Призраки подземелья - Анелюс Маркявичюс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдруг старик отложил рукопись в сторону и поглядел мимо ребят, за их спины.
Ребята обернулись. В дверях стояла высокая, с худощавым веснушчатым лицом женщина в белом халате и с чемоданчиком в руке.
— Это что за митинг? — строго сказала она. — Больному нужен абсолютный покой!
— Да я уж и сама не знаю, как это сегодня случилось, сестра, — отозвался жалобный голос жены учителя. — До сих пор и говорить ни с кем не хотел, а тут…
Ребята, мгновенно оценив положение, потихоньку стали пятиться к дверям.
— Учтите: поменьше посетителей, волнения, усталости, шума, — закатывая рукава халата, говорила сестра. — Полный покой — таково строжайшее указание доктора.
Когда наружная дверь захлопнулась за ребятами, маленький Йонас воскликнул:
— А рукопись-то оставили! Вдруг нас больше не пустят?!
Все разом загомонили:
— Правда! Могут не впустить! Медсестра-то как разозлилась…
— А жена учителя может нарочно сжечь рукопись. Чтобы он не волновался, когда читает, — предположил Зигмас. — Пойдем заберем ее поскорее…
Все соглашались, но никто не хотел идти. Наконец Ромас, набравшись смелости, сделал шаг к дверям и нажал звонок. Никто не открывал. Позвонил еще раз. Лишь после третьего звонка приоткрылась узенькая щелочка и показалось лицо женщины. Но теперь оно не казалось добродушным. Глаза сузились, губы плотно сжались, и с них сорвалось лишь одно-единственное скупое слово:
— Вы?
Ромас растерялся от такой неожиданной перемены.
— Мы… Мы только хотели забрать свою тетрадку, учителю она уже не нужна.
— Я принесу.
Дверь перед самым его носом захлопнулась. Когда через несколько минут она снова приоткрылась, щель была еще у́же, в нее просунулась рука, но не с рукописью, а с листком бумаги.
Ромас не успел и рта раскрыть, как дверь захлопнулась. Мальчик поднес к глазам записку. Его тут же обступили друзья. Все уткнулись носами в листок, но понять ничего не могли…
Записка была написана… по-латыни.
Тени становятся ясней
Ребята не успели хорошенько обсудить случившееся, как их внимание привлек полный мужчина с обрюзгшим лицом. На нем был пестрый галстук и синяя мятая шляпа. Через плечо висел фотоаппарат, а в руке он держал старый деревянный штатив. Фотограф очень спешил. Это-то и позабавило ребят. Прибежав на площадь, человек ловким движением расставил ножки штатива, укрепил фотоаппарат и принялся зазывать клиентов:
— Эй, почтенные, может, снимочек — прелестный фон и чудесное качество. Воспоминание на всю жизнь, гарантия на сто лет. Снимаю даром!
Гуляющие смеялись, но проходили мимо.
Краснощекая плечистая девушка с кошелкой в руке, по всему видно приехавшая из деревни, остановилась.
Фотограф подскочил к ней, заставил ее неестественно повернуть голову, смотреть прямо, не мигая и не шевелясь, и снова подбежал к аппарату.
— Чудно! Плати деньги, красавица!
— Какие деньги? Ведь говорил — даром!
— Снимаю даром. Карточки за деньги. Иначе и прогореть недолго.
— А как же снимки?
— Завтра, по этому адресу — до десяти утра. — Он сунул в руку девушке карточку, на которой было выведено: «Свободный художник Э. Кла́пас».
— Извините, я столько ждать не могу, — засмеялась девушка. — Мне коров в колхозе доить надо.
И, повернувшись, она спокойно пошла дальше.
— Эй ты, бестолочь деревенская, а кто мне за пленку платить будет? — закричал Клапас, но кто-то крепко взял его за локоть и повернул лицом к себе.
— А, ты, Зе́нонас! — отдуваясь, сказал фотограф. — Я тебя давно жду.
Перед ним стоял худой долговязый человек лет сорока пяти, со странно искривленным левым плечом — оно было заметно ниже правого.
Они о чем-то негромко заговорили. Ребята поняли, что смешной фотограф снимать здесь больше не будет, и пошли дальше, не предполагая, что разговор толстяка с Зенонасом имеет самое прямое отношение к интересующему их делу.
— Ты так опоздал, — хмуро упрекнул фотограф. — Что случилось?
— Ничего, — буркнул Зенонас.
— Ничего? Это хорошо! А я уж не знал, что и подумать. Идем скорее. Ты будешь моим помощником. Перенесем аппарат поближе. Я буду выбирать фон, а ты хорошенько осмотри стену.
Зенонас неохотно поплелся за Клапасом.
— Ну, чего ты идешь, будто ноги деревянные!
— Да незачем туда ходить.
— Как это — незачем?
— Неизвестно, к какой стене идти.
— Неизвестно? Так ты еще не кончил читать?
— Да читать-то нечего.
— Что это ты плетешь? Говори толком! Как это — нечего?
— Нечего, говорю, читать. — На лице Зенонаса появилась странная гримаса — не то огорчения, не то злорадства. — Рукописи нету, пропала.
— Как — пропала? — все еще не мог прийти в себя Клапас.
Зенонас пожал плечами.
— Где она? Украли? Отняли? Потерял?
— Не знаю.
— Ах, вот ты как! — свирепо зашептал Клапас. — Не знаешь, ты не знаешь?..
Они шагали по улицам, не разговаривая и даже не глядя друг на друга. Только время от времени Клапас разражался негромкой бранью — угораздило же его, умного, опытного в житейских делах человека, связаться с этим проходимцем Зенонасом!
Впрочем, если бы Клапас был разозлен чуть поменьше, ему пришлось бы признать, что не будь Зенонаса — не было бы всей этой истории с рукописью. И кто из них вел себя бесчестнее, сказать трудно.
А началась эта история очень давно, когда ни Ромаса, ни Йонаса, ни Костаса, ни других наших приятелей еще не было на свете.
До войны в Вильнюсской духовной семинарии учился юноша, по имени Зенонас. Большими успехами в науках он не отличался, но наставники не судили Зенонаса строго. Им нравились услужливость семинариста и его привычка на исповеди рассказывать не только о собственных проступках, но и о грехах товарищей. Поэтому семинарское начальство закрывало глаза и на такие неподобающие будущему священнику увлечения Зенонаса, как игра в карты и водка.
И то и другое требовало новых и новых денег. Однажды Зенонаса уличили в краже. Он залез в сундучок товарища, только что получившего из дому деньги. Руководство семинарии не хотело поднимать шум, поэтому в полицию не заявили, а просто выставили воришку за дверь. На этом духовная карьера Зенонаса закончилась.
Найти работу в Литве по тем временам было не так-то просто. Тем более человеку, выгнанному из семинарии. Зенонасу приходилось и батрачить, и попрошайничать, и бродяжничать. Однажды на базаре в маленьком городке он познакомился с распухшим от пьянства бродягой.
Вечером (Зенонасу удалось кое-что украсть и продать), когда они выпили и языки развязались, Габри́с — так звали нового знакомого — рассказал, что был когда-то священником и библиотекарем семинарии. Молодой человек не поверил, но старик называл имена профессоров, говорил об их привычках и внешности, и — никуда не денешься — пришлось признать, что он говорит правду.
От Габриса Зенонас и услышал впервые о таинственной рукописи. Это было завещание какой-то важной духовной особы. Габрис разыскал его среди старых книг и рассказал ректору о рукописи. Тот потребовал немедленно выдать ему завещание. Габрис почувствовал неладное и предложил огласить завещание на совете семинарии. Ректор разгневался и начал угрожать ослушнику. Кончилось это тем, что Габриса с позором выгнали. Но он успел насолить ректору, спрятав завещание на прежнее, место, где оно находится и по сей день.
— Тогда они обвинили меня в краже книг, — продолжал Габрис. — Пришлось бежать из Вильнюса. Но я им все-таки тайну не выдал…
Ночью Габрис разбудил Зенонаса — ночевали они в придорожном сарайчике — и сказал, что ему все равно скоро помирать и пусть Зенонас доберется каким-нибудь путем до семинарской библиотеки, там хранится старая библия, изданная в Париже в 1611 году. Первых страниц у этой библии нет, а вместо них Габрис и подклеил рукопись.
— Сам я брать эти сокровища не хотел, — объяснил старик. — Слишком много на них греха и крови. Но заглянет кто-нибудь в эту библию, и достанется все святому ханже. Так уж лучше ты попользуйся.
Зенонас вернулся в Вильнюс и принялся обдумывать, как бы выкрасть книгу. Ничего умнее обыкновенной кражи со взломом он изобрести не мог. На этом он и попался. Дюжие семинарские сторожа так отдубасили непрошеного гостя, что полицейские вместо тюрьмы отвезли Зенонаса в больницу. С тех пор одно плечо у него и стало выше другого.
В годы войны судьба бросала Зенонаса по всей Европе. Бывший семинарист очутился на рудниках во Франции. Оттуда немцы погнали его на строительство подземных аэродромов в Норвегию. Здесь его, больного, почти потерявшего человеческий облик, спасли советские солдаты весной 1945 года. Зенонаса эвакуировали в Уфимский госпиталь. Там, в Башкирии, и остался он на несколько лет, работал на нефтепромыслах. Но честная жизнь никак не ладилась у бывшего семинариста. Ему предлагали учиться на бурильщика, на оператора нефтедобычи, на электрика промыслов, но все это казалось ему скучным. Зенонас работал то в одном, то в другом отделе снабжения, потихоньку тянул то ящик стекла, то катушку кабеля и продавал это на сторону. Каждый раз, когда он попадался, начальники глядели на его изуродованное плечо, расспрашивали о жизни в немецкой неволе, вздыхали и говорили: