Господа офицеры и братцы матросы - Владимир Шигин

Форма, впрочем, привилась на флоте не сразу. Офицеры русского флота долгое время ходили в одежде, сшитой по моде, а не по уставу (из тканей голубого или красного цвета). Продолжалось это до 1746 года, когда был издан указ, обязывающий офицеров являться на службу в форменных мундирах, а не в партикулярном платье. Однако и после того, будучи в море, они, случалось, носили наряды, которые и партикулярными назвать нельзя. Так, командующий эскадрой бригадир Палибин изволил являться на верхнюю палубу на шканцах в домашнем халате (в шлафроке), в туфлях, белом ночном колпаке, при розовом галстуке. И все это происходило не в просторах Тихого океана, а у берегов Пиренейского полуострова, так сказать, на виду у всей Европы. Как видим, российские офицеры порой вносили в службу элементы барства. При этом к середине XIX века морской офицер был уже обязан иметь 13 форм одежды: для несения дежурств, вахты, представления начальству, для смотров, посещения всякого рода церемоний, в том числе двора, балов, театров и т. д. Это было весьма большой проблемой, так как на пошив такого количества одежды уходила большая часть офицерского жалования, особенно у молодых офицеров из небогатых семей.

Резкое социальное различие в России XVIII века накладывало отпечаток на весь ход службы морских офицеров. Так, для дворян не существовало тогда особой разницы между унтер-офицерскими и обер-офицерскими чинами. Во-первых, из унтер-офицерских чинов в обер-офицерские существовал прямой ход. Кроме того, для дворянина при производстве в обер-офицерский чин практически ничего не менялось, кроме увеличения оклада.

Принципиально иное значение имело производство в обер-офицерский чин для не дворян: с получением первого обер-офицерского чина они получали и право на потомственное дворянство. Анализ производства в офицерские чины в XVIII веке показывает, что правительство стремилось всячески затруднить доступ разночинцам в дворянство через чины.

Из записок историка флота Ф. Ф. Веселаго: «При постоянных местах зимовки экипажей и малом числе судов, выходящих в плавание, большая часть офицеров круглый год, зиму в лето, проводила в том же портовом городе, а некоторые на летнее время назначались на брандвахту, стоящую на его же рейде. Находившееся во временном отделении от флота небольшое число офицеров, командовавших финляндскими таможенными яхтами и судами Новгородского военного поселения и плававших в шхерах и по озеру Ильменю, также имели постоянные места зимовки, в Финляндии и Новгородской губернии. При таком неизменном местопребывании всякий, особенно семейный, офицер старался устроиться по возможности оседлым образом. Заводили собственные дома, мызы с садами и огородами, в которых матросы исполняли должности садовников, огородников, всяких мастеровых и занимались всеми хозяйственными работами, как крепостные люди.

При тогдашней служебной патриархальности никому не казался странным, например, такой обычай: в финляндских портах, когда на пустынных островах шхер наступало время сбора разных ягод и грибов, на каждую семью или на две офицеров или чиновников от порта отпускался баркас с гребцами. Заботливые хозяйки нагружали его кадками, ведрами и пр. для помещения ожидаемых продуктов. Дня через два или три баркас возвращался с обильным сбором, матросы получали небольшое вознаграждение, а заготовленные впрок в разных видах грибы и ягоды в продолжение целой зимы служили большим подспорьем незатейливому столу служащего. Из казенных портовых магазинов, за самую сходную цену, легко можно было приобретать все нужное для дома и хозяйства, и в Кронштадте в редком доме не встречались вещи с казенным клеймом. При взглядах того времени, для жителей города почти терялось отличие казенного от собственного. Но подобные злоупотребления были вообще мелочные; в значительных же размерах они производились немногими лицами, особенно склонными к подобным низким операциям и имевшими по служебному положению своему к этому возможность.

Например, никого не удивляло, что в Кронштадте на видном месте города смотритель госпиталя, получающий ничтожное жалованье, возводил большой дом и ряд лавок, что дом корабельного мастера был построен из мачтовых деревьев или когда проходившие финляндскими шхерами транспорты выдерживали такие штормы, что лишались не только значительной части своих парусов и такелажа, но даже верпов и якорей, которые в действительности были распроданы на купеческие суда. Офицеры, склонные к коммерческим оборотам, назначенные на построенные в Архангельске суда, собирали там тяжеловесные чистой меди екатерининские пятаки, которые в Копенгагене принимались вдвое дороже их номинальной ценности. Там покупали на них ром и, провезя его контрабандой в Кронштадт, продавали с выгодой. Ловкий же провоз контрабанды считался тогда не позорным делом, а молодеческим.

Но во флоте подобные выдающиеся безобразия представляли исключения; а были случаи, когда целые ведомства за злоупотребления подвергались строгим публичным осуждениям и взысканиям. Так, например, после заключения Тильзитского мира, в одном указе, относящемся к двум частям того же ведомства, объявлялось, что «усердие и рвение к пользе службы (управляющих этими частями) не могли иметь успеха, ибо большая часть чиновников, имеющих в виду обогащение свое из сумм, им вверяемых, полагали тому непреодолимые препоны… Многие открываются деяния их, коими долг чести и присяги совсем нарушен. Столь гнусные поступки возбудили справедливое негодование наше». Затем объявлялось достойно заслуженное этими частями наказание. В другом ведомстве вновь назначенный главный начальник, при первом представлении своих подчиненных, обратился к ним со словами: «Господа, в вашем ведомстве тьма беспорядков, хищничества; я не прежде надену ваш мундир, пока вы не очистите его лучшими поступками. Постараюсь вас понудить к тому сильными мерами».

Из всех российских императоров, помимо Петра Великого, флотскими делами на исходе парусного века особенно любил заниматься Николай Первый. Последнего императора эпохи паруса отличало внимание ко всем деталям флотской жизни, которое порой становилось даже излишне мелочным и ненужным, но иногда, наоборот, показывает то, что Николай Первый неплохо разбирался во многих нюансах тогдашней флотской жизни.

Когда, к примеру, адмирал Моллер доложил Николаю Первому о разбившемся в ненастье у острова Оденсхольм фрегате «Помощный» с просьбой наградить участвовавшего в спасательных работах капитан-исправника Гернета 500 рублями, а жителей острова за усердие – 416 рублями, Николай наложил на прошении резолюцию: «Согласен; на счет виновного капитана».

Капитан второго ранга Ратманов докладывал императору с берегов Тихого океана о некоем шкипере двенадцатого класса, что тот всегда отличался усердием в службе, а ныне просится служить не в Иркутске, а в Охотске. Николай I пишет: «Командировать шкипера по выбору. А впредь не спрашивать желания, ибо служат не для своих прихотей».

Офицер из ластового (вспомогательного) экипажа просится о переводе в Севастополь, мотивируя просьбу тем, что «имеет там оседлость». На рапорте Моллера Николай I пишет: «Согласен на сей раз; но впредь под предлогом оседлости не сметь представлять, ибо служба не есть инвалидный дом, а всякий в отставку выйти может, буде хочет».

Князь Меншиков ходатайствует о некоем капитан-лейтенанте Симаковском, который просит перевести его с Черного моря на Балтику по состоянию здоровья. Николай I резонно замечает: «С юга на север за здоровьем обыкновенно не переводят. Желаю видеть медицинское свидетельство». Меншиков испрашивает, можно ли принять на службу ранее выгнанного по плохой аттестации прапорщика Юдина. Николай I: «Какая нам нужда в ненадежных офицерах? По закону может он идти в службу рядовым».

Адмирал Моллер ходатайствует о некоем мичмане Коростовцеве, отпрыске петербургских вельмож, чтобы определить того адъютантом к адмиралу Рикорду Николай I: «Рано! Впредь, ранее, чем через три года в офицерском звании и трех шестимесячных кампаний, в адъютанты не представлять».

Что ж, как мы видим, порой лично сами императоры старались навести хоть какой-то порядок в перемещениях по службе и чинопроизводстве на флоте, но очевидно и то, что всего охватить они были просто не в состоянии.

Помимо строевых офицеров, на каждом военном судне российского парусного флота полагался специальный артиллерийский офицер-констапель (на мелких судах констапель был в унтер-офицерском чине). Артиллерийский офицер имел армейское звание (поручик, подпоручик и т. д.). Он отвечал как за содержание пушек и артиллерийских припасов, так и за качество полученного пороха, правильность их хранения, а также за профессиональную подготовку канониров. Констапель получал с берега артиллерийские заряды, ядра, перемеривал последние на соответствие диаметра с калибром пушек, руководил насыпкой пороха в картузы, снаряжением бомб и гранат, поддерживал чистоту и порядок в конста-пельской камере, обучал пушечные расчеты. Констапель был единственным, у кого в обязанностях значилось: «свое дело хранить наивящую опасностью и ревностью, ибо вся оборона корабля на артиллерии зависит».