Интрижка (СИ) - Эшли Кристен

— Мы с Адди покупали ей подвески на каждый день рождения, используя часть накопленных денег, которые бабушка посылала на наши дни рождения. Когда мамы не стало, мне достался этот браслет. Адди — два браслета с подвесками «Величайшая мама в мире» и «Мама № 1». Я купила Адди подвеску, когда у нее появился Брукс, и подарила ее вместе с ними.

Его палец теребил подвеску в виде лошадиной головы.

— Она танцевала с нами в гостиной и каждое воскресенье пыталась выкроить время для вечернего ухода за лицом, с помощью масок из меда и овсянки, и водила нас смотреть на звезды. Она превращала в игру стирку белья в прачечной, очень хорошо скрывала те времена, когда приходила арендная плата, а ее зарплаты не хватало, и мы были на мели. Она была солнечным и лунным светом, медом, песней и любовью. И она была у меня какое-то время, а потом Богу понадобилось призвать ее, поэтому мне пришлось ее отпустить.

Его глаза обратились ко мне, и в них читалась боль — боль за меня. И она проникала глубоко внутрь меня.

И поселилась там.

И я хотела ее.

Мне она была нужна.

Это был клад.

— Она была сделана из железа, — прошептала я. — Железа, стали, гранита и всего прочного, окутанного в перья, гусиный пух, шерстку котенка и все мягкое. Она была самым драгоценным подарком, который я когда-либо получала, и будет им до тех пор, пока у меня не появятся собственные дети.

— Замолчи, — грубо приказал он.

Я замолчала.

— Я не могу стереть это, — заявил он, и кровь запела в моих венах. — Не могу сделать это лучше.

О, боже.

— Джонни…

— Мы ведем войны из-за земли, нефти и эгоизма, когда должны вести войны против мужчин, которые заставляют женщин жить такой жизнью со своими детьми.

— Мы были счастливы, — напомнила я ему.

— Вы могла бы быть счастливее, — возразил он.

Я снова замолчала.

Джонни не нарушал молчания, поэтому я спросила:

— Ты уже закончил узнавать меня?

— На данный момент? — выпалил он. — Да. Закончил? Ни в коем случае.

Моя кровь воспламенилась.

— Ты… эм… хочешь поговорить о своей маме? — осторожно спросила я.

— Она ушла, когда мне было пять, Тоби — три. Он ее не помнит. Я помню. Она была удивительно красива. И до глубины души эгоистична. С тех пор я ее не видел. Отец тоже. Он так и не смог забыть ее. Я ненавижу, что она причинила ему столько боли, но ее уход означал, что у нас с Тоби появилась Марго, так что, думаю, у нас все было лучше, чем могло бы быть. Вот и вся история.

— Очень кратко, — осторожно заметила я.

— Зато точно описывает ее пребывание в статусе матери.

— Милый, — пробормотала я.

— Я не скучаю по ней и не думаю, что ее отсутствие заставило меня упустить что-то. Я не чувствую потери. У меня был папа, и он был отличным отцом. Лучшим. У меня была Марго. Дэйв. Тоби. Тоби дикий, но не потому, что он скучал по маме или вел себя так, потому что не знал причины того, что ей насрать на нас, и она даже ни разу не захотела нас увидеть. Да и папа его не баловал, и, видит Бог, Марго тоже. Никто не сказал бы этого ему в лицо, но мы все так думаем. Он получил частичку ее. Но у него также многое от отца, и, хотя он еще не нашел свой путь, он его найдет.

— Надеюсь на это, — тихо сказала я.

— Он найдет, — повторил он.

— Где он сейчас?

— Руководит рыболовами на Флорида-Кис? — спросил он, будто я могла ему ответить. — Тренируется стать рейнджером на Аляске? — задал он еще один вопрос, на который я не могла ответить. — Работает летным инструктором в Фениксе? Кто, черт возьми, знает?

— Он умеет летать на самолетах?

— Тоби может все, что угодно.

— Но умеет ли он, ну… на самом деле летать на самолетах?

— Да. И свободно говорит по-немецки, потому что после ухода матери, он больше находился с бабушкой, пока я ходил в детский сад, а вскоре после этого в школу, так что у него было больше времени с ней, и она все время разговаривала с ним на немецком и продолжала это делать до самой смерти. Я бы уже забыл половину слов, если бы не Тоби. Папа тоже говорил на немецком, опять же, заслуга бабушки, так что он также становился мишенью Тоби. Тоби был капитаном футбольной команды, защитником, но его поймали, когда он трахал королеву выпускного бала в раздевалке после большой игры. Тренер выгнал его из команды. Город сошел с ума. Так что, в итоге, его отстранили на две игры. Единственные две игры, которые Мэтлок проиграл в том сезоне. — Джонни сделал паузу, затем сказал: — Золотой мальчик.

Он покачал головой, и всякая боль, которую он мог бы испытать от сказанного далее, исчезла с его печальной, но в то же время восхищенной усмешкой.

— Неважно, сколько бы он ни лажал, а он был мастером в этом, он выходил из передряг, окутанный ароматом роз.

— Ты тоже играл в футбол?

Он кивнул.

— Нападающим.

— Но не капитаном? — осторожно спросила я.

Он выглядел смущенным.

— Ну… да. — Затем снова ухмыльнулся. — И я встречался с королевой выпускного бала и уже трахался с ней, так что мне не пришлось тайком прокрадываться в раздевалку.

Я закатила глаза и потянулась за вином.

После того, как я сделала глоток, он сказал:

— Папа был классным.

Я поставила бокал обратно и тихо спросила:

— Да?

— Он не был солнечным или лунным светом, или шерсткой котенка, spätzchen. Он был моторным маслом, пивом и гонками НАСКАР. Не пропускал ни одной нашей игры. Провел с нами беседу и сказал, что свернет нам шеи, если мы проявим неуважение к женщине. Потом дал нам презервативы. Он также подарил нам Марго и Дэйва, их сыновья были старше нас, поэтому он подарил нам трех старших братьев и большие обеды на Дни благодарения, Рождество и Пасху. Он плакал, когда умер его отец, и рыдал, когда потерял мать, но задолго до этого сказал нам, что только глупые люди скрывают эмоции. Есть сила в том, чтобы быть тем, кто ты есть, чувствовать то, что ты чувствуешь, и наплевать на то, что думают люди. Он сказал, что одно из худших качеств, которыми может обладать человек, — это притворство. Он сказал нам никогда умышленно не разбивать женское сердце, потому что придет время, когда женщина разобьет наше, и мы почувствуем то, что заставили ее испытать, и не сможем жить с чувством вины. Он любил нас и показывал это. Он гордился нами и показывал это.

Джонни посмотрел на мое запястье и скользнул указательным пальцем между кожей и маминым браслетом, повернул мою руку и осторожно обхватил ее большим пальцем.

— И я плакал, когда он умер, и каждый год в годовщину я беру немного его праха в первое место, куда он повел нас с Тоби на рыбалку, развеиваю прах в ручье и кормлю рыб при лунном свете, — закончил он.

— Это прекрасно, Джонни, — тихо сказала я.

Он повернул голову ко мне.

— Я должен взять тебя с собой. Ему было бы приятно познакомиться с тобой.

Моя рука поднялась сама по себе, тело качнулось вперед, и я обхватила пальцами теплую, упругую кожу его шеи сбоку и прижалась губами к его губам.

Я отстранилась, но недалеко.

— Хотел бы я, чтобы у меня была такая мама, как у тебя, а у тебя такой папа, как у меня, — пробормотал он.

— Вместо этого мы нашли друг друга, — пробормотала я в ответ.

— Да.

— Ты бы ей понравился, но ей бы не понравилось, что ты жаришь куриную грудку и стейк на пятерых человек.

Белоснежная улыбка вспыхнула в его бороде.

— Не знаю, как жарить тофу на гриле, детка.

— К сожалению, тебе никогда не представится возможность съесть один из ее домашних вегетарианских гамбургеров. Ты бы поклялся не есть говядину до конца своей жизни.

— Не думаю, что у меня бы получилось.

— Они были очень вкусными.

— Ты не поклялась отказаться от говядины, — отметил он.

— Ммм, — пробормотала я.

Он усмехнулся.

Он обхватил мою голову, поцеловал в губы и отстранился, так что моя рука упала.

Он сделал глоток пива.

Я сделала глоток вина.

Когда я проглотила, он сказал: