Заговор между спальней и казармой (Елизавета Петровна) - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С явным усилием выпрямившись после реверанса и поцелуя руки государевой невесты (да, пришлось пройти даже через это!), Елисавет увидела желчную, недовольную физиономию Остермана – и ей немножко полегчало на душе при мысли, что и ему так же | солоно, как ей. Она по-прежнему видела в Остермане союзника и надеялась в случае чего на его поддержку. Между тем Андрей Иванович, который был по своей натуре истинным флюгером, давно уже отвернулся от дочери Петра Великого, в коей видел только распутную девку, не более того. Симпатии его теперь клонились к другой стороне, но пока что он таил их весьма тщательно.
Конец 1729 года прошел для Елисавет в глубочайшем унынии. Она словно бы впала в спячку, однако в первых же числах января ее разбудила поразительная новость: Петр простудился и умирает! Народ, любивший своего юного государя с тем пылом, с каким всегда любили своих властителей простодушные и наивные русские, веками верившие в доброго царя, день и ночь толпился у Кремля, молился, надеялся на лучшее. Однако сын злополучного Алексея Петровича, видимо, так же, как и отец, не был создан ни для счастья, ни для долгой жизни. Он умер (загадочная это история – его смерть!), и русский престол освободился для…
Для кого?!
Иван Долгорукий попытался выкрикнуть на престол сестру свою Екатерину, однако его никто не поддержал.
Остерман интриговал в пользу онемечившейся герцогини Курляндской Анны Иоанновны. И для него, и для всей многочисленной немецкой партии в России это был самый лучший, самый желанный вариант. Собрался Верховный совет. Решили звать Анну Иоанновну на царство, принудив ее подписать «кондиции», ограничивавшие ее власть.
А кого еще было сажать на престол? Анна Петровна, старшая дочь Петра Великого, год как умерла в своей Голштинии. О Елисавет, самой ближней, самой законной наследнице престола, даже не упоминали. Позднее фельдмаршал князь Василий Владимирович Долгорукий скажет: «В то время как император Петр Второй скончался, хотя б и надлежало ее высочество к наследству допустить, да как ее брюхатую избрать?»
Да, от этого факта никуда нельзя было деться. В ночь с 18 на 19 января, как только Петр умер, лейб-медик Елисавет француз Арман Лесток, все это время ошивавшийся в царском дворце в ожидании новостей, помчался в Александрову слободу, где в то время жила Елисавет, ворвался к ней в спальню, разбудил и принялся уговаривать показаться народу, заявить о своих правах. Елисавет не согласилась даже выйти из спальни.
– Куда мне с таким брюхом? – уныло сказала она Лестоку, опуская глаза на свою раздавшуюся талию…
Однако дело было не только в талии. Как это ни удивительно слышать, Елисавет за время своего вынужденного затворничества немало поумнела. И поняла: ей бессмысленно сейчас мечтать о престоле. Кто ее поддержит? Народ? Вряд ли. Народ ненавидел ее мать, обрусевшую немку, ее откровенно честили шлюхой. Для знати Елисавет – шлюхина дочка, вдобавок незаконная. Духовенство никак не может опомниться после тех моральных и физических порок, которым подвергал его отец Елисавет, здесь она тоже не найдет поддержки. Вот разве что Феофан Прокопович на ее стороне. Так ведь что он один может? Среди иностранцев сторонников у нее почти нет: граф Вратислав, австриец, вот и все, а прочие знай высмеивают ее в своих донесениях, перебирают имена ее любовников. Гвардия – вот где ее любят. В том смысле, что у нее там есть несколько любовников. Но этих трех-четырех храбрецов мало. Вот кабы она могла поднять в свою поддержку полк!.. Не может. Значит, и говорить нечего, и мечтать не о чем.
Она отвела глаза, и Лесток понял, что ничего не получится. Авантюристка из Елисавет никакая. Да и вообще – разве бывают беременные авантюристки?..
Этот разговор он вспомнит позднее – спустя десять с лишком лет! – когда однажды Елисавет ворвется к нему ноябрьской ночью 1741 года, только что вернувшись с придворного куртага: дрожащая, перепуганная до смерти, с огромными, остановившимися глазами – и выпалит:
– Все кончено! Все погибло! Она все знает! Она – это была Анна Леопольдовна, мать наследного императора Ивана V Антоновича, за его малолетством ставшая правительницей. Это Лесток понял сразу. Но что же, в конце концов, стало известно Анне?
Не сразу Елисавет смогла говорить связно. Пришлось дать ей водки. Эту дочь отъявленного пропойцы и полковой шлюхи лучше всего успокаивали именно простые народные – солдатские! – средства. Наконец зубы Елисавет перестали стучать, она перестала трястись и рассказала, что именно произошло на том куртаге, после которого все переменилось в ее жизни.
Правительница Анна Леопольдовна подошла к своей молодой и красивой тетушке и сказала, глядя свысока – хотя ростом она была пониже Елисавет, однако мгновенно усвоила себе все манеры, приличные государыне:
– Что это значит, матушка?! Слышала я, будто вы, ваше высочество, имеете корреспонденцию с армией неприятельскою[2] и будто ваш доктор ездит к французскому посланнику и с ним неприятелю способствует? Советуют мне немедленно арестовать вашего лекаря Лестока. Я всем этим слухам о вас не верю, но надеюсь, что если Лесток окажется виноватым, то вы не рассердитесь, когда его задержат!
Елисавет чуть не рухнула в обморок. Арест Лестока, пытки, которые невозможно выдержать… Он проговорится о том, что Елисавет мечтает о троне! Проболтается, что француз Шетарди, шведский посланник Нолькен, молодой граф Михаил Воронцов, а прежде всего – он сам, Арман Лесток, пробуждают в ней честолюбивые мечты! Пока это только мечты, но мечты изменнические, поэтому и из-за них можно быстренько проститься со свободой, а то и с жизнью…
Елисавет удержалась от обморока только каким-то чудом и заодно удержала себя от того, чтобы не пасть на колени перед правительницей и не начать каяться во всех грехах чохом. Она принялась оправдываться и делала это так жарко, так убедительно – ну еще бы, станешь убедительной, спасая жизнь, которая буквально повисла на волоске! – что любой профессор элоквенции[3] немедленно снял бы со своей лысой головы И возложил на ненапудренные волосы царевны свою профессорскую шапочку с кисточкой – в знак восхищения ее талантом.
На счастье и свою беду, Анна была доверчива. Она обняла свою насмерть перепутанную тетушку, успокоила ее – и моментально забыла о неприятном разговоре. Ей самой было о чем горевать. Морис Линар, саксонский посланник и любовник правительницы, отбыл в Дрезден испросить дозволения оставить посольскую деятельность и перейти в русскую службу. Такова была воля ошалевшей от любви правительницы, с которой саксонский двор спорить не собирался.