Оскар Уайльд и смерть при свечах - Джайлз Брандрет

— А как вы догадались, что я пришла пешком от Ладгейт-Серкус?

— Господа О’Доннован и Браун, чья контора находится на Ладгейт-Серкус, являются самыми известными в Лондоне поставщиками прислуги с Изумрудного острова.[12] Благодаря их стараниям у нас на Тайт-стрит тоже появилось несколько горничных. Я полагаю, что утром вы первым делом забрали у них ключи от этого дома и отправились сюда пешком, но по дороге немного заблудились.

— Поразительно, Оскар, просто нет слов, — пробормотал Конан Дойл и в восторге захлопал в ладоши.

— Но, Оскар, как вы узнали имя леди? — спросил я.

— Я не знал ее имени, — ответил он и широко ухмыльнулся, продемонстрировав нам неровные желтоватые зубы. — Всего лишь сделал предположение. Больше половины фамилий в Ирландии начинается с буквы «О». Мне повезло, и я угадал.

— Вы действительно умеете читать мысли? — повторила свой вопрос ирландка и, охваченная благоговением, едва не преклонила перед нами колени.

— Нет, милая леди, — ответил Оскар и еще больше удивил нас, добавив: — Я музыкант и время от времени пользуюсь гостиной на втором этаже, где репетирую вместе со своими коллегами. Доктор Дойл и мистер Шерард только что вошли в мое трио и приехали, чтобы осмотреть помещение. Сейчас мы работаем над «Дивертисментом ми-мажор» Моцарта. Не могли бы вы оказать нам любезность и открыть для нас дом?

Когда миссис О’Киф принялась искать нужный ключ, Конан Дойл сказал:

— Оскар, вы приводите меня в недоумение. Я вас совсем не понимаю.

Оскар снова рассмеялся, громче, чем раньше, но его смех был каким-то бесцветным.

— Я сам себя привожу в недоумение, — сказал он. — Вот я стою на тротуаре и играю в детские шарады, в то время как мне предстоит показать вам сцену, наполненную ужасом, которому нет равных. Порой я себя совсем не понимаю.

Глава 3

Каули-стрит, 23

Дом номер двадцать три на Каули-стрит был двухэтажным и выходил фасадом на улицу. Его построили из красного кирпича в восьмидесятых годах восемнадцатого века как часть террасы скромного жилого дома, предназначенного для клерков и хористов Вестминстерского аббатства. Снаружи он обладал некоторой значительностью, внутри же оказался пустым, лишенным мебели и какой-либо индивидуальности в планировке; к тому же здесь было невероятно душно. Миссис О’Киф наконец разобралась с ключами и замками и впустила нас в тесную, не больше караульной будки, прихожую. Прямо перед нами начиналась крутая лестница, узкая и не застеленная дорожкой.

— Ну что, поднимемся наверх? — спросил Конан Дойл.

— Если миссис О’Киф позволит, — ответил Оскар.

— О да, конечно, сэр, — ответила славная леди, которая едва удержалась, чтобы не бухнуться перед нами на колени, и показала в сторону лестницы.

— Чувствуйте себя как дома. Вы знаете дорогу, а я поищу газовые светильники.

— Не нужно, света вполне хватает, — сказал Оскар.

Мягкий луч солнца проникал внутрь сквозь полукруглое окно в передней двери и освещал пыль, висевшую в воздухе над ступеньками лестницы.

— Идемте, — позвал Конан Дойл. — Пора заняться делом.

Мы стали подниматься по лестнице и быстро добрались до площадки.

— Это та самая комната? — спросил Дойл.

— Та самая, — ответил Оскар.

— Хорошо, — спокойно проговорил Конан Дойл. — Мы готовы. После вас…

Медленно, очень осторожно Оскар повернул ручку двери и распахнул ее.

Мы несколько минут стояли на пороге, дожидаясь, когда наши глаза привыкнут к полумраку. Шторы из тяжелого бархата бутылочного цвета были задвинуты, но из-под них на пол проникал тонкий луч теплого света. В комнате с голыми половицами и стенами не было никакой мебели, вообще никакого убранства, если не считать штор на окнах. Ни ламп, ни свечей, ничего. Она оказалась совершенно пустой.

— Его отсюда забрали! — вскричал Оскар.

— А он здесь был? — спросил Конан Дойл.

— Даю вам слово, Артур… — запротестовал Оскар, но Конан Дойл поднял руку, чтобы остановить поток возражений.

С того самого мгновения как мы полчаса назад покинули отель, Оскар управлял ситуацией. Он указывал нам дорогу, был энергичным и деятельным, но сейчас впал в растерянность. Энергия иссякла, и он не знал, что делать дальше. Искушенный житель столицы без колебаний передал лидерство молодому провинциальному доктору. Конан Дойл быстро прошел по комнате к окнам и раздвинул шторы, а Оскар, не в силах сдвинуться с места, стоял на пороге, упершись взглядом в половицы.

— Вы чувствуете запах ладана? — спросил Дойл.

— Нет, — ответил я, принюхиваясь. — Разве что… пахнет воском для полов.

— Да, пол недавно натирали, смотрите, как он сияет, — подтвердил Конан Дойл и несколько раз обошел комнату, словно пытался определить ее размеры. — Здесь не видно ни пятен крови, ни воска от свечей.

— Тут лежал персидский ковер, — прошептал Оскар, словно обращаясь к самому себе. — Ноги Билли находились здесь, а голова там… Еще был нож… я помню, что лезвие блестело…

У меня сложилось впечатление, что Конан Дойл не обратил на него ни малейшего внимания. Он сосредоточился на изучении стен и медленно водил пальцами по грязноватым, шершавым обоям в черно-зеленую полоску — в стиле эпохи Регентства[13], ненадолго останавливался около каждой стены и принимался ее разглядывать. Но я не заметил никаких следов от гвоздей или крючков и ничего, что указало бы на висевшие там прежде картины. Как, впрочем, и на то, что в гостиной раньше стояла мебель. На внутренней поверхности двери имелся маленький медный крючок для верхней одежды, и всё. Комната была пустой и голой, и создавалось впечатление, что она такая уже некоторое время.

— Ну, мы увидели то, ради чего сюда приехали, — объявил наконец Конан Дойл. — Наша задача выполнена. А мне пора на поезд. — Он мягко положил руку на плечо Оскару. — Идемте, друг мой, нам пора.

Оскар, который, казалось, погрузился в оцепенение, не сопротивлялся, когда Конан Дойл повел его вниз по лестнице. Миссис О’Киф топталась возле входной двери, с нетерпением ожидая момента, когда можно будет сделать очередной реверанс и выказать нам свое почтение.

— Вы удовлетворены? — спросила она. — Комната вам подходит? Я нашла кухню и чайник, если джентльмены желают немного подкрепиться.

— Нет, большое спасибо, — ответил Конан Дойл, доставая из кармана монету в шесть пенсов и протягивая ей. — Мы вам очень благодарны, но нам нужно идти.

— Очень благодарны, — рассеянно повторил Оскар, который, казалось, находился в другой вселенной.

Затем, стряхнув оцепенение, он поклонился миссис О’Киф и протянул ей руку. Она взяла ее и поцеловала кольцо, словно Оскар был епископом.

— Да пребудет с вами Господь, сэр, — сказала она. — Я стану за вас молиться.

— Помолитесь святому Иуде Фаддею[14], покровителю безнадежных дел.

— Я помолюсь еще и святой Цецилии[15], — добавила миссис О’Киф и, перекрестившись, выбежала вслед за нами из дома на улицу. — Она ведь присматривает за музыкантами, верно? И о вас позаботится.

Когда мы сели в кэб и покатили назад по Эбингдон-стрит в сторону Вестминстерского моста, повисло напряженное молчание. Я ничего не говорил, поскольку просто не мог придумать, что сказать. Оскар погрузился в меланхолические размышления, уставившись невидящим взором в окно. В конце концов, мы выехали на площадь перед зданием Парламента, и Конан Дойл проговорил:

— Я не знал, что вы музыкант, Оскар. На каком инструменте вы играете?

— Я не музыкант и ни на чем не играю, — вяло проговорил Оскар. — В нашей семье музыкой занимается мой брат, Уилли. Он играет на пианино…

— И сочиняет музыку, — добавил я в надежде поддержать разговор. — Уилли Уайльд пишет остроумнейшие пародии и стилизации.

— Да, — подтвердил Оскар, продолжавший смотреть в окно. — Карикатура — это дань, которую посредственность платит гениям.

Конан Дойл рассмеялся, и Оскар резко повернулся к нему.

— Вы правы, Артур. Это были злые слова. Когда речь заходит о моем старшем брате, я часто бываю несправедлив. Я знаю, что не должен так себя вести, что это не по-христиански. Просто я не до конца уверен, что концовки прелюдий Шопена, «улучшенные» Уилли, выполнили свою задачу.

Конан Дойл улыбнулся.

— Когда-то я учился играть на трубе, — признался он, видимо, твердо решив не позволять Оскару снова погрузиться в задумчивость.

— Правда? — спросил Оскар и вдруг захлопал в ладоши. — Честное слово? — Мысль о том, что сельский доктор с грустными глазами и усами, как у моржа, дует в трубу, мгновенно подняла ему настроение. — Расскажите еще. Когда вы учились? И зачем?

— Давным-давно, в школе.

— В Стонихерсте? — вскричал Оскар. — Выходит, английская система государственного образования не такая и плохая!