Железный Совет - Чайна Мьевиль

Ствол доходит ему как раз до плеча. Орудие заткнуто заговоренной грязью, из которой состоял голем. Раздается выстрел, и пушка странно дергается, точно поперхнувшись снарядом. Ствол разносит на куски, голем превращается в дождь из грязи. Дым и пламя вырываются наружу, башня содрогается, ее верхушка вспыхивает мрачным светом и раскрывается, не выдержав брутального напора, точно с силой разжатый кулак.

Клубы едкого дыма рвутся вверх, и вместе с градом осколков из башни выпадает убитый. Остов пушки бесцельно вертится. Иуда весь заляпан останками голема. Мятежники радостно кричат. Он их не слышит, но видит.

Повстанцы захватывают поезд. Жандармы выбрасывают ружья и выходят наружу, окровавленные, с обожженными, слезящимися глазами.

– Нет, нет, нет! – кричит Узман; он ест уголь, его бицепсы играют.

Толстоног, Анн-Гари и еще несколько человек, которых Иуда уже узнает в лицо, пытаются остановить избиение, когда оно становится слишком похожим на убийство, отбирают ножи. Люди кричат, но уступают. Жандармов сажают на цепь там, где раньше сидели переделанные.

– Что теперь?

Эти слова Иуда слышит повсюду, куда бы ни пошел.

Теперь поезд принадлежит переделанным. Они мастерят флаги для своей внезапно обретенной родины и размахивают ими с вершины взорванной башни. Никто не ложится спать. Надзиратели скрываются в пустыне, а с ними уходят многие вольнонаемные и некоторые проститутки.

– Ради всех богов, пошлите сообщение в город, – говорит Толстоног. – Нам надо наладить связь, – добавляет он, и Узман кивает.

Вокруг них толпятся другие вожди нежданного бунта: они спорят до хрипоты, хоть им и не хватает слов, принимают решения.

Анн-Гари обращается ко всем:

– Нельзя поворачивать, назад мы не пойдем, только вперед.

И она показывает на пустыню.

Восставшие выбирают посланцев. Гонцов. Среди них – переделанный с железными ногами на паровом ходу; растопырившись во все стороны, они со страшной скоростью вносят его на вершину любой горы, в то время как торс болтается над ними, точно безвольный пассажир. Другой – мускулистый мужчина, превращенный в странное шестиногое существо: ниже пояса от его тела отходит шея огромной двуногой ящерицы из тех, которых полуприручили для езды обитатели бесплодной пустыни. Он кажется очень высоким, так как стоит на своих ногах рептилии, вывернутых коленями назад, за ними начинается упругий хвост; когтистые передние лапы у него прямо под человеческим туловищем. Много месяцев он служил разведчиком, возил на себе жандарма с ружьем за спиной.

– Ступайте, – говорит им Узман. – Держитесь поближе к дороге. И подальше от людей. Идите в города. Идите в лагеря рабочих, в Развилку. И, ради Джаббера и дьявола, в Нью-Кробюзон. Расскажите им. Расскажите новым гильдиям. Скажите, что нам нужна помощь. Сделайте так, чтоб они пришли. Если они нас поддержат, если остановят ради нас работу, то мы этот бой выиграем. Переделанных, свободных – всех ведите.

Они кивают и говорят: «Узман», как будто в самом его имени содержится утверждение.

Посланцы уезжают на лошадях, поднимая клубы пыли. Человек-насекомое на паровом ходу мгновенно срывается с места. Узловатый человек-рептилия набирает скорость, скача по ошметкам вересковых зарослей вдоль железнодорожного полотна. Птицы и другие летучие твари наблюдают за ними с высоты. Те, у кого нет крыльев, в ужасе шарахаются в стороны, словно завидевший опасность косяк морских рыб.

Проститутки стали пускать к себе мужчин, но на жестких условиях, без оружия и в присутствии женской охраны. После того как Анн-Гари поцеловала Узмана, некоторые не отказывают даже переделанным.

– В Нью-Кробюзоне такое на каждом шагу, – говорит Анн-Гари. – Нормальные сплошь и рядом трахаются с переделанными. А что, если кто-то попадает на пенитенциарную фабрику, жена от него сразу уходит?

– Ну, в общем, да. Считается, что иначе неприлично.

– Но в городе так делают на каждом шагу, а кроме того, ложатся друг с другом люди, хепри, водяные.

– Верно, – отвечает Иуда. – Но это полагается скрывать. А эти женщины… твои женщины… они же не прячутся.

Анн-Гари смотрит на луну, ждет, пока та пройдет у нее над головой, и наблюдает, как ее последний отсвет тает за скелетом моста.

– Городские гильдии нам не помогут, – говорит она. – Такого, как здесь, еще не было.

На фермах моста под ними движутся факельные огни. Мостостроители вернулись к работе сами, без надсмотрщиков.

– Что ты им сказала? – спрашивает Иуда.

– Правду, – отвечает Анн-Гари. – Объяснила, что нельзя останавливаться. Потому что наступает Переделка.

Через три дня, на восходе солнца, возвращается паровой передел-паук. Он долго пьет и только потом начинает говорить.

– Они идут, – сообщает он. – Жандармы. Их сотни. У них новый поезд.

Это пассажирский поезд особого назначения, объясняет он, с которого сняли всех туристов и искателей удачи, ехавших в глубь континента.

Вольнонаемные почти все разбежались. Но некоторые, хотя и обиженные тем, что их неожиданно уравняли с переделанными, все же стали частью этого нового города, надеясь своими глазами увидеть, что будет дальше. Вместе со всеми они пришли на собрание обитателей поезда, на сходку. Есть среди них и идейные, не хуже переделанных: они входят в команду диверсантов, отправленную разбирать пути позади поезда. А машинисты, кочегары и тормозные кондукторы останутся обучать переделанных.

Они движутся назад через преображенную ими же местность. Та и раньше не была неизменной: жизнь то просыпалась в ней, то замирала. Они проходят там, где земля, когда в нее вгрызались, была каменной, а теперь стала похожа на пятнистую кожу ящерицы, сочащуюся молочно-белой кровью на стыках рельсов. В других местах земля уподобилась книжной обложке, где из нанесенных костылями ран торчат клочья бумаги. Чтобы задержать преследователей, строители убирают рельсы.

Строительство наоборот. Все навыки и умения рабочих служат для того, чтобы разобрать пути, вытащить костыли, унести подальше рельсы и шпалы, разбросать камни. Они перепахивают дорожное полотно и собираются домой.

Но…

– Баррикаду снесли, – сообщают вернувшиеся разведчики. – Рельсы и шпалы привезли с собой. Пути кладут заново. Через три дня жандармы будут в лагере.

В тоннеле горит свет; идет строительство.

– Что вы делаете? – спрашивает Иуда.

– Заканчиваем тоннель, – отвечает Анн-Гари. – И мост. Осталось совсем немного.

Ее влияние растет. Анн-Гари и больше, и меньше, чем вождь, размышляет Иуда: она личность, в которой сконцентрированы разнообразные желания и жажда перемен.

В темных влажных недрах люди вгрызаются в последние ярды камня. Иуда смотрит вниз, на мост. Новодел кажется ему смехотворным: ненадежное кружево из металла и дерева, на скорую руку брошенное поверх настоящей конструкции. Всего лишь эрзац – мостом его можно назвать с большой натяжкой.

К своему удивлению, Иуда попадает в состав тайного совета, разрабатывающего стратегию. Встречи происходят в горах: Шон, Узман, Анн-Гари, Толстоног, Иуда. Параллельно в среде рабочих возникает шумное вече.

Каждую ночь рабочие собираются при свете газовых фонарей. Сначала все было вполне жизнерадостно – выпивка, кости, амуры; но по мере того, как жандармы приближаются, а Узман и его сподвижники на командных высотах разрабатывают план действий, характер сходок меняется. Люди с поезда начинают именовать друг друга братьями.

Но вот на сходку приходит Анн-Гари и посягает на мужские разговоры. С ней приходят другие женщины, они вклиниваются в мужскую компанию. Не все этому рады, иные пытаются заткнуть Анн-Гари рот.

– Ты тут не работаешь, – говорит один строитель. – Ты шлюха деревенская. И сходка эта не для тебя, а для нас.

Анн-Гари отвечает какой-то грубостью. Ее выступление примитивно-красноречиво: оно состоит из лозунгов, наспех собранных вместе, и это останавливает Иуду. Ему кажется, будто заговорил поезд. Даже пламя застывает.

– …не должна говорить? – слышит он. – Если не мне говорить, то кому же? Кто, как не мы? Чьим горбом, как не моим и вашим, выстроена эта железная дорога? Мы вошли в историю. Иного пути нет. Нет пути назад. Вы знаете, в чем наш долг. И куда он нас ведет.

Когда она умолкает, несколько секунд стоит тишина, потом чей-то голос уважительно произносит:

– Проголосуем, братья.

Узман заявляет, что они, конечно, могут считать иначе, но Анн-Гари предлагает им бегство. А это не ответ. Или они испугались?

– Никакое это не бегство, – отвечает Анн-Гари. – Просто здесь мы кончаемся. И начинаются другие люди.

– Это бегство, – отвечает он. – Утопия.

– Это обновление. Мы обновляемся, – настаивает она, но Узман качает головой.

– Это бегство, – твердит он.

Они разбирают пушечную башню и загоняют поезд в тоннель, а пути позади него разбирают. На склоне горы все еще раздаются взрывы, слышится шум, то же на странном новом мосту. Работают как одержимые.