При дворе последнего царя. Воспоминания начальника дворцовой канцелярии. 1900-1916 - Александр Мосолов

Царь не говорил ничего. Взволнованный, но нерешительный, он не выказывал своих скрытых чувств, но при всей своей скрытности пристально следил за происходящим вокруг. Затем он вызвал министра двора и объявил свое решение: его долг – принять верховное командование.

Фредерикс был категорически против этого.

Царь обсудил этот вопрос с некоторыми членами своей свиты. Он получил поддержку со стороны двора императрицы. Он считал, что Николай Николаевич и генерал Янушкевич совершили ряд серьезных ошибок. Генерал Алексеев был склонен рассматривать поле битвы как шахматную доску; но поскольку он был офицером выдающегося таланта, то царь надеялся, что после назначения его начальником штаба положение изменится.

Царь решил приступить к исполнению своего долга, к активной службе.

«Заговор» великих князей

Гораздо труднее объяснить решение царя с политической точки зрения. Я могу высказать лишь свои догадки.

Главнокомандующий Николай Николаевич имел массу положительных качеств: у него была репутация твердого и решительного человека. Твердость, проявленная им в отношении гражданского населения, которое было необходимо эвакуировать, оценивалась как свидетельство того, что он «мог бы сделать, будь у него развязаны руки». Левое крыло считало его своим: постоянно шли разговоры, что в октябре 1905 года именно он заставил царя подписать манифест, первую ласточку конституционных свобод; и именно он поддерживал графа Витте, автора законопроекта о созыве Думы. Союзников постоянно раздражали разногласия, существовавшие между правительством и народными избранниками, и было совершенно очевидно, что они намерены поддерживать единственного из великих князей, который мог завершить работу по освобождению народа, начатую в 1905 году.

Пошли слухи, что императрицу отошлют в Ливадию или заточат в монастырь, а царь при несогласии с этим планом будет свергнут. Николай Николаевич станет диктатором, а после победы и царем.

Одно время в Петрограде почти в открытую говорили о дворцовом перевороте. Был ли сам великий князь Николай Николаевич участником заговора? Я в это не верю. Я глубоко убежден, что заговор существовал лишь в воображении кулуарных болтунов. Единственными значительными фигурами в Петрограде были в то время великая княгиня Мария Павловна и великий князь Николай Николаевич; но ни по отдельности, ни вместе они не могли сделать ни одного решительного шага. Другие члены царской семьи были на фронте. После принятия царем верховного командования великий князь Николай Николаевич находился в горах Кавказа в Армении. Никого из его доверенных лиц в Петрограде не было. Как раз перед отречением своего племянника от престола в феврале 1917 года он написал ему письмо, в котором «стоя на коленях» умолял отречься, но это, я полагаю, был единственный неверный шаг, который можно поставить ему в вину.

Государственная полиция, или охранка, была, конечно, осведомлена об этих слухах, которые упорно циркулировали в обществе. Царь не мог не знать о них. Попадали ли в его руки какие-либо документы? Мне об этом неизвестно.

В любом случае идею опереться на Ставку, где переворот был бы исключен, можно было отнести к политическим причинам, о которых я говорил.

Однако я всегда буду считать, что для Николая II решающим фактором явились военные соображения. Императрица могла руководствоваться причинами более личного характера; говорили, будто она опасалась, что Николай Николаевич мог приобрести огромное влияние, если бы войска под его командованием одержали решительную победу.

Недоверчивость

Отчужденность, ставшая жизненным правилом царя, усугублялась еще и тем, что он не доверял даже лицам из своей свиты. Единственным исключением был граф Фредерикс.

Царь пришел к власти в возрасте двадцати шести лет, его характер тогда еще до конца не сформировался, у него не было опыта, который позволил бы ему правильно оценивать людей.

Его единственным контактом с окружающим миром к тому времени было пребывание в трех различных полках по шесть месяцев в каждом. Можно быть уверенным, что жизнь для него в этих полках была приятной и беззаботной: «В моем полку все в порядке» – эта сакраментальная фраза в ежедневном докладе каждого полка, батальона и отделения российской армии станет лейтмотивом посвящения в военную службу Николая Александровича.

Вскоре он осознал обманчивость этой формулы, которая разрушала его доверие к людям. Именно его недоверчивость осложняла работу императорской свиты.

Царь, как мог, боролся с «недобросовестными слугами» среди министров и членов своей свиты, а когда он отправился на фронт, то воспользовался случаем передать свои полномочия императрице: он считал, что она обладает для этого достаточной волей и сильным характером.

Я допускаю, что отречение царя от трона было поступком уставшего человека. Из-за своих колебаний он утратил мужество. Он надеялся, что его оставят в покое и что он и его сын смогут «возделывать свой сад в Ливадии». Но главным мотивом царя было нежелание проливать кровь, подавляя революцию.

Отец, достойный похвалы

Отцовская любовь Николая II была достойна всяческих похвал. Он боготворил своих детей и годился ими. Никогда не забуду, как царь впервые представил меня цесаревичу.

Ребенку было несколько месяцев от роду. Царская семья путешествовала по финским фьордам, и детская цесаревича находилась в солнечном месте на верхней палубе яхты «Штандарт». Я как раз проходил мимо царя, когда он выходил из детской.

– Я полагаю, – сказал он, – что вы еще не видели моего дорогого маленького цесаревича. Пойдемте, я покажу его вам.

Мы вошли в детскую. Младенца купали. Он радостно сучил ножками в воде.

– Пора его вынимать. Посмотрим, как будет себя вести в вашем присутствии. Надеюсь, он не будет сильно шуметь.

Алексея Николаевича извлекли из ванночки и обтерли, причем он не проявил при этом никакого недовольства. Царь вынул ребенка из полотенец и поставил его ножками на ладонь, поддерживая другой рукой.

И вот он стоял голенький, пухленький, розовенький – замечательный ребенок!

Император снова укутал сына и дал мне его подержать; затем мы вышли из детской.

Царь продолжал рассказывать о крепком сложении своего сына.

– Он ведь красавец? – А потом добавил, слегка наивно: – У него пропорциональная фигура. А самое милое – это его складочки на запястьях и лодыжках! Он хорошо упитан.

На следующий день царь обратился к императрице в моем присутствии:

– Вчера Мосолов представлялся цесаревичу.

У меня сложилось впечатление, что ее величеству это не понравилось. Уж не подумала ли она, что ее муж не слишком сдержан для монарха?

Муж своей жены

Николай был не просто заботливым и верным мужем. Он был в полном смысле слова влюблен в свою супругу. Он любил ее и не мог скрыть легкую ревность к членам ее свиты, ее занятиям и принадлежащим ей вещам.

В любом союзе одна сторона любит, а другая позволяет себя любить. В царской семье любящим от всего сердца был император; императрица отвечала преданностью, проявлявшейся в счастье быть любимой человеком, о котором она заботилась.

В то же время она ревновала ко всему, что лишало ее общества мужа. Она обладала типично немецким чувством ответственности и понимала, насколько многочисленны были обязанности мужа как главы государства.

Она с готовностью признавала, что Николаю II нужны длительные одинокие прогулки, которые он совершал, чтобы тщательно обдумать свои решения. Но понятия о «работе» у нее были довольно узкими.

Любые разговоры с людьми «не на государственной службе», любые приемы, не связанные с государственными делами, были в ее глазах пустой тратой времени. Она делала все, что в ее силах, чтобы до минимума сократить эти траты. Она не допускала никаких исключительных обстоятельств или проявлений энтузиазма, не важно, по какому поводу: все должно было быть спланировано в соответствии со сложившейся практикой.

Были еще священные часы чтения вслух по вечерам. Трудно представить себе какое-либо важное государственное дело, которое могло бы заставить императрицу отменить хотя бы один из этих интимных вечеров у камина.

Царь великолепно читал вслух. Он мог читать по-русски, по-английски (язык, на котором их величества говорили между собой и на котором писали), по-французски, по-датски и даже по-немецки (этим языком он владел хуже всего). Заведующий личной библиотекой царя господин Щеглов обязан был предоставлять императору двадцать лучших книг месяца. В Царском Селе эти книги складывались в комнате в царских апартаментах. Однажды, когда я вошел в эту комнату, слуга увидел, как я подхожу к столу, на котором лежали книги. Он попросил меня ничего не трогать. «Его величество, – объяснил он, – сам раскладывает книги в определенном порядке и раз и навсегда запретил мне что-либо переставлять». Из этой пачки царь выбирал книгу для вечернего чтения императрице. Обычно его выбор падал на русский роман, описывающий жизнь одного из социальных слоев его империи.