Враг стоит на Востоке. Гитлеровские планы войны против СССР в 1939 году - Рольф-Дитер Мюллер

Такого рода представления бытовали в среде офицеров старшего поколения и, начиная с 1934 г., сопровождали польско-германское сближение. Этому способствовало также и так называемое скандальное «маршальское издание» мемуаров Пилсудского, вышедшее в 1936–1937 гг. с преисполненным уважения предисловием, написанным высшими представителями вермахта, распространявшееся в руководящих кругах Германии. Такого рода настроения и представления относительно Польши были, естественно, испорчены в результате пропитанной ненавистью антипольской пропаганды, проводившейся нацистами летом 1939 г., но вполне сомнительно, чтобы она смогла всерьез и надолго изменить представления о Польше, сложившиеся в умах генштабистов, привыкших все взвешивать достаточно трезво. Доказательством тезиса, что в сентябре 1939 г. иные политические решения были немыслимы, могут служить два события: во-первых, нападение на широком фронте со стороны западных держав и, возможно, вступление в войну США могли бы мобилизовать оппозицию среди немецких военных в борьбе против смелых планов Гитлера на подготовку к войне. Еще не были забыты замыслы государственного переворота, целью которого было предотвращение мировой войны и который планировался в 1938 г. еще до начала Мюнхенской конференции. Эти планы оставались вполне актуальными, что продемонстрировал в 1939 г. ноябрьский кризис в немецком руководстве. Установление после ареста или смерти Гитлера военной диктатуры, по возможности во главе с Герингом, который смотрел на Польшу как на охотничье угодье, могло бы привести к модели 1916 г.: «Конгрессовая Польша» в качестве самостоятельного государства с антирусской направленностью «для защиты рейха». Похожего результата можно было бы достичь в результате покушения Иоганна Эльзера 8 ноября 1939 г. в мюнхенской пивной «Бюргербройкеллер», если бы взорванная им бомба действительно убила Гитлера и его ближайшее окружение.

В этой связи достаточно трудно дать ответ на второй вопрос: нашлись ли бы в Польше, испытавшей на себе шок военного поражения, силы, которые были бы готовы служить коллаборационистскому режиму. Отмечается, что немецкая сторона не предпринимала в этом направлении серьезных шагов, однако вплоть до начала октября 1939 г. такая возможность полностью не исключалась. Сталин, в отличие от Гитлера, с самого начала не проявлял никакого интереса к «сопредельным нейтрализованным государствам» и к польскому «протекторату».

В германо-советском договоре о дружбе от 28 сентября и затем в секретном протоколе, который содержал незначительные изменения, Москва четко определила границы своих интересов. В результате того, что западные державы выступили на стороне польского эмигрантского правительства, образованного во Франции после эвакуации государственного руководства 17 сентября, и тем самым поддерживали его борьбу против агрессора, Гитлер лишь однажды, 6 октября, открыто обратился в своем так называемом «призыве к миру» к идее создания польского «стержневого государства». Это было пропагандистской попыткой увязать окончание Польской кампании с требованием к западным державам достичь взаимопонимания. При этом он не давал никому усомниться в том, что в «своей» части Польши он сам будет обеспечивать «порядок», как это давно делал Сталин, радикальным образом порабощая восточные польские земли. Выступая в рейхстаге, Гитлер заявил, что Россия и рейх сами решат польскую проблему. Таким образом, Гитлер прекращал неразбериху в оккупационной политике Германии по отношению к Польше. Он стремился к тому, чтобы спланированная и начатая армейским командованием обычная война, которая, однако, с самого начала сопровождалась эксцессами, вылилась в радикальную политику германизации и эксплуатации. Но и по данному вопросу у фюрера не было ясных представлений. Он лишь нервно реагировал на критические замечания и информацию своих подчиненных.

В этом смысле показательна продолжительная беседа Гитлера с Розенбергом, которая состоялась 29 сентября, спустя день после подписания договора с Советским Союзом{351}. Вначале Гитлер поделился своими впечатлениями от поездки на фронт, когда «многому научился за эти недели». Это касалось его впечатления от увиденного в Польше. По его словам, страна была запущенной и завшивевшей. «Поляки — это только тонкая германская оболочка [!], а внутри -ужасный материал. Евреи — это самое кошмарное, что можно вообще себе представить. Города потонули в грязи». Эта страна уже не была для Гитлера желанным союзником, расположения которого он добивался еще полгода тому назад. Что ему там показывали, что мог он там увидеть, что ему докладывали, или в нем просто говорило высокомерие победителя?

А как же выглядела перспектива? Гитлер хотел разделить оккупированную страну на три части: на востоке, между Бугом и Вислой, следовало поселить «все еврейство», включая евреев с территории рейха, а также все «иные ненадежные элементы». Они должны были образовать предполье «непреодолимого Восточного вала» на Висле, еще «более мощного, чем на западе». Это было абсурдное представление, которое могло появиться только в отсутствие уверенности в том, что в то время было возможно разработать убедительную и последовательную стратегию продолжения войны.

Что касается западной части завоеванных польских земель, то фюрер планировал создать широкий пояс германизации и колонизации по старой границе рейха. Это была задача нескольких десятилетий. Между одиозным Восточным валом вдоль Вислы и этим районом поселения должна была появиться зона польской «государственности».

Поскольку Гитлер знал о предубеждении Розенберга к пакту с Москвой, то в беседе он ясно дал понять, что «основательно продумал» весь план действий. В том случае, если Сталин заключит союз с Англией, невозможно будет предотвратить захват русскими некоторых портов Эстонии. Этот аргумент напоминал об опасениях и военной игре руководства кригсмарине. Решение о возможном немецком вмешательстве в Прибалтике у него было, таким образом, готово. Он выбрал наименьшее зло и «получил огромное стратегическое преимущество», возможно, понимая под этим нейтралитет СССР. На следующий день Геббельс сделал по этому поводу запись: «Мы могли бы расширить нашу территорию и за счет Прибалтики, но фюрер не хочет вести наступление еще на одну страну, а, впрочем, нам и сейчас хватает, что переваривать. Но это не повод отказываться от Прибалтики»{352}.

Гитлер не расценивал новых соседей по Восточной Европе как своих союзников и не видел в них потенциальной угрозы. Это четко проявлялось в его отрицательных высказываниях о Красной армии. В беседе с Розенбергом он рассказывал, что к нему однажды прислали русского генерала, который не смог бы командовать и артиллерийской батареей в вермахте. Сталин «вырвал с корнем» руководящую верхушку армии и поэтому боится войны. Для него разбитая армия так же опасна, как и армия-победитель. По словам Гитлера, русского военно-морского флота бояться не следует, опасна только огромная масса пехоты. Так нужен ли был ему «неприступный Восточный вал»?

Генерал-квартирмейстер старательно думал над тем, чтобы создать в оккупированной Польше традиционную систему военного управления, которая следила бы за порядком и восстановлением страны, а также за подобающим отношением к населению. Однако вскоре эти старания превратились в «борьбу с темной силой» (Вагнер){353}. Его противники в СС и в полиции нашли поддержку у Гитлера, а руководство сухопутных войск, в конце концов, уступило диктату. Оно с легкостью устранилось от решения польских вопросов, поскольку Гитлер настаивал на срочном наступлении на Западе.

Уже 27 сентября 1939 г., когда только что капитулировали Варшава и Модлин, он сообщил в Рейхсканцелярии руководству сухопутных войск о своем видении положения в стране{354}. Он считал продолжение войны на Западе неразумным и, возможно, надеялся на эффект мирного наступления. При этом он указал на то, что обстоятельства вполне могут измениться. «Постоянная ценность» кроется только в успехе и власти. Время работает против Германии. Поэтому военное руководство должно настроиться на то, чтобы «вести активные наступательные действия на Западе»{355}. Отводимые с Востока войска следовало, таким образом, отправить на Западный фронт, но не для участия в позиционной войне. Речь шла о наиболее боеспособной части вермахта, преисполненной сознанием достигнутой победы. Эта испытанная ударная сила должна была в самые сжатые сроки добиться решающей победы на полях былых сражений в Северной Франции. Гитлер был готов поставить на карту все и выиграть «решающую битву», по возможности, еще до конца октября, чтобы закончить «навязанную» ему мировую войну к концу года. Но это заявление вызвало неприкрытый ужас среди Главного командования сухопутных войск.