Жаркие ночи в Майами - Пат Бут

Лайза улыбалась ему, и на какую-то секунду Роб увидел в ее глазах свое отражение и всю сложность стоящего перед ним выбора. Они встретились всего несколько минут назад, а она уже проникла в его душу. Она смеялась над бездной угрызений совести, которую видела там. Она понимала все о его подавленных чувствах, о том, как он боится собственного вожделения, она знала о его всепоглощающей любви к Богу, которая смущала его, даже когда приносила ему покой. Для этой красавицы, которая знала изнанку его жизни, Роб Сэнд был открытой книгой, и он понимал это, испытывая одновременно возбуждение и ужас. А ее губы рассеивали его сомнения на пути к еще более сильному экстазу. Он закрыл глаза, словно темнота могла скрыть его грех. От этого аромат, исходящий от нее, стал только острее.

Его лицо было совсем рядом с ее губами, и он почувствовал вечерний ветерок на своем плече — ее легкое дыхание у своего рта. Он позволит ей делать то, что она хочет. Он был пассивен. Она контролировала положение. Если она возьмет в свои руки инициативу, он не будет виноват. Но сердце стучало у него в груди, когда Роб твердил эту ложь, которой она не верит. Теперь, во тьме, Роб ощутил некоторую панику. Он хотел этого поцелуя. Неужели она дразнит его сейчас, на грани близости? Он открыл глаза, увидел ее улыбку и, повинуясь безмолвному зову, придвинулся к ней на те миллиметры, которые еще их разделяли.

Ее губы пересохли, его тоже. Они прикасались друг к другу застенчиво, нервно, притворяясь, будто все это может кончиться вполне невинно. Их рты встретились, как бы спокойно изучая друг друга, но в телах уже звенело возбуждение. Ее язык раздвинул его дрожащие губы, коснулся его зубов, твердый, изучающий, и Роб застонал, ощутив его своим языком. Потом прижался к ней, и их пальцы нежно сплелись в этой прелюдии предстоящего шторма. Они еще крепче прильнули друг к другу, пытаясь утолить свою жажду, желая утонуть в водовороте чувственности. Все мысли Роба куда-то улетучились, и он испытывал одно только блаженство. Тело его брало верх над рассудком. Но душа оказалась в простом мире, преисполненном наслаждения. Наконец-то он ощутил свободу чувств, его губы научились этому у девушки, которая освободила его, и кровь в его венах пульсировала и стучала. Лайза застонала, когда ее язык проник в его рот, и Роб ответил на ее поцелуй, прижав ее к себе изо всей силы, контратакуя своим языком в беспощадном порыве страсти. Она отпрянула при этом нападении, а он навис над ней, пылая от вожделения. Их зубы сталкивались, языки переплетались, стараясь проникнуть глубже, полнее насладиться этой близостью. Не было ни стыда, ни осторожности. Мир куда-то исчез. Остался только их поцелуй.

Лайза оторвалась от Роба, упершись руками ему в грудь и выгнув шею. В слабеющем свете на ее лбу поблескивала испарина, а влажные губы, припухшие от желания, приоткрылись. Ее груди, также в искрящихся капельках пота, мучительно вздымались под черной тканью платья.

— Не здесь, — прошептала она.

На какой-то краткий миг они вернулись к реальности, и действительность, как кинжал, вонзилась в бархатную магию страсти.

Они по-прежнему стояли на коленях, по-прежнему не разжимали объятий, их все так же сжигало всепоглощающее желание, но теперь надо было принимать решение.

Позади них в надвигающихся сумерках сверкал огнями огромный особняк. Слева фосфоресцирующее море мягко накатывало на пляж. Но впереди была темнота. Теннисный павильон находился вне территории, отведенной под вечеринку Мэри Уитни. Роб встал, потянул за собой Лайзу, и она понимающе улыбнулась ему, словно вступая с ним в заговор во имя любви. Роб торопливо двинулся вперед, показывая ей дорогу и молясь про себя какому-то неведомому языческому божеству, чтобы этот момент не кончился. Впереди вырисовывалось здание с каменными колоннами, толстыми, как стволы деревьев. Он повел ее по ступенькам на веранду, мимо шезлонгов и столиков, где обычно зрители попивали ледяной чай. Двери не были заперты. Роб обернулся, чтобы посмотреть на нее. Лайза стояла в лунном сиянии, лицо ее в мерцающем свете было прекрасно. Она откинула голову назад и замерла так, как это умела делать только Лайза Родригес. И она добилась своего — у Роба перехватило дыхание, и Лайза сжала его руку, обещая ему себя.

Рука его дрожала, когда он открывал задвижку двери. Ему не хватало воздуха. Горло пересохло. Внутри все скрутило, словно кто-то держал его мертвой хваткой. Он никогда не испытывал такого. Сияние Божьей любви было тихим, нежным, а сейчас он ощущал огонь, яростное желание вкусить наслаждение, причем немедленно, а не в последующей жизни. Роб попытался проглотить вставший в горле комок. Попытался удержаться на поверхности ревущей реки адреналина, струящейся в нем. Он старался не думать о том, что, пульсируя и напрягаясь, рвалось из тесноты его брюк.

Она стояла позади него, совсем близко, ее запах заполнял его ноздри, а рука тихо поглаживала его ягодицы. Роб наконец нашел защелку, дверь распахнулась, и они оказались в роскоши теннисного павильона Мэри Макгрегор Уитни. Огромный диван, обитый ситцем, доминировал над всем остальным в этом помещении. Слева были душевые кабины и сауна. Справа — мраморная, выложенная мозаикой ванна-джакузи и парилка. В глубине павильона, под высокими окнами с двумя пальмами по бокам, на мраморном постаменте стоял мраморный массажный стол, выглядевший так, словно прибыл сюда, пропутешествовав сквозь века, из древнеримского сената.

Роб повернулся к Лайзе. Это была не его игра, а ее. Она смотрела на него, оглядывая с головы до ног, и улыбалась. Его грудь вздымалась, ноздри раздувались. Он все еще держал ее за руку, и его рука была горячей, он сжимал ее руку то слишком сильно, то еле-еле, выдавая отчаяние неопытного любовника. Но, бросив взгляд на его брюки, она увидела в них необузданность его вожделения. Он стремился к ней, горячий, огромный, способный на гораздо большее, чем могло представить себе его юное воображение. Лайза выдохнула, смакуя этот момент. Он стоял перед ней, неожиданный, не заслуженный ею, но такой желанный. Костюм Роба, конечно, никуда не годился. Слишком узкий, слишком новый, слишком дешевый, но это даже лучше. Этот костюм говорил о том, что Роб Сэнд не много знает о вещах, о которых ей все известно, что он не нуждается почти ни в чем, в чем нуждается она, за исключением самого главного. Лайза придвинулась к нему, прижалась грудью к его груди, положила обе руки на его тонкую талию и обещающе прошептала ему на ухо:

— Я намерена показать тебе небеса здесь, на земле.

Роб передернулся от вожделения в ее руках. Она почувствовала, как после ее слов задрожало все его тело. И тотчас ощутила мощное свидетельство его эмоций. Это свидетельство, твердое, как сталь, упиралось в низ ее живота, и, хотя она стояла неподвижно и Роб тоже не двигался, его неугомонное естество бурно проявляло нетерпеливость, сдерживаемое лишь материей его брюк и хлопчатобумажной тканью ее платья.