Новый Мир ( № 4 2010) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время от времени я возвращался к попыткам перевода, обзавелся — лет пятнадцать назад — полным собранием его стихов и уже совсем недавно набрел в Интернете на записи его голоса... Говорят, что своей необычайной популярностью Дилан Томас во многом обязан выступлениям на радио и записям стихов на грампластинках. Слушая его удивительное чтение, можно в это поверить.
Уже первая книга — “18 стихотворений”, — изданная в 1934 году, принесла двадцатилетнему поэту известность в кругу ценителей и знатоков. И хотя писал он мало и медленно, слава его — к чести английских (а в последние годы его жизни и американских читателей) — росла с каждым годом. А ведь особая причудливость, какая-то “вспыхивающая” образность и мрачная метафизика его стихов не так-то легки для восприятия.
Для своего последнего прижизненного сборника “Избранное, 1934 — 1952” Дилан Томас собрал 89 стихотворений, составляющих, не считая двух незаконченных стихотворений 1953 года, все его поэтическое наследие. Сегодня он один самых читаемых и почитаемых поэтов англоязычного мира, легенда и гордость родного Уэльса. В России представительный том избранных переводов — прозы и стихов — Томаса “Приключения со сменой кожи” вышел в 2001 году в издательстве “Азбука-классика”.
К представленным здесь переводам я многократно возвращался на протяжении многих лет, пользуясь тем преимуществом любителя, что ему некуда торопиться, стараясь во что бы то ни стало воспроизвести по-русски томасовское богатство звучания и по возможности избежать неизбежного — отсебятины и смысловых потерь.
© Dylan Thomas. COLLECTED POEMS 1934 — 1953. EVERYMAN J.M. Dent. London. 1999.
Процесс в погоде сердца
Процесс в погоде сердца жар на стынь
Меняет; золотой кистень
Крушит могильный лед.
Погода крови ночь сменяет днем
В артериях; их солнц огнем
И червь живой согрет.
Процесс в глазу оберегает ум
От слепоты; дав жизни ход,
Нисходит лоно в тлен.
Погода глаза делит пополам
То мрак, то свет; бьет море наобум
В безуглый материк.
Лишь половина вызревших семян
Ложится в грунт; берет другую в плен
Воздушный сонный ток.
Есть кость и плоть; одной погода — стынь,
А жар — другой; и живчик и мертвяк —
Лишь призраки, смущающие ум.
Процесс в погоде мира состоит
В размене призраков; всяк материнский плод
В двойной тени начала и конца.
Процесс вздувает сонмы солнц из лун,
Срывает кожу с высохших колен;
И сердце отпускает мертвеца.
Хлеб преломил я
Хлеб преломил я — овсом был некогда хлеб,
Это вино в гроздьях нездешних лоз
Пело взахлеб;
Днем человек ли, ночью ли ветер — сшиб
В поле колосья, счастливые гроздья смял.
В этом вине летняя кровь лоз
Билась в ягодный мрак,
Рослый овес
На ветру шелестел, смеясь;
Солнце смял человек, ветер на землю сволок.
Плоть вы разъяли, пустили кровь,
Вены опустошены;
Колос и гроздь — никому невдомек,
Что чувствует корень и претерпевает сок;
Вот вам мое: вина глоток, хлеба кусок.
Мощь, из зеленых гильз стремящая соцветья
Мощь, из зеленых гильз стремящая соцветья,
Стремит мой рост; кто корни перегрыз —
Мой погубитель.
И не шепну я крючьям мерзлых роз,
Что май мой сгинул в ледяном объятье.
Мощь, движущая воды сквозь гранит,
Ведет мой пульс; кто сушит устья русл —
Сгустил мой пот.
И не шепну я алым руслам жил,
Что горный ключ — добыча тех же уст.
Рука, завинчивающая водоворот,
Волнует дюны; та, что ветр сгребла, —
Мой парус в ад влачит.
И не шепну я мертвецу в петле,
Что сам я — известь в грядке палача.
Припало время пьявкой к лону вод;
Страсть — как нарыв; но пущенная кровь
Ее утишит зуд.
И не шепну я ветру непогод,
Как время твердь натикало меж звезд.
Я не шепну двоим — в провал гробов, —
Как извился в моей постели червь.
Единым росчерком
Единым росчерком рука смела селенья,
Ополовинила поля;
Пять королей жизнь обложили данью
И низложили короля.
Пять властных пальцев, скрюченных артрозом,
За ними — немощь плеч;
Гусиное перо покончило с убийством,
Приканчивавшим речь.
Рука, черкнув пером, изъяла пищу,
Наслала саранчу с чумой;
Хвала руке, над миром предержащей
Власть подписью одной!
Пять королей сплавляют гроб за гробом,
Не лечат ран, не гладят шелк волос;
Руке — что с сердцем совладать, что с небом;
Рука не сронит слез.
И смерть не удержит своих владений
И смерть не удержит своих владений.
Мертвецы, как один, отрясут свою ветхую плоть —
Войску ветра и закатной луны под стать,
Когда их чистые кости выступят в путь —
На локте звезда и у щиколотки звезда;
Их, безмозглых, достигнет благая весть,
Их, утопших, отринет морская вода;
Пусть любовники гаснут — не гаснет страсть;
И смерть не удержит своих владений.
И смерть не удержит своих владений.
Те, кто свое отлежал под изгибами толщ
В тени корабельных днищ;
Кто пляшет на дыбе, срывая жилу и хрящ,
Кто ремнем растянут на колесе;
Те, от чьей чистой веры осталась одна труха,
Кого прободает насквозь единорог греха —
Встанут, разимые насмерть, неуязвимые все;
И смерть не удержит своих владений.
И смерть не удержит своих владений.
Больше не смеют им в уши чайки кричать средь зыбей,
И не взрывается на побережьях морской прибой;
Больше уже ни один цветок не позволит себе
В дождь запрокинуть голову под удары брызг;
Пусть каждый из них безмыслен и мертв, как гвоздь,
Головы голых гвоздей собьются в цветущую гроздь;
Их в солнце вколотят — и солнце расколется вдрызг,
И смерть не удержит своих владений.
Смерти и входы
В этот едва ли не самовозгорающийся канун
Нескольких близких смертей,
Когда из всех твоих возлюбленных хотя бы один —
И он всегда узнан — не сдержит разгон
Отлетающих вместе с дыханием львов и пламен;
Из всех твоих бессмертных друзей,
Кто голоса разбудил бы всей считаной персти земной
Воспрять и славу тебе пропеть —
Тот один, кто воззвал всех глубже, будет хранить покой,
Не потревожив ни одной
Из своих бесчисленных ран,
Среди лондонских, отчуждающих многомужнее горе, стен.
В этот едва ли не самовозгорающийся канун,
Когда на твоих порогах и отмелях впопыхах
Убитых незнакомцев спеленывает и расплетает бурун,
Один, кого невозможно узнать,
Звезда другого квартала, северный твой сосед
Канет по самые слезы в соленый мрак.
Он свою росную кровь омоет в мужественных морях,
Тот, кто шагнул твоему мертвецу вослед,
Кто выпрастывает голову из ленты твоих вод
И каждое свое беззвучное “ах!”
Забивает в зевы снарядов, с тех пор как свет
Вспыхнул в его взрывающихся глазах.
В этот едва ли не самовозгорающийся канун
Всех смертей и входов,
Когда свои и чужие раненые на лоне лондонских вод
