Мистические истории. Призрак и костоправ - Маргарет Уилсон Олифант

– Простите, что не угощаю вас вином, – сказал он, – но жидкость, предлагаемая здесь под этим названием, сгодится знатоку разве что для мытья рук; не стану оскорблять вас предположением, что вы пожелаете ее попробовать.

– Спасибо, я и вправду не склонен потреблять воду в чистом виде. Собственно, я всегда разбавляю ее чуточкой вот этого.

Я извлек из кармана небольшую фляжку и протянул собеседнику.

– Ах! – Сделав продолжительный глоток, он облизнул губы. – Вот истинный источник бодрости.

– Верно, – отозвался я печально, поскольку мне остались сущие капли, – но, думаю, мне бы она тоже не помешала.

– Едва ли. То есть едва ли вы нуждаетесь в ней столь отчаянно, вы ведь не испытали в жизни таких невзгод, какие терплю я. Вам, как я понимаю, не приходилось сидеть в тюрьме?

Я бросил на него исполненный негодования взгляд.

– Разумеется. Я вел такую жизнь, что мне не в чем себя упрекнуть.

– Отлично! Это сознание радует, так ведь? Не думаю, что я вынес бы тюремную жизнь, если б не знал, что совесть моя чиста и незапятнанна, словно бы вовсе не побывала в употреблении.

– Не расскажете ли, какие у вас имеются доводы в свою защиту?

– Почему бы и нет, – весело отозвался собеседник. – Я буду весьма рад их вам изложить. Но не забывайте одно: на них распространяется авторское право.

– Приступайте! – улыбнулся я. – Обещаю уважать ваши права. Заплачу вам из гонорара вознаграждение.

– Очень хорошо. Дело было так. Вначале следует упомянуть, что в юном возрасте, готовясь к поступлению в университет, я сдружился с неким Холи Хиксом, блестящим юношей и любителем повеселиться; ему прочили большое будущее. Мать часто говорила, что из сына получится крупный поэт, отец видел в нем задатки выдающегося генерала, директор же Скарберрийского института для юных джентльменов[131] (заведения, где мы учились) предрекал ему смерть на виселице. Все они ошибались, хотя, со своей стороны, думаю, что проживи он подольше – и любое из этих пророчеств могло бы осуществиться. Беда в том, что в двадцать три года Холи умер. С тех пор минуло пятнадцать лет. Окончив с отличием Брейзноуз[132], я вел жизнь досужего джентльмена, и к тридцати семи годам здоровье мое пошатнулось. Это произошло год назад. Мой дядя, при котором я состоял наследником и неизменным компаньоном, дал мне вольную и отослал путешествовать. Я прибыл в Америку, в начале сентября высадился в Нью-Йорке и, дабы восстановить румянец, покинувший было мои щеки, стал усердно предаваться всем удовольствиям, какие здесь доступны. На третий день я отправился проветриться на Кони-Айленд[133]; из отеля я вышел в четыре пополудни. На Бродвее[134] кто-то внезапно окликнул меня сзади, и я, обернувшись, ужаснулся: мне протягивал руку не кто иной, как мой покойный приятель Холи Хикс.

– Это невозможно, – вмешался я.

– Самые мои слова, – заметил номер 5010. – И к ним я добавил: «Холи Хикс, это не ты!»

«Как раз таки я», – отвечает.

И это меня убедило, ведь речь у Холи всегда была корявая. Осмотрел я его с ног до головы и говорю: «Но, Холи, я думал, ты умер».

«Верно, – отвечает. – Но разве такая малость может разлучить друзей?»

«Не должна бы, Холи, – соглашаюсь я, – но, знаешь ли, чертовски это необычно: общаться с лучшими друзьями, когда они уже пятнадцать лет как умерли и положены в могилу».

«Не означают ли, Остин, твои слова, что ты, самый близкий друг моей юности, приятель школьных лет, сотоварищ по играм и забавам, собираешься здесь, в чужом городе, от меня отречься – и поводом к тому всего лишь моя неспособность одолеть злостную простуду?»

«Холи, – бормочу я хриплым голосом, – ничего подобного. Мой аккредитив, номер в гостинице, одежда, даже билет на Кони-Айленд – все в твоем распоряжении; но думается, сотоварищу по играм и забавам неплохо бы прежде всего понять, что происходит, – как, черт возьми, ты, пятнадцать лет пролежав в могиле, ухитрился вылезти на свет божий в Нью-Йорке. Отведен ли этот город таким, как ты, в качестве загробного приюта? Или со мной шутит шутки воображение?»

– Вопрос не в бровь, а в глаз, – ввернул я единственно с целью доказать, что не лишился дара речи, слушая жуткую историю.

– Да уж, – кивнул номер 5010, – и Холи это признал, потому что тут же отозвался.

«Ни то и ни другое, – говорит он. – С воображением у тебя все в порядке, и Нью-Йорк отнюдь не рай, но и не противоположное место. Собственно, я являюсь привидением, и, скажу тебе, Остин, лучше занятия не найти. Если б тебе представился случай стряхнуть суету земную[135] и, подобно мне, влиться в ряды духов, это была бы большая удача».

«Спасибо за намек, Холи, – благодарно улыбаюсь я, – но, по правде, я не нахожу, что быть живым так уж плохо. Три раза в день я сажусь за еду, в кармане звенят монеты, сплю я восемь часов в сутки, и пусть в моей постели нет залежей драгоценных камней или минеральных источников, ее притягательная сила от этого не становится меньше».

«Это у тебя, Остин, от невежества, свойственного смертным. Я прожил достаточно долго, чтобы осознать необходимость невежества, но твой способ существования и рядом не стоит с моим. Ты говоришь о трех трапезах за день, словно это идеал, но забываешь, что прием пищи – только начало работы; пищу – и завтрак, и обед, и ужин – необходимо переварить, а это процесс жутко изнурительный – ты бы ужаснулся, если б осознал это. А моя жизнь – сплошное пиршество, но при этом никакого тебе пищеварительного процесса. Ты говоришь о монетах в кармане; что ж, у меня он пуст, и все же я богаче тебя. Мне не нужны деньги. Мне принадлежит весь мир. Захочу – и в пять секунд выверну тебе на колени все, что выставлено в витрине ювелирного магазина, только cui bono?[136] На прежнем месте драгоценные камни услаждают мой взгляд ничуть не меньше; что же касается путешествий, до которых ты, Остин, всегда был большой охотник, то духи владеют таким способом передвижения, о каком все прочие могут только мечтать. Смотри на меня!»

– Примерно с минуту я смотрел во все глаза, – продолжал номер 5010, – и вот Холи исчез. Еще через минуту он появился вновь.

«Ну, – говорю, – за это время ты небось обогнул весь квартал?»

Он зашелся от смеха. «Весь