Элементарная социология. Введение в историю дисциплины - Александр Фридрихович Филиппов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этом месте я обычно цитирую Маяковского.
Есть у него поэма, которая называется «Владимир Ильич Ленин», и там – вот такое описание исторического факта. Когда Ленин умер, это было в январе, стояли страшные холода, и гроб находился в Колонном зале Дома Союзов, и там была огромная очередь, как впоследствии было принято у нас говорить, когда хоронили очередного вождя, «нескончаемый людской поток». Маяковский приходит туда, слезы буквально застывают на страшном морозе, и он об этом пишет:
Я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слезы из глаз. Сильнее и чище нельзя причаститься великому чувству по имени — класс!Счастье в совместном горевании – откуда оно? Здесь все названо своими именами. Сакрализация власти, сплочение у тела мертвого вождя, общность эмоций. Это и есть сплачивающее действие ритуала на траурном празднике. Тут мы перешли к другому ритуалу, это оплакивание. Обратите внимание: переживание единства, мало того, укрепление единства именно в виду потери – все это и есть те результаты, которые невозможно получить помимо ритуального действия. Солидарность и управление эмоциями – суть одно. Характер, интенсивность, способ оплакивания – все предписано. Но главное здесь вот в чем: именно потому, что группа стала меньше, ритуал позволяет опознать ее как все еще существующую. Утрата – не гибель группы.
Прибавление. В одном новейшем переводе Дюркгейма, который готовится к изданию на русском языке, то, что я в лекциях именовал «ритуалами оплакивания» решено было передать как «пиакулярные обряды»[108]. Здесь использована калька французского слова (rites piaculaires), довольно редкого, необходимость употребления которого вместо более привычных обосновывал в книге сам Дюркгейм. В принципе, это могло бы считаться достаточным резоном, чтобы сейчас изменить перевод в тексте лекций и ориентировать уже читателя на новый термин. Возможно, более адекватным было бы не оплакивание, а «горевание». Однако в «Элементарных формах» большинство важных примеров взято именно из области траура, оплакивания покойника. И сам Дюркгейм, и следующий за ним Мосс в позднейших публикациях называют это по-французски «le deuil» (траур).
В наши дни вместо «rites piaculaires» могут написать «rituels funeraires». В общем, помимо погребения и скорби по умершему, Дюркгейм сравнительно подробно останавливается на трауре по случаю утраты чуринги, не добавляя ничего нового в логику объяснений, а, кроме того, рассматривает особенно важные случаи, которые он сам подводит под эту же категорию «горевания», хотя их смысл и механизм больше напоминают о механизме инициации. Это случаи какого-то неблагоприятного течения дел, ответом на которое становится причинение себе боли, мучений и увечий. Я об этом скажу под конец лекции.
Теперь рассмотрим ритуал инициации. Мы знаем, что такое инициация – это получение молодыми членами племени статуса полноправного члена. Чтобы ему стало можно то, что можно взрослому, ему нужно пройти ряд испытаний. И возникает вопрос – в чем смысл испытаний? Некоторые из этих испытаний необыкновенно тяжелы, Дюркгейм даже называет их пытками. Это, как правило, причинение боли, в том числе с пролитием крови, очень часто существенные ограничения в пище, питье, в возможности отдохнуть и так далее. Очень часто такие испытания – это уродства. То есть человек рождается с нормально устроенным телом, и он в ходе инициации может, например, потерять палец. Или будут изуродованы какие-то участки тела. Зачем? Простой ответ состоит в том, что жизнь первобытные люди ведут тяжелую, и для того, чтобы доказать, что он может вести такую же тяжелую жизнь, подросток должен пройти эти испытания, и, если он прошел, значит, он достоин. Но, во-первых, не все ведут такую тяжелую жизнь, и, во-вторых, совершенно непонятно, почему человек будет более мужествен, если ему отрубят палец.
Дюркгейм выдвигает свою концепцию, которая позволяет еще с одной стороны взглянуть на его понятие общества. Дело в том, что, если мы подходим к человеку внешним образом, мы можем отождествить его с телом. Человек – это, в первую очередь, живое тело, а живое желает продолжать жить. Оно хочет хорошего для себя и избегает плохого. Понять, чего хочет живое, мы можем, сталкиваясь с животным. Оно хочет спать – оно спит, оно хочет есть – оно ест. Оно равно своим желаниям. Если человек будет вести себя таким же образом, он также будет животным, но не будет человеком. Он образует общество, а это значит, что он не всегда ест, когда хочет есть, не всегда спит, когда хочет спать, и так далее. Но если человек – это тело, то что заставляет его совершать поступки, идущие вопреки желаниям его тела? Мы скажем – другие люди. Но другой человек не может всякий раз стоять и контролировать. Почему один представляет собой голос общества, а другой нет, откуда вообще берется голос общества? Отчего один человек будет слушаться голоса общества, который обращается к нему через другого человека? На все эти вопросы нельзя ответить. Значит, необходимо предположить нечто иное. А именно, что в человеке должна быть вторая инстанция, не равная его животной определенности. В человеке появляется вторая инстанция помимо тела. Значит, мы опять должны предположить некую психику, душу, то есть работу того, что социолог во всяком случае не имеет права просто так предположить. Но это мы не принимаем, как уже было сказано.
Как Дюркгейм объясняет тогда появление этой второй инстанции? – Через ритуал инициации. Социальное устройство племени таково, что получить полные права можно только пройдя инициацию, а инициация означает надругательство
