Серый - Николай Орехов

— Выпейте. У нас будет серьезный разговор.

Равин ощутил в своей руке холодные грани стакана, не задумываясь, залпом опрокинул в себя коньяк. Почувствовал в другой руке яблоко, тут же быстро съел его, стараясь заглушить подкатившую к горлу терпкую волну от чрезмерной дозы. Передернул плечами, крякнул и с ненавистью посмотрел на Червякина.

— Послушайте, как вас там… Я понял, вы хороший иллюзионист, престидижитатор, гипнотизер — мне не важно, кто вы, но зачем вы решили на мне оттачивать свое мастерство? — Пьяная волна ударила Разину в голову. — Какого хрена ты, шарлатан эстрадный, здесь выпендриваешься?

Червякин, холодно улыбаясь, предостерегающе поднял руку:

— Выслушайте меня внимательно, Вы знаете, кто я, Надеюсь, больше не сомневаетесь?..

Равин вскочил с табуретки.

— Слушай, ты, дерьмо! На хрена ты тут меня пугаешь своими шизобредальными ужасами?! Ко мне сейчас девушка должна прийти. Выметайся из квартиры, козел! Выметайся, тебе говорят!!!

Что-то вцепилось Равину в брюки и потянуло назад, Равин оглянулся, Неизвестно откуда появившийся карлик, ощерившись в плотоядной улыбке, тянул его на кровать.

— Па-ашел ты! — замахнулся Равин на карлика. — Чу…

«Чучундра» хотел сказать Равин, но карлик в неуловимом прыжке метнулся ему на спину и впился зубами в шею.

— Максвел! — рявкнул Червякин. — Брысь на место! Не тронь человека, не время еще!

Карлик разжал руки, камнем упал со спины Владслава Львовича и растаял в воздухе.

Равин потрогал укушенное место.

— Ужас тихий, кошмар, — произнес он. Ему вновь, как и несколько минут назад, захотелось убежать из квартиры, неважно куда — главное, чтобы оказаться вне этих стен. Равин затравленно осмотрелся, прикидывая вариант бегства через балкон.

— Это не кошмар — кошмарики, — сказал Червякин. — Вы бы лучше сели, Владислав Львович. Я, честное слово, боюсь за вас. Я собираюсь вам показать нечто, от чего вы можете упасть и убиться здесь, на деревянном полу, а не только падая с балкона на асфальт тротуара. Сами понимаете, раньше времени мне вашей смерти никак не надо. Сядьте, сядьте. — Червякин перестал улыбаться.

Равин сел, у него вдруг появилась уверенность, что закончится этот разговор и с ним закончится вся эта чертовщина.

— Итак, Владислав Львович, в нашей дружеской беседе вы намекнули… — Червякин вздохнул. — …вы намекнули, что ждете в гости некую молодую особу?

— Да, жду, — с достоинством сказал Равин.

Червякин, ни слова не говоря, ткнул пальцем в свободный от ковра участок стены.

Стена исчезла, а там… А там был прокуренный ресторанный зал. В комнату хлынула вульгарно-громкая музыка. Несколько пар, с пьяной откровенностью целуясь, танцевали медленный, очень медленный танец.

— Смотри, возмужалый дурак, смотри! Тебе молодой любви захотелось? — прогремел в самые уши голос Червякина.

Пары, расступаясь, словно на них наезжала кинокамера, отодвигались на боковые планы…

У Владислава Львовича поплыло в глазах.

— Ты сволочь, Червякин, — прохрипел он. На его глазах Светлана взасос целовалась с молодым парнем, а тот сколько было силы сжимал ее в объятиях. — Ты — сволочь, — опять прохрипел Равин, не в силах оторвать взгляда от видения на стене. — Я не знаю, кто ты — ответственный секретарь ли, дьявол ли, но то, что ты самая распоследняя сволочь — это мне ясно. — Какая-то струна-нерв лопнула у Владислава Львовича в душе.

— Нет ничего кошмарнее смерти последней надежды на счастье, не правда ли, Владислав Львович? — донесся до него голос Червякина. — Человек надеялся, надеялся; теплился в душе маленький огонек, еще немного — и вспыхнет большой костер. Но тут появляется некто и пошло заливает огонь ведром воды. Из меня плохой поэт, но в аллегории я всегда представлял себе эту процедуру именно так.

Равин убрал руки от лица и поднял глаза на Червякина. В кресле опять сидел Мефистофель, Владислав Львович не удивился, а просто спросил;

— Зачем ты пришел ко мне?

— Я пришел по твою душу, — ответил Мефистофель.

Владислав Львович улыбнулся мертвой улыбкой. Встал, подошел к кровати, постоял секунду.

— Этот гад там? — спросил он, не оборачиваясь, указывая пальцем под кровать.

— Где ж ему быть?

Равин подпрыгнул и всем своим весом, так, чтобы пружины матраца достали пола, опустился на кровать.

Под кроватью яростно залязгало и защелкало, раздался похожий на орлиный клекот звук.

Равин с холодной усмешкой вытянулся, заложил руки за голову и очень тихо сказал:

— Ты, Червякин, не дьявол, ты обыкновенный глупец с козлиными копытами. У меня больше нет души, ты убил ее. Можешь проваливать на все четыре стороны, дубина.

— Дьявола в помощь призывал? Вот и дождался! Гореть тебе в геене огненной! — послышалось зловещее шамканье из прихожей.

— А ты вообще заткнись, — лениво сказал Равин, глядя в потолок. — Лучше бы деньги вернула, побирушка.

Зазвенела рассыпаемая по полу мелочь. Равин повернул голову. От двери в прихожую через комнату к нему катились, выстроившись по номиналу, несколько монеток. Впереди двадцатник, за ним пятак, следом несколько двушек и копейка. Монетки подкатились к кровати, покружились и свалились в кучу.

Равин сплюнул.

— Идиотка!

Монетки поднялись на ребро и прежним порядком укатились в прихожую.

Мефистофель захохотал.

Равин равнодушно уставился в потолок.

Мефистофель, отсмеявшись, превратился в Червякина и завозился, устраиваясь в кресле поудобнее.

— Продолжим наш разговор, Владислав Львович, вернемся к писательскому труду. Вы — неудачник и в глубине души согласны с этим утверждением. Вы написали серенький рассказ с намеками на ужасы. Вы не сможете его сделать лучше, чем он есть сейчас. Однако, когда в редакции я предложил вам его доработать, вы согласились!

— Жить-то на что-то надо, — вяло отозвался Равин. — Жизнь в материальном мире обязывает.

— Вот именно, — вкрадчиво сказал Червякин. — А для вас жизнь означает поиск самого себя. Вы прекратили этот поиск, занявшись писательством. Следствием чего стало не житье-бытье, а существование.

На кухне зазвенела посуда. Вновь к Червякину прокосолапил карлик.

— Из сказанного мной следует вывод, — продолжил Червякин, дождавшись, когда карлик исчезнет в кухне, — ход событий можно было бы исправить лет пять назад, но теперь поздно: вы не захотите, да и не сможете ничего изменить. Жизнь замерла — вы умерли! Без движения нет жизни!

— Чушь какая-то. Бредятина. Я жив и умирать не собираюсь.

Равин постарался сказать это как можно уверенней, но фраза прозвучала довольно вяло. Последние годы жизни Владислава Львовича были действительно скучны и серы. Пишущая машинка, издательство, редактор, опять машинка. На семинары его не приглашали. С местной писательской братией как-то не сошелся. Критики — и те игнорировали его существование. Да и все остальное — ерунда, однообразные будни. Вот только Светлана…, Или действительно Мефистофель прав — дурак я…