Галактический штрафбат. Смертники Звездных войн - Николай Бахрошин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Слава героям!» — еще раз объявляет капитан в заключение своей проникновенной речи, полной, на мой взгляд, вышеупомянутого дерьма.
Мы все молчим секунд пять, семь, а может, и десять…
«Да, наверное! Слава героям! — думаю я. Слава чаще всего достается не тем, кто ее заслуживает, но им, к счастью, это уже безразлично»…
И все-таки — минута молчания… Вечная память всем! И недолгая, на удивление короткая память каждому в отдельности…
Словом, ничего удивительного и ничего нового. Все это уже было, не раз и не два, длится ровно с тех самых пор, как человекообразная обезьяна впервые взяла в руки палку. Впервые — не для того, чтобы доставать высоко растущие фрукты или выкапывать из земли сладкие корешки, а с благородной целью трахнуть по башке рыжую тварь из соседнего племени, редкостную и безусловную сволочь, все время шмыгающую на чужой берег ручья за вкусно — кисленькими личинками…
И так будет впредь! Думаю, будет еще очень долго, бесконечно долго, пока человечество, наконец, не поймет, что в любой войне бывают только победители и побежденные, а вот выигравших — никогда не бывает!
Я не претендую на авторство этой мысли, полагаю, я — всего лишь один из многих, кому она периодически приходит в голову…
Минута молчания заканчивается на втором десятке секунд.
— Баталь-он! Рав-няйсь! Смир-рно! — командует первый лейтенант Олаф Раггерборд, новый замкомбата по УОС…
СУДНЫЙ ЧЕТВЕРГ
Пролог
Планета Казачок. 15 октября 2189 г.
Подножье Скалистых гор,
4–й укрепрайон войск Казачьего Круга.
14 часов 08 минут.
Земля проносилась совсем близко под днищем, Семен видел: высота — метров пять — шесть, не больше. Черная земля. Черная, сухая и пепельная. Выжженная последними бомбардировками Штатов до полного смешения горючей химии с плодородным слоем. Бывшим плодородным слоем — так правильнее.
Зловещая, в общем, картина, даже ирреальная в этом резком контрасте: темные, мертвые холмы и оплавившиеся камни под беззаботным, безоблачно — синим небом. Небу, как всегда, плевать на то, что происходит внизу. Истина, не требующая доказательств…
Обычно в середине осени, когда спадает жара и поднимается уровень подземных рек, степь в предгорьях покрывается малиново — сиреневыми цветками болиголова, кустистыми и нарядными, как россыпь детской мозаики. Семен помнил — еще в прошлом году степь в это время казалась праздничной и пахла до головокружения.
Нельзя сказать, что ему нравился резкий, дурманящий запах болиголова. Трудно, наверное, найти человека, которому бы он действительно нравился. Болиголов — название говорит само за себя. Просто несколько лет назад, вот так же в середине осени, их было двое в степи — он и она. И одуряюще пахли ковры цветов, и кружилась голова от этого запаха, и весь мир мелькал и кружился до замирания сердца, как пестрая, балаганная карусель, сорвавшаяся с шеста…
Сколько лет прошло? Не очень много. Или — очень? Сейчас казалось — целая жизнь пролетела с тех пор, как он пьянел от любви, чувствуя, что на глаза наворачиваются настоящие теплые слезы нежности.
Нет, это была не жена… Жена как раз оставалась дома и плакала на кухне, прячась от детей за закрытой дверью. Он знал, догадывался, что жена уже все поняла, и ждет, и плачет, и проклинает, наверное, его и ее. Но поделать ничего не мог, да и не хотел. В тот момент — не хотел…
Ему потребовался почти год, чтобы взять себя в руки и зачеркнуть ее навсегда.
Он это сделал. Вычеркнул. Скорее — вырвал. Не ради себя, не ради жены, даже не ради карьеры кадрового офицера, которого прочили в академию Генерального штаба. Ради детей. Они, маленькие, любимые, родные, уж точно не виноваты, понимал он даже в угаре.
И все вроде наладилось. Жена перестала плакать. Забыть не смогла, конечно, Семен чувствовал, что не забыла, но вслух старалась не вспоминать. Она все-таки хорошая женщина, понимающая и деликатная на удивление… Была хорошей.
Семен тоже не забыл. Для него так и осталось: резкий запах болиголова — привкус измены. Тоже резкий и острый. Одновременно сладкий, и горький, и обжигающий, как острые пряности. Тревожащий и будоражащий до сих пор.
«Как первое, мягкое опьянение по-хорошему кружит голову и делает жизнь настолько беспечной, что кажется, завтрашнее похмелье никогда не наступит, так, наверное, и любовь, — думал он сейчас. — Кружит и забирает всего целиком…» Странно, что он так плохо помнит ее лицо, лицо той, из-за которой плакала его жена. Вот тело, пожалуй, помнит. Упругий, шелковистый живот, выразительный изгиб талии, тонкой до нереальности. Отчетливо помнит коричневые соски с почти незаметными светлыми волосками вокруг, россыпь родинок на левом плече, маленькую кисть с длинными, тонкими пальцами, которые часто казались ему почти прозрачными.
Эти прозрачные перламутровые пальцы доверчиво ложились на его ладонь, а она казалась рядом с ними слишком грубой, слишком земной…
Ее звали Стелла… Звездное имя. Красивое имя. Такое же красивое, как сама она. Тогда это имя представлялось ему почти молитвой. Можно было шептать и шептать до бесконечности — Стелла, Стелла, девушка — звезда…
Познакомились они случайно, она работала на Казачке в какой-то геологической экспедиции от какого-то фонда со сложносочиненным названием. И почти сразу стали близки…
И ведь все равно не успел с академией, усмехался он, вспоминая. Война началась. Все кругом спутала и перемешала. Так и не вышло из него штабного полковника…
Да, это была его жизнь, его запахи, его память…
А теперь его лишили памяти. И степь больше не имеет ни вкуса, ни запаха. О цветах вообще говорить не приходится, лучше ни о чем не говорить… Теперь!
— Ваше благородие! — позвал водитель гравимобиля, младший урядник Петр Зимин.
— Слушаю, — не сразу откликнулся Семен.
— А я вот что думаю, ваш бродь… Думаю, сколько же теперь пахать экотехникам, чтобы все восстановить как было? Лет десять — пятнадцать, никак не меньше. А вы как думаете, господин есаул?
— Я, Зимин, не думаю. Я знаю, что как было — уже никогда не будет. Никогда! — жестко подчеркнул Семен, отвечая скорее собственным мыслям, чем водителю.
— Нет, но война-то кончается. Говорят, скоро уже. Совсем скоро. Уже мирные переговоры начались между штатовцами и нашими…
— Ну!.. Обещала улита быть, так до сих пор едет. Или не так, казак?
— Так точно, — согласился урядник.
Они замолчали. Зимин, видимо, почувствовал, что комбат не в настроении трепаться. Привычно уставился в лобовое стекло, поддергивая штурвал и перещелкивая кнопки. Вел раздолбанный батарейный гравимобиль уверенно и аккуратно. Приподнимал его над землей ровно настолько, чтобы не оставлять за кормой длинный шлейф пепла, снесенного воздушной волной.
«Да, только пепел… А что еще они могут оставить? — не слишком последовательно рассудил Семен, снова сползая мыслями в вязкие, тягучие воспоминания. — От всей этой войны — только пепел! Черная сажа с кислым привкусом химии, что скрипит на зубах и набивается в поры хуже, чем самый мелкий песок…
Четвертый год войны… Больше нет на свете ни жены, ни детей, погибших в орбитальных бомбардировках в самые первые, самые тяжелые месяцы. И степь не пахнет, и цветы не цветут, и даже лицо девушки с красивым именем Стелла, этот нежданный, неожиданный подарок судьбы, который чуть не перечеркнул все его налаженное довоенное существование, он толком не может вспомнить…
Девушка — звезда не смогла, а война — запросто. Разом разрушила все».
Если бы кто сказал ему тогда, до войны, что пройдет немного времени, и все его семейные страсти, бурлящие, как борщ в скороварке, станут не важны, совсем не важны…
Нет, не поверил бы!
Глава 1
Процесс брожения
Планета Казачок. 15 октября 2189 г.
Подножье Скалистых гор,
4–й укрепрайон войск Казачьего Круга.
14 часов 20 минут.
Выпрямив спину на подушках сиденья, как на жестком деревянном стуле, командир 5–й лазерной батареи 4–го укрепрайона планеты есаул Семен Загребец смотрел в землю.
«А может — на землю? Как правильнее сказать?»
С одной стороны — гравимобиль, быстрота, полет, убегающий горизонт, и вроде бы уместнее предлог «на». А с другой — все равно приходится тянуться над самой поверхностью на скорости в полтораста — двести километров в час, пряча темно — пятнистый аппарат в изгибах рельефа. Получается, что смотрит он, есаул Загребец, именно в землю. То есть почти в упор на разводы гари, сплетаемые движением в мелькающие узоры. На таком минимуме высоты даже небольшая скорость кажется головокружительной. И выше не поднимешься — засекут с орбиты, начнут пулять, мало не покажется.
