Православие, инославие, иноверие. Очерки по истории религиозного разнообразия Российской империи - Пол Верт

После избрания в 1866 году Кеворка, бывшего прежде епископом в Турции, предпочтение, отдаваемое Петербургом османским кандидатам, начало вызывать раздражение у российских армян, а особенно у эчмиадзинского духовенства[629]. Решительно недовольные Матеосом, некоторые представители клира были еще более возмущены перспективой очередного османского кандидата, тем более что они подвергались давлению со стороны российских чиновников, желавших единогласного избрания Кеворка. «Надменность» османской делегации только усиливала раздражение. Присутствовавший на выборах представитель МВД заключил, что попытка правительства поддержать единство среди епархий поставила его «в зависимость не совсем приличную от наглых требований Сахманатрутьюна и восстановила против себя самое преданное Правительству духовенство наших армянских епархий, равно как и значительное число светских армян, которые, откровенно говоря, в покровительстве турецкому большинству видят одну только нашу слабость»[630]. Нужно подчеркнуть, что одной из важнейших функций эчмиадзинского духовенства – а в особенности членов Синода – было коллегиальное управление армянскими духовными делами вместе с католикосом. Так ограничивалась власть католикоса, и правительство вряд ли могло позволить себе потерю лояльности эчмиадзинского духовенства.

Противоборство и реорганизация

Убеждение, что Эчмиадзин мог бы послужить полезным орудием российской внешней политики, никогда полностью не исчезало из видения правительством армянского церковного вопроса. Однако к 1890-м годам Петербург пересмотрел свою традиционную политику поддержки власти католикоса и избрал новый курс, завершившийся неудачной попыткой секуляризации имущества армянской церкви в 1903–1905 годах. Помимо общегосударственной политики русификации, начатой в 1880-е годы, за этой переориентацией стояли два основных фактора. Во-первых, большинство административных проблем, описанных выше, не только не разрешилось, но даже обострилось. В то время как католикос боролся за консолидацию власти над зарубежными армянами, управление армянскими церковными делами внутри России становилось, во всяком случае в глазах Петербурга, все более хаотичным и неконтролируемым. Во-вторых, подъем армянского национализма заставил пересмотреть традиционное государственное покровительство Эчмиадзину: вместо инструмента распространения российского влияния за рубежом католикос предстал проводником опасных идей об армянской независимости, приходивших из Османской империи в Россию. Начиная с 1890-х годов отношения государства и армянской церкви стали рассматриваться властями в Петербурге с позиции борьбы против армянского сепаратизма, которая в конце концов потребовала радикальных мер для очищения армянского духовенства от «политики».

Одним из первых деятелей, кто публично усомнился в верности российской политики по отношению к Эчмиадзину, был редактор «Московских ведомостей» М.Н. Катков. Он не только критиковал широкую автономию, которой, в отличие от других конфессий, пользовалась армянская церковь, но и заявлял (в 1866 году): «Национальная церковь не может не иметь политического характера, а в данном случае нельзя отрицать, что этот политический характер не вполне тождествен с обязанностями русскаго подданства». Катков напомнил о том, что в ходе Крымской войны Нерсес продолжал назначать епископов в османские епархии, имел сношения с турками через персидских посредников, а после войны даже угрожал Министерству внутренних дел, намекая, что будет искать покровителя для армян среди западных держав. Катков заключил, что российские интересы не должны допускать «присутствия в пределах России такого русского подданного, который в то же время считает себя какою-то международною силою». На этом основании Катков усомнился даже в пользе того, что престол католикоса находится в границах России, – это был, по его словам, «обоюдоострый меч». Католикосу надлежало отказаться «от всякого политического влияния на свою паству, считая себя представителем не гайканского народа, а григорианского исповедания и строго ограничиваясь религиозными делами, которых у него немало»[631]. По Каткову, если Россия хотела искоренить в армянской церкви «политику», она не должна была стремиться к духовному подчинению османских армян Эчмиадзину[632].

Даже если далеко не все высшие чиновники разделяли взгляды Каткова, в середине 1860-х они не были из ряда вон выходящими. Польское восстание 1863 года существенно сместило приоритеты самодержавия в сторону укрепления связей между центром и окраинами, а также способствовало тому, что имперская политика окрасилась в гораздо более националистические цвета – процесс, в котором сам Катков играл центральную роль[633]. В 1865 году на особом совещании, посвященном католикосу, был выдвинут тезис бывшего кавказского наместника Барятинского о том, что повышение политической значимости Эчмиадзина неизбежно будет содействовать «сепаратизму». Министр внутренних дел П.А. Валуев также подчеркнул необходимость избегать всего, что может даже косвенно провоцировать стремление российских или зарубежных армян к национальной независимости[634].

Тем не менее на протяжении 1870-х годов отношение правительства к католикосу оставалось двойственным. Вновь обращаясь к этому вопросу после Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, МВД подчеркнуло нежелательность открытой конфронтации с католикосом, заметив, что, вместо того чтобы бороться со стремлением армян к независимости, следовало бы устранить причины, порождающие это стремление: «Патриарх не может не сознавать, что правительство не вполне довольно образом его действий. Такое сознание при важности интересов, привязывающих его к России и к Эчмиадзинскому престолу, всегда воздержит его от крайностей, если только он не будет поставлен в безвыходное положение». Министерство иностранных дел по понятным причинам было еще более снисходительно. Признавая, что Положение 1836 года действительно лишило католикоса некоторых привилегий и что совершенно нереально ожидать от пожилого человека, сформировавшегося в «самовластной» атмосфере Турции, чтобы он подчинился законам своего нового отечества, министерство заключало: «Мы силою вещей вынуждены делать духовному владыке армян возможные уступки». И далее: «Россия достаточно сильна, чтобы не опасаться последствий некоторых послаблений по отношению к действиям Католикоса: снисходительностью и терпимостью она только может еще более укрепить свой авторитет и свое влияние среди его паствы». Таким образом, ободренное военной победой над Турцией и усмиряющим эффектом, который она произвела на Кеворка, правительство решило избегать открытой конфронтации[635].

Однако когда в 1882 году Кеворк умер, маятник вновь качнулся в сторону российского подданного на эчмиадзинском престоле. Российское посольство в Константинополе сочло, что утверждение еще одного османского кандидата сделает Эчмиадзин «рассадником политических интриг», а эчмиадзинское духовенство, раздраженное последствиями правлений двух предыдущих католикосов, желало избрать архиепископа Нахичевано-Бессарабской епархии Макария, российского подданного. На фоне этих настроений особое совещание (1883) решило в будущем отдавать предпочтение российским кандидатам. Желание видеть католикосом российского подданного было столь велико, что впервые император утвердил кандидата, получившего меньшее количество голосов на выборах в Эчмиадзине (сомнения насчет взглядов и благонадежности второго кандидата также играли известную роль)[636]. Макарий (Техутци) официально стал католикосом в июле 1885 года, и когда константинопольская община признала его католикосом в ноябре того же года, чиновники как МВД, так и МИД истолковали решение османских армян как победу российских законов, в частности Положения 1836 года[637].

Правление Макария позволяет со всей ясностью увидеть практически неразрешимые противоречия российской политики в отношении католикоса. Российский подданный был избран на престол в 1885 году в силу желания имперских властей иметь католикоса, который бы безоговорочно подчинялся российским законам. Но именно соблюдение Положения 1836 года скомпрометировало бы позицию Макария в глазах зарубежных армян – как из-за непопулярности самого Положения, так и в силу обстоятельств его избрания. Поэтому Макарий попросил у правительства некоторых уступок в отношении управления церковью, и оно, зная слабую позицию нового католикоса, пошло навстречу. Макарий получил особые привилегии в делах управления армянскими школами, которые правительство ранее старалось взять под свой контроль. Но, несмотря на все это, управление армянскими религиозными делами не наладилось. Напротив, секретная записка ДДДИИ позже заключила: «Добиваясь уступок от правительства, католикос весьма недвусмысленно относился почти ко всем его справедливым требованиям, отклоняя оные нередко даже в дерзкой форме и до крайности затрудняя деятельность гражданского начальства». Более того, когда судебные инстанции на Кавказе приказали армянскому духовенству приводить свидетелей к присяге по-русски, Макарий издал указ, запрещающий это[638]. Итак, будучи российским подданным, Макарий тем не менее создал для имперской администрации еще больше проблем, чем его предшественник. По словам возглавлявшего Кавказскую администрацию князя Г.С. Голицына (1902), «в сане Патриарха это был едва ли не худший из всех Эчмиадзинских патриархов, не исключая и прибывших из Турции»[639].