Искушение - Владимир Уланов

– Сюда, государь.

Они прошли на задний двор Кремля, который был заполнен народом: простолюдинами, стрельцами, мастеровыми. Люди стояли небольшими кучками, спорили, кричали, другие дей – ствовали, ломились в двери, били окна, лезли на высокое крыльцо, где ещё отчаянно саблями отбивались шляхтичи.

Стрелец и Григорий незаметно проскользнули в толпу и стали уже выбираться за ворота Кремля, как вдруг нос к носу столкнулись с князем Василием Шуйским. Увидев царя, князь Василий на какой-то момент потерял дар речи, с удивлением глядя на самозванца. Затем, усмехнувшись в бороду, молвил:

– Государь! На кого ты нас покидаешь? Наверно, в Польшу собрался бежать?

Вокруг Шуйского и Отрепьева сразу же образовалась толпа. Люди какое-то время прислушивались к разговору, присма – тривались. И вот уже кто-то из стрельцов крикнул:

– Ребята! Да это же самозванец! Хватайте его!

На Григория вмиг набросились люди, сбили его с ног, подмяли. Последнее, что почувствовал самозванец, – это страш – ный удар по голове, и он вмиг провалился в тёмную бездну. Больше он ничего не чувствовал. А толпа ещё долго бесновалась. Люди в удары по самозванцу вкладывали всю ненависть к надоевшим полякам, к своим угнетателям за слёзы, за голод, за унижение.

Вскоре во дворе Кремля вспыхнул большой костёр. Самозванца схватили за ноги, поволокли к костру. Несколько стрельцов, взяв самозванца за руки, за ноги, раскачали и бросили в костёр, не желая оставлять даже тело ненавистного царя. В небо взлетели тысячи искр. Затем вверх поднялся столб тёмного дыма. Кто-то крикнул:

– Глядите, ребята, душа самозванца тело покинула! Видно, с дьяволом знался! – И множество рук потянулось ко лбу. Люди набожно перекрестились.

Во дворце стояла гнетущая тишина. Охрана и придворные разбежались или попрятались. Кругом как будто всё вымерло. С улицы раздавался шум людской толпы, глухие удары в двери дворца, крики и гул голосов разъярённых горожан. По стенам и окнам дворцовых палат гулял багровый свет пожаров, выхватывая из глухой тьмы высокие колонны и своды потолков.

Шаховской и Молчанов, освещая себе путь толстой восковой свечой, осторожно, с оглядкой, пробрались в Престольную палату. Огонёк свечи дрожал, а иногда начинал сильно трепетать, готовый погаснуть. Шаховской прикрывал ладонью язычок жёлтого пламени от воздушного потока, не давая ему погаснуть. В царский кабинет они вошли, не сговариваясь, прекрасно понимая, чего хотят. Вот и резная дверь палаты. Молчанов тихо приоткрыл ее, заглянул вовнутрь царского кабинета. Там было темно и тихо. Он проскользнул в помещение, за ним вошёл Шаховской. Григорий приподнял над головой свечу, чтобы осветить кабинет царя. По стенам заходили причудливые тени. Слабое пламя свечи осветило помещение, где в беспорядке были разбросаны вещи. Стол завален бумагами вперемешку с одеждой; поверх всего этого лежал кафтан с позументами, а на него небрежно брошены царская корона и скипетр, которые привораживали холодным блеском драгоценного металла и дорогих камней. Михаил Молчанов так и впился глазами в царские атрибуты. Его сухие жилистые руки непроизвольно потянулись к короне. Михаил жадно схватил ее, поднёс прямо к лицу, вгляделся в сверкающие каменья и блеск холодного драгоценного металла. Отложив корону, Молчанов потянулся за скипетром и царской печатью, загрёб всё цепкой жилистой рукой. Лицо его сделалось властным, в глазах заходили дьявольские огоньки.

4

Уже наступило лето, когда Иван Исаевич Болотников привел свой десятитысячный отряд в Речь Посполитую. Казаки раскинули свой лагерь недалеко от Кракова на берегу небольшой речушки. Местность была холмистая, с перелесками и глубокими оврагами. Свой стан атаман велел огородить частоколом, сделать бойницы. Шатер ему казаки поставили на возвышенном месте, откуда хорошо просматривалась вся местность. После длитель – ного похода из Венгрии через Германию люди устали. Да и в Венгрии казаки, как говорится, не вели праздную жизнь. Там они помогали венграм бить турок. Были победы и поражения, но отряд от этого только становился организованней и искуснее в военных действиях. Запорожцы со своим атаманом прошли нелегкий путь беспрепятственно.

Теперь казаки отдыхали, наслаждаясь временным покоем, чинили одежду, оружие, залечивали раны, приобретенные в боях за свободу венгерского народа.

Иван Исаевич сегодня пировал со своими ближними сподвижниками у себя в шатре. Был накрыт широкий стол. Посредине стола стояли витиевато украшенные резьбой два бочонка с добрым венгерским вином, красовались блюда с жареным мясом, рыбой, с медами и квасом.

Атаман сидел во главе стола, широко улыбался, радуясь небольшой передышке. Это был закаленный в боях воин, с открытым энергичным лицом, серыми умными глазами. Высокий лоб с глубокой складкой в переносье, широкие скулы, муже – ственное загорелое лицо – все это выдавало в нем незаурядного человека. Волнистые русые волосы были аккуратно зачесаны, борода и усы с проседью коротко подстрижены. Атаман был крепкого телосложения, среднего роста, подвижен, а когда улыбался, обнажал ряд крепких белых зубов, располагая к себе собеседника своим обаянием. Его красивый раскатистый бас покорял людей: когда он говорил, то полностью заражал всех своей уверенностью, и народ готов был идти за ним в огонь и в воду.

За столом сидели его ближние друзья и сподвижники: Иван Аничкин, Митя Беззубцев, Алексей Нагиба, Федор Берсень и другие сотники и полусотники его казацкого войска.

Болотников, подняв кубок с вином, сказал:

– Пьем, казаки, за начало! За начало службы нашему истинному и справедливому государю Дмитрию! Он дарует простому народу волю! Чтобы мы, казаки, жили, как хотели!

– Любо! – дружно крикнули сподвижники, поднимая кубки. Испив вина, казаки стали закусывать, оживленно заговорили.

– Я вот какую байку слыхал про нового царя Дмитрия, – вытирая усы после испитой чарки, громко заявил Беззубцев Митька. 3а столом все притихли, с недоумением посмотрели на сообщившего известие.

– Говори, что за байку ты слыхал, – с нетерпением спросил Федор Берсень, прожевывая кусок мяса. Это был плечистый казак, с темной шевелюрой вьющихся волос, с зелеными дерзкими глазами, горбоносый, лицом рябоватый, с тонкими насмешливыми губами. Человек, язвительный на язык, как гово – рят, «ради красного словца не пожалеет и отца».

– А поговаривают в народе, казаки, будто опять царь Дмитрий не настоящий, а самозванец, сбежавший от боярина служилый человек, – ответил Митька.

– Откуда ты это взял! – крикнул уже захмелевший сотник Нагиба, казак могучего телосложения, лихой рубака в бою и заводила всяких споров и драк. Он мог спорить с кем угодно и сколько угодно, доказывая свою правоту, а если это не удавалось, и хорошую трепку мог задать своему противнику, поэтому многие казаки старались с ним не связываться, чтобы не иметь помятого лица или других неприятностей.

Все с интересом стали наблюдать: что же произойдет дальше? Нагиба привстал из-за стола и хотел пробраться к Митьке поближе, но тут вмешался Болотников; обращаясь к Алексею, жестко сказал:

– Сядь! – и уже спокойно заговорил: – Я эти речи, казаки, тоже слышал, но всяким слухам не очень-то верю, потому что враги царя могут говорить всякое, но все возможно, хотя мать Дмитрия его признала. А кто может лучше знать своего дитя, чем мать? Значит, царь настоящий.

– Признать-то она его признала, а может, и заставили признать. Кто его знает? – ответил Митяй, придвинув к себе по – ближе блюдо с рыбой.

Болотников разгладил усы, обдумывая сказанное Беззубцевым, затем поднял кубок, обратился к казакам:

– Давайте, братья, выпьем за то, чтобы государь российский, Дмитрий Иванович, был настоящий, и за то, чтобы польский король Сигизмунд помог ему сесть на престол, по праву ему принадлежащий. Будем ему благодарны! – Иван Исаевич мед – ленно выпил вино.

– Любо! Пьем за настоящего царя Дмитрия и друга нашего польского короля Сигизмунда! – вразнобой кричали запорожцы, поднимая чарки с вином.

Заиграли сопели, ударили бубны, и пошло неудержимое веселье. Федор Берсень, лихо заломив казацкую папаху с красным верхом, запел:

По лугу, лугу вода со льдом,По зеленому золота струя струит.Струйка за струйкой – сама лебедь плывет,Белая лебедушка – девушка,Белая лебедушка девушка – ясный сокол молодец.Где его не вижу – по нем сердце болит.Где его увижу – сердце возрадуется,Кровь в лицо разыграется….

Это была любимая песня Ивана Исаевича, но он сейчас был далеко от этого пира. Картины прошлой жизни полностью завладели его сознанием. Вот он еще подросток, плачущий и испуганный, забился в угол, а в доме и во дворе усадьбы бесчинствовали опричники. Собирали пожитки – шубы, домашнюю утварь, ковры – выносили во двор и складывали в телеги. Отца тут же заковали в цепи и увезли. Вскоре весь дом и двор вымели подчистую опричники Ивана Грозного во главе с князем Телятевским, забрали все, что можно было забрать. Плачущую мать, его самого, всю дворню усадили на телеги и отправили в поместье князя. С тех пор они стали холопами боярина Телятевского. После всех этих событий мать стала таять как восковая свеча. Не могла выдержать такого унижения дворянка, волей судьбы превратившаяся в холопку. От тоски и уныния она стала болеть и вскоре умерла.