг осознал, что — тоже впервые в жизни — задумывается о том, проснется ли следующим утром. Ведь сон — это маленькая смерть...

Кельн, Германия, утро четверга, 8 марта 1945 года

Он проснулся от стука. Открыл глаза. Сквозь зарешеченное окошко в келью падал серый свет. Монах-«калифорниец» стоял, прислонившись к косяку раскрытой настежь двери.

— Не разделите ли вы со мной завтрак? — спросил он с улыбкой. — Должно быть, вы очень голодны...

Стэнли сел на кровати. Монах подошел к раковине и налил воду в две металлические кружки, которые принес с собой. Потом опустился рядом со Стэнли на кровать. Подал ему кружку с водой и поставил между ними корзинку, в которой на белой салфетке лежало несколько ломтей черствого хлеба.

— Уважаемый господин Медлок, сержант, который привез вас, сообщил, что вы занимаетесь фотосъемкой для газеты. Если желаете, я могу отвести вас на башню нашего собора. Оттуда видны все окрестности. Сегодня, правда, довольно облачно, но зато спокойно. Никакой стрельбы с той стороны реки.

Они сидели рядышком, ели хлеб и пили воду.

— Какой стрельбы? — удивился Стэнли.

— С того берега Рейна, — ответил монах. — Кельн с этой — левой, западной — стороны уже... наш, но другую его часть все еще удерживают войска противника. Два дня тому назад они взорвали мост Гогенцоллерна, последний из оставшихся. Так что теперь на другую сторону реки трудно попасть. Но это вопрос всего нескольких дней. С той стороны очень спокойно. Все остались здесь. Немцы встретят вас хорошо.

Стэнли взял еще один ломоть. Монах был прав, он очень проголодался.

— То есть с одной стороны Рейна немцы, а с другой американцы?! — уточнил он недоверчиво.

— Вот именно, — подтвердил монах и добавил: — Один из наших братьев отведет вас чуть позже в штаб на Кайзер-Вильгельм-ринг. Думаю, там вам окажут необходимую помощь. Наши возможности, к сожалению, — он показал на корзинку с черствым хлебом, — весьма ограничены.

— А с башни собора я увижу другую сторону?! — спросил возбужденно Стэнли.

— С башни нашего собора вы увидите весь Кельн. Наш собор...

— Не могли бы вы меня туда отвести? Прямо сейчас! — прервал монаха Стэнли, торопливо проглатывая последний кусок хлеба и нервно хватая пачку сигарет.

Он встал, открыл чемодан и вытащил оттуда фотоаппарат.

— Пойдемте! Мы можем пойти туда прямо сейчас? — вновь нетерпеливо спросил он, стоя перед монахом с аппаратом на шее.

— Вы случайно не из Нью-Йорка? — спросил спокойно тот, не двигаясь с места.

— Нет. Я из Пенсильвании, но я понимаю, что вы имеете в виду. Я веду себя как типичный нью-йоркец. Извините. Пожалуйста, заканчивайте завтрак, — немного остыл Стэнли и отошел к зарешеченному окну. — У вас есть имя? — спросил он через минуту. — Как мне к вам обращаться? Я всегда теряюсь, когда говорю со священниками. Я не хотел бы вас обидеть.

— Я не священник, я монах. Мое имя Мартин. Фамилия Картер. Откуда родом мои родители, я не знаю, но сам я родился в приюте в Гринич Вилледж в Нью-Йорке. Можете обращаться ко мне, как вам нравится, — ответил монах и, подойдя к нему, спросил: — Не угостите ли вы меня сигаретой? Я люблю закурить после завтрака.

— Да, конечно, — удивился Стэнли и протянул ему пачку сигарет.

— Это «Галуаз», да? Мне они тоже нравятся, но я больше люблю старые «Галуаз», полностью белые, без фильтра.

Минуту спустя они вышли из кельи. Стэнли показалось, что ночью, когда они шли сюда, коридоры были не такими длинными. Снаружи, при дневном освещении, тоже все выглядело иначе. Когда они выбрались на улицу, он даже остановился на мгновение, онемев при виде двух устремленных вверх остроконечных башен, которые будто вырастали из приклеившихся к ним капелл, украшенных тысячами вырезанных из камня фигур святых. Он в жизни не видел ничего подобного!

— Какой прекрасный собор! — сказал он после нескольких мгновений восторженного молчания. — Хорошо, что наши пощадили его и не стали бомбить...

— Вы так думаете?! — воскликнул монах. — Я с вами не соглашусь. Да, теперь и наши, и британские генералы разбрасывают по городу листовки, в которых утверждают, что пощадили этот собор из уважения к мировому культурному наследию. Но в ноябре сорок третьего на собор упали бомбы. И, если бы не защитная оболочка, которую в течение нескольких месяцев с большим трудом возвели немцы, северная башня наверняка бы рухнула. Я покажу вам эту оболочку. Кроме того, я недавно разговаривал с одним польским летчиком из английских военно-воздушных сил. Он сказал, что собор со своими башнями был для бомбардировщиков отличным ориентиром, только поэтому его и не разрушили. Но то, что собор выглядит сейчас так, как он выглядит, это чистая случайность. Счастливая случайность... — добавил он.

Они добрались до главного портала. Видимо, солдаты хорошо знали «брата Мартина» — так решил называть своего проводника Стэнли, — потому что, несмотря на его гражданский статус, все военные посты пропускали их без проблем. Как только они оказались внутри собора, брат Мартин тотчас провел Стэнли к небольшой двери с правой стороны и сказал:

— Эта дверь ведет на самый верх южной башни. Чтобы попасть на смотровую площадку, вам нужно будет подняться по крутым узким ступеням. Это займет около получаса. Наш собор очень высок. Второй по высоте в Европе. Так что представьте, что вам предстоит подняться до половины Эмпайр Стейт Билдинг. Будьте осторожны, часть досок прогнила, кое-какие треснули, а некоторых и вовсе нет, — добавил он, указывая в сторону темного коридора.

— А можно мне на минутку задержаться внизу и подойти хотя бы к алтарю? — спросил Стэнли.

— Да. Конечно! Я совсем забыл, вы ведь здесь никогда не были. Пожалуйста, проходите, смотрите. Я подожду вас здесь. Может, пойти с вами? Я знаю здесь каждую трещинку...

— Если можно, я хотел бы побыть один. Вы расскажете мне все в другой раз. А сейчас я хочу остаться наедине со своим фотоаппаратом...

Стэнли вернулся в центральный неф. Снял крышку с объектива. Ему хотелось запечатлеть монументальность собора. Он невольно вспомнил, что туристы любят снимать витражи против света. Остановился с левой стороны нефа, у горящих свечей. Стекавший с них воск, застывая, принимал причудливые формы и прекрасно рассеивал свет. Вдали, за балюстрадой из черных стальных брусьев, из огромного горшка торчали древка с флагами. Американский и русский. Дальше, прямо у главного алтаря, освещенная проникающим сквозь витраж утренним светом, стояла деревянная телега, полная человеческих черепов. Посредине лежала сломанная свастика. Это выглядело примитивно и вульгарно. Топорная пропаганда. Непонятно, кому предназначенная. Ведь собор охраняли военные, и простые люди не могли сюда проникнуть. А Артур вряд ли опубликует такие снимки.

Стэнли пошел дальше. На пюпитре под фигурой распятого Христа были разбросаны покрытые записями листы бумаги и лежали очки. Чуть дальше старушка в черном платке мыла, стоя на коленях, ступени под картиной в золотой раме. Он продолжал снимать...