Для фортепиано соло. Новеллы - Андре Моруа

— Что вы делаете в Париже? Чего вы хотите?

— Разве вы не получали моих писем?

— Получал… Но зачем приходить сюда?

— Я вам писала… Я больше не могла оставаться в коллеже, не получая никаких известий от вас… Фабьен, если ваши родители враждебны нашему браку, мы будем счастливее, живя вместе, чем прозябая в разлуке.

Он впустил меня в крошечную прихожую.

— Не говорите так громко, — тихо сказал он. — У меня здесь товарищи… Бедное дитя, что мне делать с вами? У меня только одна спальня.

— Я разделю ее с вами.

— Не говорите глупостей. Ваша семья потребует вернуть вас, вы несовершеннолетняя.

— Мои родители, чтобы избежать скандала, с радостью согласятся на наш брак.

— Это абсурд… Но сначала я должен выпроводить моих друзей.

Он вернулся в комнату и запер за собой дверь. Я не слышала, что он сказал им. Кто-то, не он, произнес очень громко:

— А, это малютка-пансионерочка! Поздравляю, дорогой мой.

Потом они вышли — пять офицеров в мундире. Проходя мимо, они смотрели на меня иронически, некоторые — с жалостью. Один из них сказал:

— Внимание, Фабьен! Завтра утром в полку, в шесть ровно. Без шуток…

Потом они исчезли на лестнице.

После этого Фабьен позволил мне войти. Вид у него был очень важный и недовольный. Ни одного ласкового жеста, ни одного поцелуя. Только нравоучение!

— Для всего свое время, деточка. Любовь — это любовь, бал — это бал, а служба — это служба.

— Но, Фабьен, вы же сами вскружили мне голову своими признаниями. Пока вы не заговорили со мной, я не думала ни о чем, только о танцах и музыке. Вы сами попросили меня прийти к вам в спальню, вы сами…

— Да, я поступил скверно, поддавшись пьянящему действию прекрасной ночи, грозы, вашей красоты… Но жизнь состоит не только из этого. Уже на следующее утро я опомнился… И вы должны поступить, как я. Уезжайте! Возвращайтесь в Саси, девочка… Играйте комедии, но не живите ими.

Время от времени он тревожно взглядывал на часы. На столе я увидела письма — мои письма. Эмилия, они были не распечатаны! Он продолжал говорить, но тон его, поначалу любезный и отеческий, становился все более жестким. Под конец он сказал сурово:

— Ну вот что, хватит! В полвосьмого мне должны нанести визит. Вам нельзя оставаться в моей комнате.

— Это женщина?

— Да.

— Ваша любовница?

— Еще нет… Да, собственно, по какому праву… Ну же! Уходите, уходите немедленно, или вы принудите…

— Выгнать меня, Фабьен? Прекрасно!

В этот момент прозвучал звонок. Три коротких звонка. Он побледнел, грубо подтолкнул меня к чему-то вроде гардероба, и я оказалась меж двух мундиров, чьи пуговицы и обшитые шнуром петлицы оцарапали мне лицо. А он сказал глухим и ужасным голосом:

— Если ты заговоришь или пошевелишься, больше ты меня никогда не увидишь.

Я почувствовала его решимость и застыла. Из моего тайника я ничего не видела, но слышала все. Вошедшая женщина была актрисой, потому что она сразу сказала:

— Малыш Фабьен, у меня для вас всего полчаса, ведь я сегодня играю. К счастью, „Одеон“ недалеко отсюда, а в первом акте я не занята.

Сначала Фабьен, очевидно, смущенный моим присутствием, выглядел смешным и что-то невнятно бормотал. Постепенно он забыл обо мне, обрел уверенность, и знаешь, что я услышала? „Я думал, что влюблен во всех женщин и ни в одну из них. Солдат нигде не задерживается… И вдруг сегодня вечером я понял, что три слова „я люблю вас“ имеют смысл… Глубокий и необычный смысл“. Те самые фразы, что он говорил мне! Слово в слово! Потом наступило молчание… Она засмеялась, и я угадала, что она весело отбивается от него.

— Дорогой мой, — воскликнула она, — не приставайте ко мне, я же предупредила вас, что играю сегодня вечером.

— Великое дело! — сказал Фабьен. — А я должен быть в расположении полка завтра в шесть утра.

— Тем более надо быть рассудительным!

Она обошла комнату, комментируя висевшие на стенах фотографии женщин. Потом высмеяла Фабьена по поводу моих писем. Он проводил ее в прихожую, и там они надолго задержались. Полагаю, целовались.

Услышав, что дверь захлопнулась, я вышла из моего гардероба, так что вернувшийся Фабьен обнаружил меня в комнате. Я была холодна и исполнена презрения, а у него вид был отчасти виноватый.

— Вы могли убедиться, — сказал он, — что все было невинно. Прошу прощения, что не по собственной воле сделал вас свидетелем этой маленькой сценки, но чего же вы хотели? Когда без предупреждения врываются в жизнь других людей, надо быть готовым к сюрпризам… Все приходит с опытом… Вы больше не злитесь?

И он попытался взять меня за руку… Да, Эмилия, и я поняла его мысли: „Раз та ушла, так и эта совсем не плоха…“

Но когда он попробовал меня обнять, я почувствовала, что меня охватывает какой-то ужас. Это было уж слишком! Я вырвалась из его рук, а он надвигался на меня с мутным, странным взглядом, внушающим страх. Тогда я схватила со стола бронзовую чернильницу и бросила ему в голову. Удар пришелся в висок, и он упал. Голова его оказалась у деревянной ножки кровати, он лежал там совершенно без движения и без сознания. Было очень много крови. Я склонилась над ним: он не дышал. Тут я поступила плохо. Испугалась и убежала. Наверное, надо было позвать кого-нибудь на помощь, но я же убедилась, что он мертв. И как объяснить свое присутствие в его комнате?»

Она была бледна и очень спокойна. Я сказала ей:

— Не кори себя. Жизель. Наверно, я бы поступила, как ты… Что ты собираешься теперь делать?

— Ждать, — ответила она. — Если меня не заподозрят, я не пойду с повинной, разве что в моем преступлении обвинят невиновного… У моей семьи есть недостатки, но она не заслуживает такого пятна… Впрочем, могут и обнаружить, что это была я. Фабьен — племянник мадам Гардон, она знает, что сегодня вечером я ездила в Париж… На площади Пантеон меня видели офицеры, которые смогут описать мою внешность… а она даст похожее. Да и ты, Эмилия…

— Я, дорогая? Ты же знаешь, я не скажу ничего, что могло бы повредить тебе… Но эта бедная актриса, которая совершенно ни при чем… А консьержка покажет, что в тот вечер к Фабьену поднималась еще одна женщина.

Поезд остановился у вокзала в Гарше. На козлах коллежского омнибуса дремал старый кучер Меду. Лошади приплясывали на заснеженной дороге. Все вы глядело естественным, простым, легким, и, однако же, мою лучшую подругу завтра могли обвинить в убийстве! Нужно было держаться и бороться за жизнь.

— Завтра, — предложила я Жизель, — предоставь мне рассказать о театре Гардону и Фортунио. Пусть никто не сможет сказать, что ты солгала.

Что за ночь!

14 декабря

Весь день мы с Жизель следили в окно, не появятся ли полицейские или жандармы. Но все было, как обычно. Благодаря моему почтальону я смогла раздобыть газету. Ни слова о деле дю Ронсере. Может быть, тело еще не нашли? Однако консьержка, полковое начальство, друзья должны были встревожиться. Мадам Гардон вошла в столовую и ничего нам не сказала. После обеда Гардон пришел посмотреть, как тренируются фигуристки. Праздник должен был состояться послезавтра. Я предложила Жизель:

— Скажи, что ты больна, и отменим это па-де-де.

Она не захотела. Такое впечатление, что она хочет бросить вызов судьбе. И мы стали репетировать. Мне было холодно, и я ощущала себя несчастной.

15 декабря

По-прежнему ничего. А завтра праздник!

16 декабря

Я сижу одна в нашей комнате… Ну и денек выпал! Надо все записать по порядку. Погода была невероятно прекрасной. На берегу пруда поставили мачты с флагами. В центре была выделена опасная зона (слишком тонкий лед). Спектакль происходил далеко от этого места, ближе к берегу, где собралась толпа. Родители и друзья, приехавшие из Парижа или из Версаля, весь коллеж, вся деревня. Мы с Жизель превосходно исполнили наш номер, нам безумно аплодировали, и мы, держась за руки, собрались возвращаться, как вдруг Жизель остановилась и сказала мне ужасным голосом:

— Ты его видишь?

— Кого?

— Его, вон там, рядом с мадам Гардон.

Я посмотрела туда и действительно увидела лейтенанта дю Ронсере с заклеенным виском. Я сказала:

— Да, это он. Значит, ты его не убила! Какое счастье, Жизель! Пойдем…

Но Жизель, выпустив мою руку, сделала полукруг и на полной скорости устремилась к запретной зоне. Я поспешила за ней. Вдали кричали люди.

Все дальнейшее произошло так быстро, что я почти ничего не помню. Жизель опередила меня по крайней мере на десять метров. Я услышала треск, и она провалилась в ледяную воду. Я инстинктивно легла и поползла к проруби, чтобы протянуть ей руку. Она не хотела ее брать. Что было дальше, не помню. Думаю, я лишилась чувств. Мне рассказали потом, что пожарные оказались молодцами и спасли нас обеих.