Путь воина - Роланд Грин

Теперь же оно возникло. Она знала, что если б Акимос принялся грызть ее тело, как волк ягненка, то экстаз поднялся бы и на большую высоту. Душу овеяло ужасом, словно ледяным ветром, но тело ничто не охлаждало. Оно обрело собственную волю и неслось теперь по волнам желания, как корабль по штормовым волнам.

Стон проложил себе дорогу в горло Дорис, стал громче и превратился в самый настоящий вопль.

Скирон услышал этот вопль и улыбнулся. А затем покосился на сидевших у бивачного костра, и его улыбка растаяла.

Чары, принуждающие госпожу Дорис стать для Акимоса рабой любви, были и мощными и сложными. Однако, похоже, они действовали не так уж плохо. Еще несколько дней их действия, и госпожа Дорис будет рабой Акимоса в такой же мере, как любой вендиец мог бы стать рабом макового сиропа.

В то же время, однако, эти чары напоминали всем другим мужчинам в лагере, что они-то не разделяют удовольствий своего магната. Или же всех этих мужчин заставляли выглядеть кислыми или охваченными похотью, или и теми и другими сразу, всего лишь доносившиеся из палатки крики?

Это не имело значения. Позволить этим мужикам утолить свое желание становилось важным для спокойствия в лагере и успеха магната Акимоса. Если Скирон сможет изобрести способ утолить его и дать слугам знать, чем они ему обязаны, то они будут прислушиваться к нему с большим уважением.

До сих пор ему хватало и непрочной дружбы да развязанного кошелька Акимоса. Однако приближалось время, когда для планов Скирона понадобится больше рук и еще больше друзей. Рабов, превращенных чарами в полных тупиц и используемых словно жертвенные животные, будет уже недостаточно.

А если эти друзья придут из рядов людей Акимоса — ну, это накинет узду на любые мечты избавиться от услуг Скирона, какие могли завестись у этого магната.

Скирон вышел за пределы круга светает костра, а затем и вообще в более глубокую ночь, за пределы лагеря. Вдали он услышал трубный зов оленя-самца.

Еще глубже в лес, всего лишь чуть ниже по склону, от лагеря. Скирон знал чары, способные превратить важенок и других самок в то, что сойдет за женщин, по крайней мере в постели и ночью. Это были мощные чары, даже для стран более древних и мудрых по части колдовства, чем Аргос. Никто не посмеет усомниться в величии колдуна, который наведет их.

Но этот колдун еще и утомится, и использует много незаменимых порошков и трав, которые он с таким трудом привез в такую даль. Если ему когда-нибудь позже понадобятся все его силы — нет, должен быть и более легкий способ.

Был такой. Он находился чуть дальше вниз по склону, в виде деревень, мимо которых они проезжали, поднимаясь к пещере. В каждой из тех деревень водились девушки и молодые жены. Несколько таких, скованных теми же чарами, что и госпожа Дорис, заставят слуг улыбаться весь месяц. Скирон вернулся к свету костра:

— Партаб!

— Господин Скирон? — Рослый вендиец поднялся, и свет отразился от его лысого черепа и клинка заткнутого за пояс талвара. Он поднялся с небрежной легкостью, словно говоря, что он не проявит открытого неповиновения Скирону, но подчинится ему ничуть не быстрей, чем сочтет нужным.

— Возникло одно дело, связанное со здоровьем слуг.

Партаб медлил следовать за Скироном, однако постарался осмыслить слова колдуна.

— А ты мудрее, чем я смел надеяться, — порадовался Партаб. — Я и впрямь скорбел, если б, к примеру, почуял в себе силу молодого жеребца, а рядом не оказалось ни одной кобылки.

— Это можно исправить, если ты и еще десяток бойцов отправитесь со мной.

— Я тотчас же соберу их.

— Хорошо. Напомни им, что мы должны красться так же незаметно, как ласки при набеге на курятник, когда все крестьянские псы не спят. Акимос нас не поблагодарит, если мы восстановим против него всю округу, рыщущую в поисках пропавших жен и дочерей.

— Они ничего не найдут, — пообещал Партаб. Выхватив талвар, он взмахнул им так, что воздух засвистел, рассекаемый острым клинком.

— При самой малости осторожности — не найдут, — согласился Скирон. Понадобится больше чем малость осторожности, равно как и несколько мелких заклинаний для потери памяти. Если же у него не найдется времени для этого, то предложенное Партабом решение может оказаться единственным.

Конан сидел на постели, занимаясь смазкой кольчуги-безрукавки, которую наденет завтра под кожанку для верховой езды. Эта кожанка, вместе с остальным его снаряжением от начресленника до меча, лежала на сундуке около постели.

Ливия предложила ему поручить приготовить оружие и одежду какому-нибудь слуге, но он отказался, а Реза объяснил почему:

— Мы поедем налегке и по-быстрому, госпожа. Никаких слуг ни для кого, кроме вас. Некоторые бойцы делают то, что им следует сделать, с прохладцей, если не видят, что капитаны тоже занимаются этим.

Ливия вежливо кивнула. Она услышала в голосе Резы, как и в голосе Конана, намек, что они могли бы ехать быстрее и дальше, не будь с ними ее.

Но Арфос настаивал, и никто не мог отказать ему, да и не стал бы даже пробовать. А коль скоро Арфос присоединился к спасательной группе, Ливия тоже настояла на этом. И Конан, и Реза пытались отказать ей — настолько твердо, насколько позволял их чин. А она проигнорировала их обоих настолько твердо, насколько позволял ее чин.

Конану казалось, что эти двое юнцов вызывали друг друга на состязание — кто проявит больше смелости? Навидавшись того, как такие состязания заканчиваются по большей части тем, что их участники в конечном итоге служат пищей стервятникам, Конан не испытывал душевного спокойствия, видя Арфоса и Ливию втянутыми в подобное же соперничество.

Ну, они были всего года на четыре моложе его, хотя об этом было легко забыть из-за мудрой головы на юных плечах Ливии. Если они не желают слушать возражений и быть осторожными, то им придется ехать и драться. Со всей помощью, какую смогут оказать отборные бойцы да они с Резой, и большей, если возможно.

Конан услыхал, как рука прикоснулась снаружи к незапертой двери, прежде чем увидел как дверь начала открываться. Он застыл где сидел, делая дыхание глубоким и ровным и сузив глаза в щелки.

Он стал столь же неподвижным, как валун, и по виду — таким же нечувствительным, когда дверь открылась ровно настолько, чтобы в нее проскользнула Гизела.

Она бросила один взгляд на Конана, кажется, подумала, будто он спит, а затем на цыпочках подошла к постели. Стоя рядом с ней, она сбросила сперва одну сандалию, затем другую. И опустила руки к подолу туники — а Конан швырнул в дверь кувшин с оливковым маслом, заставившее захлопнуться. Конан одним прыжком очутился у двери, задвигая засов. Еще один прыжок, и он очутился на постели, сгребая Гизелу в свои массивные объятия.