Записки с Марса и Венеры. Проза - Наталья Куракина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В вестибюле гостиницы мы сели, и я спросила, как мы обе будем извиняться и что говорить. Можно, например, сказать, что вышла очень некрасивая ситуация.
Тут открылась дверь, и вошёл Климов. Ленка подозвала его и сказала: «Извини, такая ситуация вышла неудобная.» Он ответил, что ничего не заметил и вообще всё забыл и ни на что не собирался обижаться.
Вечером собрались в четыреста двадцатом номере, девчонки показывали тряпки, кто какие купил. Было противно сидеть среди этих барахольщиц.
Перед отъездом решили опять позвонить Климову, но всё попадали на Кулижского. Потом Ленка что-то расхотела говорить с Климовым. Разговор не клеился и между нами.
Вот и Казанский вокзал. Будто не уезжали…
…Дома, как я и ожидала, состоялся разговор с мамой. Я чувствовала себя ничтожеством. Потом я мыла пол в кухне и ревела, а в комнате пел Высоцкий, и от его песен я ревела ещё больше. В голову лезли дурацкие мысли: уеду в Горький, никого не буду видеть, начнётся война. Нас, как специально, в то время часто водили на экскурсии в бомбоубежище…
Потом я позвонила Ленке. Хорошо, что есть телефон!
Я вспомнила, как она говорила мне в поезде: «Ну чего ты, такая большая и такая глупенькая», а я сидела, уткнувшись в её плечо и рыдала. Она отдала мне все свои носовые платки.
Хочу уехать отсюда! Последние каникулы, а я подгоняю время.
Москва и девчонки будут как доброе воспоминание.
Когда мы уезжали из Москвы, Ира Седова просила таблетка от головной боли. Спросили, кому. – «Павлику. У него лоб такой горячий» (неужели потрогала?) Паша прошагал через сумки, перешагивая всё на своём пути, и Светка спросила у него: «Паша, это отчего у тебя голова горячая?» – «От любви», ответил он.
Паше домой тоже позвонили, лежит с температурой.
Хочу в школу – увидеть их всех.
Разве можно стихи сочинить?Разве может назваться стихамиТа незримая тонкая нить,Что так прочно легла между нами?Этот след называется – свет.Для кого-то он резок и ярок,Для кого-то – бесценный подарок,Уходящего памятный след,Уходящего тающий свет.Перетёрлась тончайшая нить.Люди грубы и неосторожны.Разве можно тебя сочинить?Разве можно?..
– О! Идея! Завтра какое число?
– Первое.
– Не знаешь, – когда паспорт дают, забирают свидетельство о рождении?
– Нет, не забирают.
Перебирает бумажки в сумке.
– Это очень хорошо… Наташа, где висит мой костюм? Здесь?
– Да.
Открывает шкаф.
– Нет, вот так…
– Пардон…
– Да господи…
Не может справиться с ключом.
– Плохой из меня взломщик.
– Нет, не в ту сторону.
– Помоги мне, пожалуйста.
Но уже справился сам.
Я смотрю, стоя сзади, на его отражение в зеркале. Сохрани его, зеркало. Сохрани!
Открывает чемоданы. Я стою у окна, отвернувшись.
– Ну, а ты что сейчас делаешь?
– Да ничего. На работу неделю не ходим. Учимся с третьего числа.
– Слышал.
– Мама письмо прислала. Пишет – не впадай в меланхолию.
– По поводу чего?
– По поводу всего вообще.
– Правильно. Я. Когда ни прихожу, всегда застаю тебя в таком настроении…
– Да, всегда. А чего радоваться?
– Вот меня в армию берут, я и то не собираюсь плакать.
А я подумала – вот тебе в армию идти, потому у меня такое настроение, а вслух:
– Ну мы же с тобой разные люди.
Подходит к моим книжным полкам.
– Что это за «Тёмная завеса»? Можно посмотреть?
– Конечно.
– А что это?
– О влиянии Америки на советскую молодёжь.
Пока смотрит, я говорю:
– Ты извини меня, что я тебе тогда всякой ерунды наговорила.
Я кроме глупостей ничего говорить не умею…
А он, будто не слышал:
– Цезарь Солодарь автор?
Потом:
– Дрюон… можно посмотреть? Это ты прямо в магазине купила?
– Нет, на макулатуру.
– Это третья книга?
– Нет, седьмая. Да ерунда. Ещё был «Железный король», я его домой отвезла.
– С деканом поругался… А мне на него наплевать, на этого человека.
– Может, не возьмут тебя раньше срока, до ноября. Как будто знаю его день рождения, – но ведь на самом деле знаю же
– Домой всё равно поеду, – хоть на автобусе, хоть на пароходе, хоть самолётом. Постригусь наголо и поеду так для смеха. Всё равно постригут.
– Какой тут смех?
– У меня с родителями полное взаимопонимание. Они всегда говорят – решай как хочешь.
– Это хорошо, когда родители доверяют. Я считаю, у нас тоже взаимопонимание.
– Тебе нравится Хемингуэй? Я, правда, мало что читал. У тебя есть Хемингуэй?
– Есть… нравится… не знаю… я в этом не разбираюсь, я вообще в литературе не разбираюсь.
– Не говори глупости. Нет, правда, тебе нравится Хемингуэй?
«Комсомольская правда» на столе. Статья о группе «Кисс».
– О! «Кисс»!
Читает. Стоит, опершись о стол. Голову наклонил. Смотрю на его руки —они такие же как тогда, когда он вёл заседания нашего клуба в школе. Нет, он сидел тогда за столом. Сейчас он стоит. Но руки…
Чёрный плащ. Тогда его не было.
– Я в этом году дома пересмотрела, что читала, а что нет. Половину из домашней библиотеки не читала.
– Я тоже. Когда дома – не всегда даже охота читать. Ну, я пойду
– Я провожу тебя.
– Что я – маленький, что ли?
– Разве только маленьких провожают?
– Нет, ну я ведь не девушка… (с такой улыбочкой)
– Фу, ну и что же. Не говори глупостей.
Мы выходим в коридор. Тётя Галя спрашивает, придёт ли он ещё до шестого числа и перед отъездом. «А как же?»
Я наклоняюсь чтобы надеть босоножки, рядом с ним. В это мгновение я чувствую себя беззащитной. Мы выходим. Он открывает дверь. На площадке говорит: – Если придёт свидетельство о рождении, то ты свяжись со мной как-нибудь, хорошо? Может, ещё успеет дойти.
Выходим из подъезда. Держит дверь.
– Похолодало в Горьком.
– Да, похолодало.
– Сегодня парня одного в армию провожаем.
– Если бы можно было всё повернуть назад…
– Ты же знаешь, я не люблю такие разговоры – на темы морали.
– Я знаю, но что поделаешь.
– Нет, лучше быть материалистом.
– Давай пройдём здесь…
И мы, не дойдя до светофора, идём немного вбок, чтобы перебежать дорогу.
– Тут ходит восьмая маршрутка?
– Да.
– Вон идёт какая-то…
– Она – налево.
– Я сейчас, если что, побегу.
И – маршрутка. Как нарочно.
– Эта – прямо? Не налево?
– Прямо.
– Ну, я побежал. Пока.
Он бежал – секунды – а я смотрела ему вслед. Когда он вошёл в автобус, я повернулась
И пошла от остановки, чуть ли не бегом.
Тебя не было неделю. Она прошла, как один день. Ну, ничего. Я его ещё увижу. Ещё один раз. А, может, даже провожу на поезд. Он ведь всё равно уедет. Он сказал, стоя у двери: «У меня день рождения 25 ноября, я всё равно не пойду в армию.
– Может, тебя весной возьмут. У меня есть подружка – её знакомого должны были осенью призвать, а получилось – весной.
– Нет, не весной. Это не просто медкомиссия. Все документы будут забирать… А почему у тебя немецко-русский словарь?
– Я же не знала, что будем учить испанский…
Позволь мне часто думать о тебе.Позволь мне сократить твои страданья.Неважны в этой жизни расстоянья.Позволь мне часто думать о тебе.Пускай тебя не посетит печаль.Я к мукам не зову родную душу.Ты слов моих, пожалуйста, не слушай.А если слышишь, то не отвечай.Зачем же всё мной сказано тебе?В последний раз. Уже не повторится.Я не хотела б заново родитьсяЧтобы тебя не повстречать в судьбе.Прости меня. Ведь я тебя не стоюИ это даже большее, чем стыд.Как мне самой себе глаза открыть,Как горькой правдой душу успокоить!Я понимаю: каждому – своё.А лучше стать, наверно, не под силу.Но лишь прощенья я бы попросила.И только. Мне не надо ничего.Родившись, получают право жить.Немногие, пока живут, мудреют.Ещё немногим дан талант любить.Прости меня, любить я не умею.
Два года можно делать себя. Для тебя, возможно, это и будет вовремя.
Десятое октября 1983 года.
Дни завертелись, как скрипучий голос шарманки. Ехала из института домой и думала, какое сегодня лживое солнце. Подслеповатое, неяркое, словно смотришь в мутное стекло. Ты в общаге один. Это мне сказала Лена Комиссарова. Она жалеет тебя. А я? Я не умею тебе сочувствовать. Я буду ждать. Потому что кто-то ведь должен ждать, когда люди в армии проходят проверку на прочность, на всё человеческое. Кто-то должен ждать, пусть даже «и не друг, и не враг, а так…»
Седьмое октября, пятница.
По гороскопу – счастливый день. Я снова знала, что ты придёшь.
Лена пришла чуть раньше, в двенадцать часов. А ты… я же знаю, что ты приходишь вечером, часов в пять.
