За горами – горы. История врача, который лечит весь мир - Трейси Киддер

Сокращение ДТ обозначало “доброжелательное толкование”, что Фармер однажды разъяснил мне в электронном письме: “Зная, что вы хороший человек, я намерен воспринимать все, что вы говорите или делаете, в положительном ключе. Полагаю, я вправе рассчитывать на взаимную любезность с вашей стороны”. В его лексиконе, которым пользовались и все сотрудники ПВИЗ, насчитывалось множество подобных терминов. Некоторые придумали Джим с Офелией, какие-то перекочевали из Бригема, но большинство принадлежало Фармеру или его семье.

Однажды его брат Джефф, борец, прислал ему открытку с ошибкой в слове “гаитяне”. Написал “гатиане”. В сленге ПВИЗ слово преобразовалось в “гатины”, или просто “гаты”, а страну соответственно окрестили Гатландией. Французы назывались “франшизами”, а их язык “франшизским”; русские звучали как “руски”. Прозвище “чаттерджи” получали лица восточноиндийского происхождения (в ПВИЗ таких было несколько), склонные к многословию[13]. Сам себя Фармер именовал “белым мусором” и даже предъявлял в доказательство старый снимок своей семьи, устроившей пикник вокруг выставленного на улицу дивана. Человек, гневно рассуждавший во всеуслышание о тяжкой участи малоимущих женщин, в частных шутливых беседах не стеснялся употреблять слово “цыпочки”. “Подобная ерунда меня не волнует, – как-то сказал он мне. – Важно только одно”. Невежливые выражения, произносимые в закрытом кругу, подразумевали философский упрек верующим в так называемую политику идентичности. Ведь близкая им идея, что все представители угнетаемого меньшинства угнетаемы одинаково, очень уж удобно затушевывает существование реальной градации “обманутости”, или, как иногда говорили пвизовцы, “разной глубины жопы”, выпавшей на долю людям одной расы или одного пола. “Страдание бывает разное” – вот один из постулатов веры ПВИЗ, порожденный бесчисленными эпизодами, когда сотрудники пытались собрать средства, но вместо денег получали нотации об универсальности страдания, а то и просто фразочки вроде: “У богатых тоже есть проблемы”. Фармер однажды даже читал в Гарварде курс лекций под названием “Разновидности человеческого страдания”.

“Общаясь с Полом, люди начинают говорить, как он, – считал его старый приятель по медицинской школе, писатель Итан Кэнин. – Он мастер словесной гимнастики”. На практике сокращения вроде ДТ действительно были удобны быстрому уму, равно как и тем, кто пытался за ним угнаться. Когда, например, ТБУН (транснациональные бюрократы, управляющие неравенством) выдвигали хитроумные доводы (или же “лихо клали кучку”) против лечения МЛУ-ТБ или СПИДа, можно было просто сказать: “Привет, ИЗ”, – и все тебя прекрасно понимали. Каждый сотрудник ПВИЗ знал, что МП – это “море пафоса”, а заявка МП – обращение к эмоциям. (Как-то раз я слышал, как Фармер, составляя речь на пару с молодым помощником, говорит ему: “Тут можно плеснуть МП, а вот здесь вставить общую фразу о неравенстве результатов”.) “Урожаем ботаников” назывались готовые исследования, которые пвизовцы сдавали Фармеру или Киму, до “научкопов” сокращались “научные копания”, необходимые, поскольку каждый факт, который Фармер приводил в своих статьях, должен был опираться на авторитетные источники. (“Он вечно дергается, все ли идеально, – рассказывал студент-медик, много занимавшийся научкопами для Фармера. – Не потому, что он такой маньяк-педант, а потому, что, когда стараешься ради бедных, а тебя заваливают аргументами, что их, мол, лечить слишком дорого, надо выступать безупречно, иначе порвут в клочья”.)

Багаж назывался “баг”, таможня – “там-уж”. Оплошать по “семь-три” – сказать семь слов, когда хватило бы трех, а сделать “девяносто девять сотых” – бросить почти оконченную работу. (“Ничто не бесит меня так, как девяносто девять сотых”, – говорил Фармер.) Пвизовцы часто благодарили людей, оказавших какую-либо помощь третьему лицу, кому-нибудь из многочисленной группы, определяемой как “неимущие больные”, “обманутые” или просто “бедные”. В ПВИЗ предпочитали последнее определение, поскольку – объяснял Фармер – именно так себя чаще всего обозначают гаитяне.

Можно долго отираться возле ядра ПВИЗ, не понимая правил и чувствуя себя лишним. И чем острее чувствуешь себя лишним, тем сильнее подозрение, что тебе как бы намекают: ты хуже, чем они. А собственное раздражение по этому поводу рождает еще и подозрение, что так оно и есть. Мне лично пвизовцы напоминали если не семью, то как минимум клуб, который категорически отказывается делить мир на своих и чужих, но в то же время имеет собственные неписаные законы и собственный язык. Попробуйте сказать что-нибудь в этом роде Фармеру, и он ответит: “Если и так, то у нас самый открытый чертов клуб в мире. Битком набит больными СПИДом, БЛ в полный рост, толпы студентов, церковные дамы, пациентов легион. И клуб этот только растет, никогда не уменьшается”. Впрочем, Фармер умел и создавать с каждым отдельный клуб для двоих.

Еще в Гаити он и для нашего месяца путешествий выработал своего рода речевой код. Обсуждая со мной малярию, он рассказал, что существуют четыре типа этого заболевания, но только один, тропическая малярия, часто приводит к смертельному исходу. “Как думаете, который тип тут, в Гаити? – спросил он. И добавил: – Зато у нас она не устойчива к лекарствам, как в Африке”. Тут Фармер улыбнулся и, чуть перефразируя свою любимую цитату из фильма “Гольф-клуб”, произнес: “Так что за это мы спокойны”. И показал на меня пальцем. Вскоре я усвоил, что в ответ должен выдать следующую фразу: “Уже неплохо”[14]. Приноровившись к этой перекличке, я полюбил ее. И должен признаться, сейчас, в кафе аэропорта, я испытал определенное удовольствие, с ходу расшифровав аббревиатуру ДТ.

Фармер продолжал строчить письмо. Я огляделся по сторонам. Ломаная стеклянно-стальная простота аэропорта имени Шарля де Голля внезапно поразила меня своей пугающей сложностью, словно катапультировала в будущее, совершенно мне непонятное. Я вспомнил магазины дьюти-фри, где можно купить первоклассный паштет, гусиное конфи, изысканные вина.

– А начали вы это письмо в походе по сельской местности Гаити, – задумчиво проговорил я, вызывая в памяти бесплодные холмы, средневековые крестьянские хижины, “скорую помощь” на осликах. – Как будто в другом мире.

Фармер поднял глаза, улыбнулся и жизнерадостно ответил:

– Недостаток этого ощущения в том, что оно… – он сделал секундную паузу, – ошибочно.

– Ну, это как посмотреть, – возразил я.

– Как ни смотри, – очень ласково отозвался он. – Человек вежливый сейчас сказал бы: “Вы правы. Это параллельный мир. Между огромными накоплениями богатств в одних областях планеты и крайней нищетой в других нет совершенно никакой связи”.

Он внимательно смотрел на меня. Я рассмеялся.

– Вы же понимаете, что я шучу на серьезную тему, – заключил он.

Однажды я слушал лекцию о ВИЧ, которую Фармер читал студентам Гарвардской школы здравоохранения. Внезапно посреди перечисления данных он упомянул гаитянское выражение “в поисках жизни сгубить жизнь”. Потом объяснил: “Так говорят гаитяне, когда бедная женщина, продающая манго, падает с грузовика и умирает”. Тогда мне на мгновение показалось, что я краем глаза заглянул к нему в голову. И обнаружил там обостренную потребность в построении взаимосвязей. В такие моменты возникало ощущение, будто его главное желание – отменить время и географию, чтобы свести воедино все составляющие своей жизни и напрямую пристегнуть их к миру, в котором он видит тесные, неизбежные связи между сверкающими бизнес-центрами Парижа или Нью-Йорка и безногим калекой, лежащим на земляном полу хижины в самой глуши далекого Гаити. По-моему, он считал самой фундаментальной ошибкой человечества склонность игнорировать людей, прятаться от чужих страданий. “Это и есть моя великая битва: как можно быть равнодушными, закрывать глаза, не помнить?”

Мне было любопытно, остается ли в его философии место для кого-нибудь, кроме бедняков всего мира и тех, кто борется за их интересы. Однажды в самолете он признался мне, что в любом попутчике видит пациента. По громкой связи раздался голос стюардессы: “Есть на борту врач?” Фармер тут же вскочил и бросился помогать американцу среднего возраста, явно представителю среднего класса. Как выяснилось, сердечного приступа у мужчины все-таки не было. Позже, вернувшись в свое кресло, Фармер сообщил мне, что подобные эпизоды случаются примерно раз в восемнадцать полетов. У меня сложилось впечатление, что он не возражал бы, случайся они хоть каждый полет.

На мой взгляд, эта способность воспринимать все и всех как непрерывную систему, целиком состоящую из взаимосвязей, – одна из особых, странных привилегий Фармера. Конечно, она изрядно затрудняет ему жизнь, зато освобождает от тех усилий, которые люди обычно прилагают, чтобы бежать, дистанцироваться как от собственного прошлого, так и от основной массы своих ближних.