Русская Армия в изгнании. Том 13 - Сергей Владимирович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я тебе верю, – сказал Дед, минутку подумав. – Можешь ты, не боясь ошибиться, дать такую же клятву относительно кого-либо из других арестованных?
– Относительно Лазаревича85 могу дать без всяких колебаний.
– Хорошо, я сейчас же прикажу освободить вас обоих – отнеси эту записку полковнику Навроцкому. А всем остальным скажи, чтобы не волновались. Ничего плохого с ними не будет, ни о каком сумасшедшем доме и речи нет! Пусть все спят спокойно, завтра я лично с ними побеседую, а потом посмотрим, как быть. Ну, иди с Богом! – добавил Дед и поцеловал меня на прощание.
Он был добрым человеком, даже слишком добрым, но, к сожалению, эта его доброта весьма неравномерно распределялась между подчиненными.
Дальнейшие приключения «самоубийц»
Около полуночи я возвратился в карцерный барак, передал товарищам слова Деда, а затем мы с Лазаревичем, получив освобождение, отправились в роту спать, наивно полагая, что «клубная чаша» нас окончательно миновала. Но в пять часов утра нас разбудил капитан Трусов86.
– Вставайте и собирайтесь, – сказал он. – Через час отходит поезд, в котором повезут всех арестованных в Белград. С ними поедут три офицера-воспитателя, но и вас директор корпуса просит сопровождать их.
– Если это просьба, то можем ли мы отказаться от поездки? – спросил я, когда до моего сонного сознания дошел истинный смысл этого нового сюрприза.
– Нет, не можете, – ответил Трусов. – Просьба начальника, как вы знаете, равносильна приказанию.
– Понимаем, – пробурчал Лазаревич. – Несмотря на вчерашнюю «милость», от нас все же хотят так или иначе отделаться и отправляют в ссылку под фиговым листом «сопровождения арестованных».
– Что же, ехать так ехать, – добавил я. – С его превосходительством мы уже едва ли увидимся, так передайте ему, пожалуйста, господин капитан, нашу почтительную благодарность за науку. Весь этот трюк со вчерашним освобождением и сегодняшним сопровождением нам очень пригодится, если вместо корпуса придется оканчивать иезуитский колледж.
Трусов принялся нас успокаивать, но мы особенно и не волновались, рассудив, что плетью обуха не перешибешь и что гораздо благоразумнее будет, в случае чего, удрать по дороге. Час спустя мы уже вместе со всеми остальными сидели в поезде и катили по направлению к Загребу.
Вначале «самоубийцы» были сонны и мрачны, но вскоре юношеская беспечность взяла верх над всеми прочими чувствами и переживаниями. Завязался общий разговор, который быстро сосредоточился на комических фрагментах всей этой нелепой истории, и публика развеселилась. Никаким директорским обещаниям мы больше не верили, общее мнение было таково, что в корпус нам едва ли суждено возвратиться, а потому бояться было нечего, и для начала мы решили попугать ехавших с нами офицеров. Их было трое: подполковник Постников, капитан Жоравович и полковник Потемкин, сын которого Дима87, знаменщик нашего выпуска, тоже находился в числе арестованных.
Мы постепенно прекратили болтовню и придали своим физиономиям предельно мрачное выражение. Затем мой одноклассник Женя Яконовский88 сказал:
– Ну, братцы, пора приступить к делу. Сегодня, как вы знаете, ритуальный день. Теперь терять нам нечего, так что можно действовать в открытую: давайте потянем жребий, кому бросаться под поезд.
При этих словах сидевшие с нами воспитатели беспокойно заерзали, но все же выдавили на своих лицах подобие улыбки – мы, мол, понимаем, что это шутка.
– Так вот, – продолжал Яконовский, вытаскивая из кармана карандаш и клочок бумаги, – я делаю шестнадцать билетиков и на одном из них ставлю крест. Каждый, вытянув жребий, должен сейчас же его уничтожить, никому не показывая. Но тот, кому достанется крест…
– Прошу прекратить эти неуместные шутки! – не выдержав, перебил его подполковник Постников.
– Никаких шуток тут нет, – возразили ему. – Нас сам директор, генерал-лейтенант Римский-Корсаков, назначил в клуб самоубийц, а мы люди дисциплинированные и свои обязанности привыкли выполнять честно. Пиши, Женька, билетики!
– Да вы что, с ума посходили?!
– Говорят, что да. Начальство у нас дюже умное, ему виднее. Не зря же вы везете нас в сумасшедший дом!
Разгорелась жаркая дискуссия. Мы уверяли, что быстрая смерть под колесами поезда нам куда приятней, чем та трагическая участь, которая ожидает нас в сумасшедшем доме. Офицеры клялись, что нас везут в великолепную санаторию, где мы будем свободно и беспрепятственно предаваться всем радостям жизни, и, наконец, признались, что на тот случай, если мы в дороге захандрим или очень разволнуемся, директор отпустил известную сумму денег, чтобы отвлечь нас от мрачных мыслей.
Это известие было нами учтено и должным образом использовано. В Загребе, где у нас была пересадка с трехчасовым ожиданием следующего поезда, мы выразили желание пообедать в хорошем ресторане и, разумеется, без всякого зажима в области потребления спиртных напитков. Пошушукавшись между собой, воспитатели изъявили на это свое согласие, добавив, что надеются на наше благоразумие.
Отлично закусив и выпив, мы потребовали субсидий на визит в учреждение столь легкомысленного характера, что лица наших опекунов густо покраснели – то ли от стыдливости, то ли от возмущения. На успех такой наглости мы, собственно, не рассчитывали, но все же возникшие по этому поводу препирательства с нашим целомудренным начальством доставили нам большое удовольствие.
Продолжая в таком же духе, мы довольно весело скоротали день и около одиннадцати часов ночи прибыли в Белград. На пустынном перроне одиноко стоял среднего роста человек в русской офицерской форме, но без погон. Лица его не было видно, но в фигуре мне показалось что-то знакомое, и, вглядываясь, я высунулся из окна вагона.
– Скажите, кадет, – спросил офицер, заметив меня, – в этом поезде не едет ли клуб самоубийц Крымского корпуса?
– Это мы самые и есть, – с достоинством ответил я.
– Ага, отлично! Ну, вылезайте, я прислан военным агентом встречать вас, – промолвил мой собеседник, и в ту же минуту я узнал его: это был полковник Гиацинтов, под начальством которого я воевал при отступлении на Кавказское побережье, душа-человек и лихой офицер, очень ко мне благоволивший. Я выскочил на перрон и назвал себя. Гиацинтов меня сейчас же вспомнил, и мы с ним поздоровались самым сердечным образом. Всех приехавших он отвел ночевать в какое-то русское общежитие, где публика ютилась преимущественно в старых трамвайных вагонах, снятых с колес и расставленных под деревьями, а меня пригласил к себе. Я попросил его взять с нами и Лазаревича, на что немедленно получил согласие.
На квартире у Гиацинтова, за бутылкой вина, мы поведали ему всю нашу историю и,
