Гроссмейстерский балл - Илья Штемлер

Женя присвистнул и с притворным изумлением уставился на Левку. Тот демонстративно не замечал Женькиного взгляда.

— Однако я слыхал, что директор — человек слова. Если он тебе обещал место конструктора — выполнит.

— Жди, когда уйдут на пенсию, — проговорил Филипп.

— Не дождешься, — сказал Женя. — Не знаю, кто второй, но Костина ждать придется долго. Вчера сам видел, он за обедом литр пива выдул. Самостоятельно.

— Это ничего не значит, — вмешался Левка. — Возраст есть возраст.

Перескакивая через ступеньки, на этаж взбежал главный конструктор. Остановился на площадке и обратился к Жене:

— Евгений Степанович, вы спустили в цех чертежи ко второй сборке?

— Только что отнес, Александр Михайлович.

— Наконец-то. Они ничего не сказали?

Маленькие блестящие глаза конструктора строго смотрели на Женю. Тот смутился и ответил невнятно:

— Заделали двадцать деталей.

— Видите?! Значит, двадцать бракованных деталей. Из-за того, что вы позавчера не откорректировали чертежи. Зайдите ко мне.

Главный конструктор вошел в отдел.

— Видел пижона? — проговорил Женя.

— А он прав, — сказал Левка. — Ты еще вчера мог…

— Заткнись! — оборвал Женя и обратился к Филиппу: — Сколько тебе предложил директор?..

— Сто десять.

— А мне сейчас будет головомойка за девяносто восемь, — сказал Женя. — Рви, Филя! Не завод, а дыра…

На площадку поднялся парень в комбинезоне. Рябчиков. Он протянул Маркелову несколько тетрадных листков с эскизами.

— Порядочек… Пустяковая работенка. Только чтобы все было в ажуре. Фирма издержек не терпит. Сам понимаешь! А за остальное не бойся. Не обидим. И не тяни — через несколько дней все должно быть готово. Хотя бы в кальке.

Женя кивнул и сунул листочки в карман. Рябчиков ушел.

— Зачем ты ввязываешься в эту аферу? — спросил Левка. — Этот тип уже приставал ко мне. Я отказался.

— Ну и напрасно. — Женя повернулся к Филиппу. — Рябчиков разнюхал, что в какой-то инвалидной артели решили выпускать пластмассовые выключатели. Плоские, модерн. Только у них нет пресс-формы. Почему же не помочь несчастным инвалидам?!

— Не бесплатно, — вставил Левка.

— Послушай, пионер. У тебя папа профессор?! А мне самому надо подрабатывать на пиво—воды.

В дверях появилась блондинка, та, что проводила Филиппа в бюро.

— Маркелов, тебя ведь ждет шеф!

Женя ушел.

Левка наклонился к Филиппу:

— Ну как?

— Ничего.

— Ниночка. Окончила индустриальный институт.

— Смотри, Левка.

Левка замахал руками.

— Что ты?! Со старым — конец! Я солидный человек. «Наживаю политический капитал…»

Ключ висел на гвозде за зеркалом. Рядом еще один. На третьем гвозде ключа не было. «Новер дома, а Жизневых нет», — подумал Филипп и снял с гвоздя ключ от своей комнаты.

Оттащив в сторону велосипед, Филипп всадил ключ в скважину. Велосипед должен был висеть на стене. Для этого надо вновь вбить крюк. Он выпал на прошлой неделе. Если бы мама была дома, ему бы влетело. Мама отдыхает в Латвии, в деревне с ласковым названием Покулянка. Скоро должна вернуться.

Скрипнула дверь соседней комнаты, в щель просунулась сухонькая голова.

— Я опять чуть не споткнулся о ваш велосипед. С молоком.

— «Чуть» не считается.

Сегодня Новер его раздражал. Ему так хотелось, чтобы дома никого не было.

— Вам звонила дама. Если уберете велосипед, я расскажу, что она вам передавала.

— Можете не рассказывать.

Новер огорченно вздохнул.

Филипп распахнул дверь и приподнял велосипед на дыбы, задев эмалированный таз. Таз с грохотом упал на пол.

— Какое счастье, — проговорил Новер. — Я чувствовал, что не надо выходить из комнаты.

Пнув ногой таз, Филипп опустил велосипед, вкатил его в комнату и бросил на тахту. Видела бы Александра Федоровна! Верный сердечный припадок. Она не терпела таких дикостей в сыне. Велосипед на тахте! Впрочем, он колоритно дополнял общий «ансамбль»: давно незастилавшуюся кровать, бутылки в углу, помидоры, папиросные окурки, гвозди и журналы, разбросанные на столе и на полу.

За время отъезда Александры Федоровны Филипп ночевал дома раза два или три, не больше. Он снял дырявый сарай в Сестрорецке. За двадцать рублей. В сарае помещались раскладушка, табурет и кубометр дров. В дровах жили мыши и какие-то зеленоватые твари. Мыши и твари ему не мешали. Дрова мешали. Засыпал, правда, ничего не замечая. Но под утро просыпался, бегал вокруг сарая, клялся привезти из дома одеяло, но забывал…

В дверь деликатно постучали. Филипп бросился к зеркалу и стал рассматривать свое лицо, хоть ему вовсе не хотелось сейчас этого делать.

— Можно?

Филипп делал вид, что не слышит. Он видел в зеркале, как Новер уже просунул в комнату сухонькую голову. Уловка не помогла. Дальше не было смысла рассматривать свою физиономию с видом глухонемого.

Новер вошел в комнату и бережно прикрыл дверь. Оглядевшись, он подошел к «своему» креслу, снял с него пепельницу и, шумно вздохнув, сел.

«Сидит, — зло подумал Филипп. — И будет сидеть, пока у него не пригорит молоко. А потом будет стонать, что из-за меня. А может быть, крикнуть, что горит? Пусть сидит. Принципиально буду молчать. Не могут оставить человека в покое…»

— Ну?!

— Что «ну», что «ну?» — раздраженно думал Филипп.

— Как вас встретили на заводе?

Больше Филипп выдержать не мог. И дернуло его утром рассказать старику о заводе.

— Объятиями! Еле вырвался!

Новер испытующе взглянул на Филиппа и скорбно вздохнул. Что-что, а вздыхать он был мастер. Вздохи его носили тончайшие оттенки и содержали разнообразнейшую палитру чувств. Филиппу стало жалко Новера. Старик его любил. Впрочем, так же к нему относилась и Нина Павловна, жена Новера, и другие соседи — Жизневы, одинокие пожилые люди.

Филипп подошел к тахте и сел на валик. Затем резким взмахом руки закрутил колесо велосипеда. Спицы слились в прозрачный мерцающий круг.

— Вы знаете, я вчера видел… Сатурн.

— Это который кинотеатр?

— Нет. Это которая планета.

Новер промолчал. Он, вероятно, собирался вздохнуть, но передумал.

— Где ж вы его видели?

— Представьте себе, в небе. Точнее, в космосе… Вот так, как сейчас вижу вас.

Новер недоверчиво вздохнул:

— Ну и что?

— А то, что в мире существует Сатурн. В мире существуют люди, которые о нем знают больше, чем я о вас, хотя вижу вас уже двадцать три года. Существуют совершеннейшие приборы, электронные счетные машины, космические корабли, гидростанции, батисферы, турбореактивные самолеты и еще великое множество изумительных вещей, о которых вы и понятия не имеете. Все это придумали люди…

Филипп поднес руку к мерцающему кругу. Больно полоснув пальцы, прозрачный круг мгновенно превратился в спицы велосипедного колеса. Пыльного и грязного.

— И наряду с ними живут люди, которые работают в отделе техконтроля. Они занимаются тем, что ничего не придумывают. Есть заводы, где это поняли и отказались от услуг таких людей. Об этом даже писали в газетах. И потом я — конструктор! Понимаете?! С какой стати я должен заниматься не своим делом? Не для этого я учился.

Новер выслушал Филиппа с величайшим вниманием. Так обычно слушают старики пенсионеры. Им некуда спешить. Он вытащил из бокового кармана вельветовой куртки серый платок и протяжно высморкался.

— Слушайте, Филипп… У меня есть нужный человек…

Новер сделал паузу, чтоб посмотреть, какой эффект произведет его заявление. Эффекта не было. Новер вздохнул и продолжал:

— Я чувствовал, что он нужный человек, и проиграл ему подряд три партии в шашки в Михайловском саду. Надо ж его было расположить к себе. Так вот он служит при каком-то заводе. Он вас устроит.

Филипп в недоумении посмотрел на Новера. Но в следующую секунду он откинулся спиной к стене и расхохотался. Он представил того, кто «служит при заводе», с клочком ваты в огромных, как раковины умывальника, ушах.

Филипп хохотал.

— А вы действительно ему проиграли в шашки из-за меня или просто проиграли?!

— Говоря по совести, — добродушно, не видя подвоха, пояснил Новер (предварительно вздохнув), — первые две партии он выиграл, но когда мы играли третью, у меня появилась мысль…

Филипп хохотал. Ему показались нелепостью все его переживания, сомнения. Он не знал, чем объяснить, но им овладело странное чувство легкости. Так он себя чувствовал, когда стоял на пулковском холме. Какая великая трагедия, если даже Новер может ему помочь! Добрый старый Новер, терпеливо простаивающий в очередях в ожидании «Вечерки» с неизменным молочным бидончиком, отставной артист императорских театров, добряк и интеллигент.

Филипп продолжал хохотать.

— Хорошенькое дело — он смеется, — улыбнулся Новер, заражаясь смехом Филиппа.