За краем. True science fiction - Роман Суржиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А я знаю… Но пока что не все.
– Я могу побеседовать с Робертом?
Не люблю говорить с детьми. Если б мог, ограничился бы матерью. Но одну важную деталь от нее не узнать.
Бобби – тщедушный белокожий мальчик с тревожными глазами. Он сидит на кровати с книгой, напрягшись. Книга закрыта, мальчик смотрит на меня и вздрагивает, заметив мой шрам в пол-лица. Это хорошо.
Елена рассказывает сыну о том, какой я добрый дядя, как важно ответить вежливо на все-все мои вопросы, а потом я прошу ее выйти. Сажусь рядом с Робертом и вношу в поле его немигающего взгляда блестящий амулет. Амулет колеблется на цепочке, в такт колебаниям я говорю:
– Маленький Бобби… все смотришь, смотришь… страх уходит, совсем уходит… маленький Бобби, маленький Бобби…
Блестящие зрачки отрываются от моего шрама, тянутся за амулетом. Взгляд качается, мутнеет…
– …приходит сон, сон приходит… спокойный, спокойный… глубокий, глубокий… за мною, за мною, маленький Бобби… идешь ты за мною…
Веки опускаются. Он засыпает, но продолжает сидеть.
– Маленький Бобби… ты мой разведчик. Я хочу знать, и ты мне ответишь… Слушай же, слушай…
Я придвигаюсь к нему и шепчу на ухо, так тихо, чтобы не слышала мать, согнувшаяся у замочной скважины:
– Восемь лет назад ты лежал, раздавленный кетаминовым бредом. Ты видел над собою мое лицо со шрамом, и я говорил тебе такие слова. Ты – разведчик. Ты не умеешь ничего, но это неважно. Ведь главное качество разведчика – желание вернуться. И это ты сможешь – хотеть вернуться. У тебя жена и дочь. Ждут.
Мальчик чуть вздрагивает – это отлично. Я продолжаю.
– Потом «Баллиста-М» швырнула тебя за триста световых лет на Альфу Дракона. Туда, куда не дотягиваются звездолеты. Туда, где невозможна связь. Что там было с тобой?
Семилетний Бобби, вероятно, не понимает ни слова, но это неважно – я говорю уже не с ним. Тот, с кем я говорю, издает стон при словах «Альфа Дракона».
– Что было там? Что было?.. Знаю, было тяжело. Тяготение в два «же» или больше. Ты с трудом стоял на ногах, ты ползал… Было холодно. Ты упал в зону тундры, выл ветер, проедал до костей… Были ягоды, которые ты смог есть, но ничего больше – через два месяца ты стал тощим как скелет… Был зверь, похожий на дикобраза, ядовитые иглы – как раскаленные спицы… Что было еще?
Я говорю, он слушает. Вздрагивает. Иногда издает тихий стон. Иногда мечется, я осторожно удерживаю его. Но он молчит, а мне нужен ответ. Тогда я выкладываю все.
– Маленький Бобби… Ты мой разведчик, я – твой связист. Я экстрасенс особого профиля. Я чувствую, когда мои разведчики перерождаются. Я просил выжить три месяца. Ты умер через три с половиной. От чего? От чего ты умер?
Он замирает, а я горячо шепчу ему в ухо:
– Запас кислорода кончился через неделю. Ты выжил. Значит, на Альфе Дракона есть кислород. Спустя две недели кончилась вода – ты пережил и это. Ты нашел воду. Антибиотиков у тебя не было, значит, твой иммунитет справился с тамошними бактериями. Пищи хватило на месяц, но ты продолжил жить. Спасли ягоды, обожаешь их и теперь. Гравитация в две земных, холод, ядовитые твари – ты переродился тщедушным мерзляком, но прежде пережил все это! Так от чего ты умер на четвертый месяц? От чего?!
– Три… – шепчет он.
– Три с половиной, – говорю я. – Ты прожил на две недели больше.
– Три месяца… сволочь… сволочь!
– Бедняга, – говорю я. – Я соврал тебе. Альфа Дракона слишком далеко, ни один звездолет не способен. Это билет в один конец. Ты не мог вернуться… при жизни.
– Сволочи… – Шепчет он. – Какие же сволочи…
– Конечно, сволочи. А как иначе? Твое похищение, кетамин, лицо со шрамом, ложь, ужас – весь антураж лишь для того, чтобы ты возненавидел. Это называется кармический долг. Ненависть тянет душу обратно. Главная задача – желание вернуться, помнишь?
– Безнадежно, – шепчет он. – Все безнадежно…
И вдруг бьет себя ребром ладони по запястью другой руки. Судорожно, резко. И снова…
Я выдохнул.
Просто и банально. Отчаялся и покончил с собой. В девяноста пяти парсеках от Земли, на пригодной к жизни планете. Что ж, прекрасный результат! На сотню разведок – один. Теперь – модули, колонисты, геологи…
– Маленький Бобби, сон снова приходит… спокойный, спокойный… глубокий, глубокий…
Я уложил его, укрыл пледом. Когда проснется, не вспомнит ни слова. Будь у меня совесть, этот факт ее немного успокоил бы.
Вышел из комнаты, и Елена вновь накинулась на меня. Она успела уложить волосы и переодеться. Мне было не до нее. Я вручил все бумаги – подлинные, без дураков. Роберт получит свою награду. Я оставил визитку и просил звонить. Даже обещал позвонить сам – лишь бы уйти скорее.
А когда стоял на мостике, соединяющем несущий стебель здания с лепестком квартиры, вдруг пришел удар. Дыхание перехватило, сердце подпрыгнуло в груди. Я шатнулся, рухнул. Багряно, затем темно…
Пришел в себя, сел, опершись о перильца, с трудом закурил. Откинул голову, глубоко втянул воздух сквозь фильтр сигареты. Это был разведчик на Бете Кита. Ровно спустя неделю после посадки. Значит, задохнулся.
Не люблю свою работу – по долгу службы часто приходится умирать. Вот как теперь.
Круги на воде
Не только наше время
Утром, идя по берегу, Старик нашел мохнатого. Это был очень странный человек: по всему его телу крепились какие-то лохмотья, совершенно ненужные, а из-под лохмотьев на груди пробивалась черная щетина. Волосы имелись в избытке и на лице, только тут они были отчего-то рыжими. Такого цвета шерсти Старик не видел ни у кого. Пожалуй, похоже на ягуара, только темнее и с проседью. Старик потер щеку и присел, чтоб рассмотреть получше.
Мохнатый лежал на песке, рядом с куском толстого дерева. Таких деревьев нигде нет, это тоже удивило Старика, но меньше, чем цвет волос. Мохнатый держал глаза закрытыми и, казалось, крепко спал, а руки его были скрючены, напряжены и протянуты к дереву, словно хотели его схватить, или держали его прежде, а оно выпало.
Старик потеребил мохнатого. Когда тот поднял веки, Старик спросил:
– Как тебя зовут? Почему твои волосы такие рыжие? Где ты взял такое отличное толстое дерево?
Мохнатый смотрел на Старика долго-долго – размышлял, наверное. И вдруг понес какую-то чепуху, вроде:
– Амэ-дже-мсо-тул, сей-лор, краш динш торм, хелллми олгай… хеллми!
– Ты не умеешь говорить, как человек? – Уточнил Старик, хотя, в общем, это было очевидно. – Скажи хотя бы, как тебя зовут, мохнатый?
– Мошнаты… – чужак тупо повторил последнее слово и поднялся. Вставал он трудно, шатаясь. Медленно разогнул руки. Было ясно, что ему плохо – тут и слов не нужно.
– Ладно, пошли со мной, Мохнатый. Мы тебя накормим и напоим, а потом научишься говорить и расскажешь, где ты взял такое хорошее дерево, и еще, зачем тебе эти лохмотья. Наверное, ты носишь их, чтобы быть незаметным в лесу. Наверное, ты охотник на свиней.
По дороге от берега до селения Старик выстроил еще много предположений, а Мохнатый молчал.
В селении все, кто встречал их, тут же засыпали Старика вопросами, а он подергивал ухо и важно отвечал:
– Вот выйдем в круг, там все и расскажу. А по дороге говорить совсем не годится.
Когда дошли до круга, за ними уже бежала целая толпа. Инчи-унчи, молодой охотник, позвал Вождя. Тот выбрался из шалаша, удивленно осмотрел Мохнатого и спросил:
– Кто ты, странный человек с такими волосами, какие растут на спине у лысой обезьяны?
Старик за время пути успел все понять на счет Мохнатого, и гордо ответил Вождю:
– Это Мохнатый, он охотник на свиней, потому и нарядился в эти странные лохмотья и волосы перекрасил – чтобы свиньи думали, что он обезьяна. Когда охотился, он нашел отличное толстое дерево и хотел забрать домой, но устал и не донес. Упал на берегу и заснул, там я его и нашел.
– А почему ты говоришь, а не он?
– Это потому, Вождь, что Мохнатый не умеет говорить, как человек.
Рыжеволосый чужак в доказательство издал длинное бормотание, все захихикали, а Старик улыбнулся.
– Ну, пусть у нас живет, – сказал Вождь. – Научим его говорить, как человек, а потом домой пойдет. Покажи ему, Старик, где еды взять. И где поставить шалаш тоже покажи, потому что ночью снова будет ливень.
Так Мохнатый и остался жить в селении.
Поначалу он был очень глуп – как ребенок. Не умел бить кокосы, подбирать остроугольные камни, подходящие для долбления, не знал, как зажечь огонь, и даже не догадывался, почему нельзя ходить за холмы. Правда, умел вязать лианы, но как-то по-особому, не как люди. Слов он не понимал совсем-совсем, ни единого, и только бормотал свое непонятное.
Но он был здоров и силен, как три человека вместе взятых. И он был добр. Если кто-нибудь нес корзину камней с берега, или тушу свиньи, или сразу четыре пузыря воды, он обязательно помогал донести. Помогал даже женщинам, такого никто другой не делал. К тому же, в нем все было необычно: как он лежал, закинув ноги на бревно, как ходил вразвалку. Как скреб грудь, когда отдыхал, и бороду – когда раздумывал. Как сплевывал налево. На него было очень интересно смотреть, и никогда не наскучивало – хоть полдня ходи следом и смотри. Так что Мохнатого скоро полюбили в селении. Всякий, кто был свободен, непременно спрашивал: «А где сейчас Мохнатый и что он делает?» Ему показывали, он шел туда, находил рыжеволосого и принимался чему-нибудь учить. Мохнатого учили все понемногу, а больше других – Инчи-Унчи, и Старик, и Быстроногий, и Плавунья, и Худышка, и толстый Пико-Поко. Они гордились успехами Мохнатого и хвастали друг перед другом. Громче всех, конечно, хвастала красавица Плавунья в тот день, когда чужак вполне связно сказал ей: «Я хочу поесть еще мяса».