Дата Туташхиа - Чабуа Амирэджиби

— Ступай, Ража-браток, своей дорогой, — сказал Дата.

Мордухай пошарил по столу, нащупал патроны и протянул их разбойнику. Сарчимелиа помедлил, прежде чем подняться, рассовал оружие и вышел.

Донесся лай соседских собак, сначала вблизи, потом издалека, и все стихло.

Вошел Исаак, внук Мордухая, и стал собирать ужин.

— Все это одних рук дело, Дата, — сказал Мордухай. — Одной головой придумано. Одной веревочкой перевито. Очень уж все одно к одному.

— Кто же он, этот человек? Почему такие умные люди идут к ним на службу, хотел бы я знать? — спросил Дата.

— Каждому — свое. Бог многим отпустил ума, а разумом наградил немногих. По разуму человека и дела его. У тех, о ком ты говоришь, поганый разум. Какими же быть делам их?

— А когда ты жить начинал, Мордухай-батоно, какой у тебя был разум?

— Выгода да прибыль.

— Ну, а потом?

— Понял, что все это — прах, но ничего лучшего мне не попалось, и тогда пошел до конца — копил и умножал нажитое. И так почти до ста лет. — В очаге шипела сырая коряга. — Хорошее ел, хорошее пил, в хорошей одежде ходил, но на другой день об этом уже не помнил. Все превращалось в ничто… — Мордухай помолчал. — А знаешь, что из всего этого в памяти осталось? В Мартвили на базаре мальчонка однажды козу продавал. Одежонка на нем была такая грязная и изодранная, какой я в жизни не видел. Торговала козу старуха-вдова: мор выбил всю семью, только внук остался, грудной младенец. Чтобы выходить его, и покупала она козу. Слезами умывалась — просила мальчишку уступить скотину за шесть гривенников, больше у нее ни гроша не было! Мальчишка — ни в какую. А я в ту пору черкеску продавал, досталась она мне по дешевке. Отдал я мальчишке черкеску задаром, ничего не взял. Забыть не могу его глаз: и верить не верит, и рад до смерти, а удивлению — края не видно. И еще помню: взял он у меня черкеску, тут же отдал старухе козу за шестьдесят копеек. Я — ему. Он — ей.

Туташхиа оторвал, наконец, взгляд от огня и перевел на слепого Мордухая.

— Пробовал я по-твоему. Сам знаешь, сколько раз пробовал.

— Ну и что?

— Кого я одел-обул, тот меня разул-раздел. А не меня, так другого. Здесь уж разницы никакой, — Туташхиа налил себе водки.

— Ну, а если б не одел, не обул, что ж, ты думаешь, тот человек не пустил бы другого голым по свету? Или даже тебя — тоже ведь разницы никакой?

— Этого в голову мне не приходило, — сказал Туташхиа и опорожнил стопку.

Кончили есть. Туташхиа раскурил трубку.

— Не пойдет он один к братьям Накашиа, — сказал Мордухай, — смелости не хватит. Но и покоя ему не будет, пока не отомстит.

Исаак убрал посуду. Вытер стол.

— Найди, браток, Буду Накашиа, — сказал Дата Исааку, — расскажи обо всем. А то нахлебаются они горя от этого шакала.

На рассвете Исаак набрал мелкого товара и пустился в путь по горным деревушкам, но братья Накашиа заметали следы, как никогда прежде, попробуй, найди их. Не успели слова Даты дойти до них, как случилось то, чему суждено было случиться: Сарчимелиа подстерег их и одним выстрелом уложил Буду на месте. Лука, решив, что это полиция, удрал. Сарчимелиа явился к посреднику, помирился с полицией, согласился служить и через две недели вышел охотиться на разбойников.

Лука Накашиа скрывался еще несколько месяцев, время от времени возвращаясь домой, — погостит недельку и обратно в лес. Понемногу он привык к дому, и мы его не беспокоили. Наконец ему и вовсе надоело играть в казаков-разбойников, и он взялся за мотыгу.

Как и было между ними договорено, Туташхиа через месяц появился в хижине слепого Мордухая. Вошел, поздоровался, дальше — ни слова. Старик понял, что Дата знает и про убийство Буду Накашиа, и про все остальное.

— Что Сарчимелиа пошел к ним служить и теперь гоняется за абрагами — известно тебе? — спросил хозяин.

— Известно. Вывели из крысы людоеда!

Мордухай не понял, о чем речь, и спрашивать не стал.

— Мордухай-друг, скажи, что делать человеку, который не знает, как быть и жить дальше?

— Ваша вера дает выход, лучше которого в других верах нет ничего… Монастырь!

Дата покачал головой.

— Все религии и наше Евангелие мне понятны до тех пор, пока они говорят человеку, каким ему надлежит быть. А что дальше этого, никуда не годно и никому не нужно. И ведь что удивительно, в монахи идут, чтобы на это ненужное себя тратить. А для добрых дел надо жить мирской жизнью. В этом правда. Не по мне монашество. Уйду.

— Куда?

— Со мной и вокруг меня столько произошло, что не понять мне теперь, как жить и что дальше делать. А знать надо, без этого не могу… Хочу взглянуть на все издалека. Может, там, куда ухожу, пойму, что делать. Может, ждет меня там то, что ищу. Пойду, погляжу. — И немного погодя добавил — Мордухай-друг, нужно мне, и непременно сегодня, десять тысяч. Не вернусь — плакали твои денежки. Тебя в живых не застану — отдам Исааку. Оба живы будем, за мной не пропадет — сам знаешь.

Слепой встал, взял костыль и, вернувшись через четверть часа, положил перед Датой деньги.

ИРАКЛИЙ ХУРЦИДЗЕ

Я сидел в своем кабинете после вчерашей пирушки и машинально листал газеты. Но строчки расплывались, голова моя раскалывалась на части, и я ничего не соображал. Что там говорить — состояние известное! Проще всего было лечь в постель и хорошенько выспаться, но вместо этого

пришлось тащиться в контору на свидание с клиентом. Свидание назначено было на час дня. Дело это сводилось к несчастному клочку земли и тянулось уже восемь лет. Стороны прошли все судебные инстанции, но никто не мог доказать своего права на землю. Бесконечная тяжба и судебная волокита измотали всех вконец, и именно это обстоятельство я надеялся использовать для, того, чтобы как-нибудь примирить их.

Юридическую контору я завел лет восемь назад. Контора, как контора: два присяжных поверенных, нотариус, два комиссионера и несколько мелких служащих. Брался я за самые разные дела — составлял документацию при крупных коммерческих сделках, был посредником в Купле-про-даже, вел комиссионные дела. Нельзя сказать, чтобы я был слишком богат, но денег было достаточно для беззаботной холостяцкой жизни. И хотя мне уже исполнилось тридцать пять лет, но все свое свободное время я тратил самым легкомысленным образом: кутил, играл в карты и веселился, как мог. На это, естественно, уходили кругленькие суммы, и я их спускал, нисколько о том не жалея. Месяца два в году я проводил за границей, ездил в Москву, ездил в Петербург. Конечно, по большей части то были сугубо деловые поездки, которые я совершал по милости своей юридической конторы, не отказываясь при этом от радости нашей быстротекущей жизни.

Короче говоря, я был в то время весьма известным и вполне преуспевающим адвокатом. Само собой разумеется, что двери домов тифлисской знати были для меня всегда открыты, хотя я редко пользовался своим положением и переступал их порог. Потому, наверно, что я никогда не придавал особого значения чинам и должностям. У меня была собственная мерка для людей, свои суждения.

Итак, я сидел после ночных развлечений в конторе и ждал клиентов, когда вошел секретарь.

— Турецкий подданный, — доложил он, — по национальности лаз (1 Лаз — грузины, живущие на турецком побережье Черного моря.), дворянин-землевладелец, господин Арзнев Мускиа.

И повторил:

— Мускиа, — добавив, — ударение на а.

— Арзнев Мускиа? Ударение на а? — переспросил я.

— Да, сударь.

— По какому делу?

— Он хочет купить имения в Картли и Кахетии — сады и виноградники, — пояснил секретарь.

Хотя подобные сделки обычно заключались при посредничестве дворянского банка, удивление мое было не слишком велико, — юридическая контора Ираклия Хурцидзе день ото дня становилась все известнее, и появление этого клиента было лишним тому подтверждением.

— Просите через десять минут! — сказал я секретарю, желая поднять в глазах нового клиента значение фирмы, хотя, должен сказать, мне самому не терпелось увидеть господина Мускиа. Дело в том, что в это время земельные проблемы казались мне чрезвычайно важными, затрагивающими не только частные, но и национальные интересы. В ту пору грузинские дворяне за гроши продавали свои поместья. Покупали их чаще всего землевладельцы, но не грузины, и мне представлялось патриотическим долгом спасти землю какого-нибудь разорившегося дворянина, а с ним и богатства моей страны от чужестранца. Именно поэтому приход лаза взбудоражил меня, и я перебирал в памяти все, что смогу предложить этому, как мне казалось, с неба свалившемуся спасителю наших земельных угодий. Ну, конечно, я не мог не думать и о том, чтобы встретить с достоинством своего богатого соотечественника, и к тому же патриота, не уронить себя в его глазах.