Дикий лебедь и другие сказки - Майкл Каннингем

С другой стороны, хорошо известна людская склонность копать под собственный брак, не планируя при этом с ним покончить. Да и обаяние юного вора, который обокрал тебя и свалил с твоего облака, тоже немалого стоит. В такого парня вполне можно влюбиться – мечтательно и безнадежно. Можно полюбить его жадность и нарциссизм, можно наделить его недоступными тебе бесшабашностью, дерзостью и почти ангельской жертвенностью.

Дальше все разыгралось по знакомому сценарию. Только теперь, когда пятидесятифутовый туповатый детина внезапно и не ко времени ввалился в переднюю с гулким Бух, бах, бах, бух!, великанша спрятала Джека не в кастрюле, а в печке.

Даже не кончая университетов, легко заметить, что великанша заигрывала с Джеком отчасти как с потенциальным кушаньем.

Повторный диалог между великаном и великаншей – он про то, что чует человечий дух, а она, мол, это я быка тебе приготовила – слишком абсурден даже для фарса.

Нам в этой ситуации остается лишь допустить существование бессознательного сговора между мужем и женой. Представим, что он понимает: она что-то или кого-то от него прячет. Ну а что если ему хочется, чтобы жена была способна на обман? Чтобы можно было ждать от нее вещей поувлекательнее трудолюбия, брюзжанья и сонливой верности.

Доглодав быка, великан потребовал принести ему курицу, несущую золотые яйца. Буквально через мгновение редких достоинств несушка с самым величественным и независимым видом, какой только возможен у курицы, стояла перед ним, надежно упершись в столешницу синеватыми когтистыми лапками. Еще мгновение спустя она с победным квохтаньем снесла очередное золотое яйцо.

Великан взял его и осмотрел со всех сторон. Курица несла по яйцу каждый день. И все они были одинаковыми. Но великан никогда не отказывал себе в удовольствии лично ощупать золотой прибыток, как не отказывал он себе и в удовольствии вздремнуть после обеда – физиономией на столе в луже слюней, с разящим говядиной храпом.

Как и прежде, Джек выбрался из укрытия (на сей раз из печки), схватил курицу и пустился наутек. Как и прежде, великанша молча смотрела, как он крадет мужнино богатство и отраду. Ее приводила в восторг подлость этого мелкого воришки, одетого теперь в двухсотдолларовые джинсы. Она завидовала его инстинкту хищника, неутолимости аппетита. Давно махнув на себя рукой, она только и знала, что готовить, мыть посуду и бесцельно бродить из комнаты в комнату, а тут вдруг испытала непривычную радость от близости корыстолюбивого, бездушного и безразличного к ней существа.

Вряд ли для кого-то станет неожиданностью, что через год или около того Джек снова полез вверх по бобовому стеблю.

К этому времени у них с матерью было абсолютно все, что только можно купить за деньги. Они катались на собственном лимузине с шофером, летали на частном самолете и владели крошечным, необитаемым прежде островом в группе Малых Антильских островов, где построили дом, в котором полный штат прислуги неусыпно ожидал их единственного за год визита.

Но нам всегда чего-то не хватает. Кому-то не хватает больше, кому-то – меньше, но всем хочется чего-то еще. Чтобы было больше любви, больше молодости, больше…

В третий раз Джек решил не испытывать судьбу и не связываться с великаншей. Он пробрался во дворец через черный ход и увидел, что у великана с великаншей все по-прежнему, хотя вроде бы, лишившись золотых монет и чудесной курицы, они должны были начать экономить. Замок их, впрочем, слегка обветшал – кое-где сквозь прорехи в сделанных из облаков стенах светилась небесная синева. К столу великану, как и раньше, подавали тушу целиком, но вместо былых тучных, откормленных на ферме быков ему приходилось драть зубами жилистое, тощее мясо антилоп и горных козлов.

Но велика сила привычки. Расправившись с тушей, выплюнув копыта и рога, великан потребовал принести последнее оставшееся у него сокровище – волшебную арфу.

Арфа – ценность совершенно особого рода. Как понять ее рыночную стоимость? Это же вам не золотые монеты и не золотые яйца. Да, она тоже сделана из золота, но банальный драгоценный металл в ней не главное.

На вид это арфа как арфа – струны, дека, плечо, колки – и только колонну венчает необычная женская головка, она чуть больше яблока и скорее строгая, чем красивая, скорее Афина, чем Венера Боттичелли. Играет арфа сама по себе.

Великан велел арфе играть. Арфа послушно заиграла мелодию, неведомую внизу на земле. Это была мелодия, льющаяся от звезд и облаков, песня подвижных небесных светил, музыка сфер, чье ближайшее подобие умели создавать Бах и Шопен, музыка такая бесплотная, что ее не исполнить ни на медных, ни на деревянных инструментах, не вызвать к жизни ни дыханием, ни пальцами.

Чудесная музыка убаюкала великана. Исполинская голова глухо ударилась о стол, как это случалось здесь каждый божий день.

И что же могла подумать великанша, глядя, как Джек подкрадывается и хватает арфу? Что, опять? По-моему, ты издеваешься. То есть вот прямо так возьмешь и сопрешь наше последнее сокровище?

Она оскорбилась в лучших чувствах? Почувствовала, что у нее гора свалилась с плеч? Или то и другое вместе? Испытала ли она восторг избавления от всего нажитого? Или была возмущена? И таки решила окоротить наконец грабителя?

Мы этого не знаем. Потому что тревогу подняла не великанша, а арфа. Когда Джек был уже у порога, она возопила: «Господин, на помощь, меня украли!»

Великан пробудился и осоловело осмотрелся по сторонам. Ему снился такой сон… А тут эта кухня, эта зачуханная, вечно всем недовольная жена – неужто это его настоящая жизнь?

Пока великан спохватился и бросился в погоню, Джек успел добежать до края облака и ухватиться за бобовый стебель. Одной рукой он крепко прижимал к себе арфу, а та все звала и звала на помощь.

Джеку мешала арфа – за стебель он мог держаться только одной рукой, – но великану приходилось еще труднее, потому что в его великанских ладонях стебель ощущался чем-то совсем уж тонким и хлипким, типа каната, по которому его, сопливого, никому не нужного юнца, заставляли лазить на уроках физкультуры.

Ближе к земле Джек крикнул матери принести топор. Ему повезло – сегодня она была вполпьяна и поэтому расторопна. Она передала Джеку топор, и он обрубил бобовый стебель. Великан в тот момент был еще высоко, на той примерно высоте, с какой ястреб высматривает кроликов.

Нижний остаток стебля рухнул, как срубленная секвойя. Следом прилетел великан, его туша проделала посреди кукурузного поля вмятину футов в десять глубиной.

В каком-то смысле ему повезло. А то что за жизнь была бы у него без золота, без курицы и без арфы?

Яму, прямо с громадным телом на дне, Джек распорядился засыпать землей, а потом, в порыве несвойственного ему благочестия, велел засадить место последнего упокоения великана сиреневыми кустами. Если посмотреть на сирень сверху, то видно, что кусты образуют фигуру исполина, застывшего в позе неожиданно чувственной покорности.

Джек с матерью живут в свое удовольствие, и дом у них – полная чаша. В редкие минуты саморефлексии Джек вспоминает, что́ ему много лет назад говорила облачная дева: великан совершил преступление, и ему, Джеку, с самого детства по праву принадлежит все великаново добро. Так он заглушает слабые ростки совести, которые с возрастом начали пробиваться у него в душе.

Мать Джека завела обычай скупать дизайнерские сумочки (жемчужина ее коллекции – Murakami Cherry Blossom от «Луи Виттон») и встречаться с подругами за ланчем, который, бывает, затягивается до четырех-пяти часов вечера. Джек время от времени снимает в окрестных городках девушек и парней, когда за деньги, а когда за так, но всегда приводит их в дом поздно ночью, тайком. Звезд с неба Джек не хватает, но и ему понятно, что, кроме матери, слепо обожать его до конца жизни никто не станет, что, если позволить кому-то из девушек или парней остаться, довольно скоро пойдут непонятные обиды и упреки.

Волшебная курица, которой нет дела ни до чего, кроме ее золотых яиц, несет их по одному в день, благоденствуя в бетонном курятнике, где к ней приставлена круглосуточная охрана – как ни старался Джек извести всех лис в округе, ничего у него из этого не получилось.

И только арфа печалится и не находит себе места. Из окна отведенной ей комнаты она глядит с тоской на сиреневые кусты, растущие над закопанным великаном. Давно умолкшая, арфа грезит о той поре, когда она обитала на облаке и играла музыку такую красивую, что ее не слышал никто, кроме великана.

Отравленные

Вчера ты хотела.

А сегодня не хочу.

Почему так?

Как-то это ненормально. Тебе не кажется? И вдобавок начинает мне надоедать.

Когда именно ты передумала?

Я не передумала. Лучше сказать, мне надоело делать вид, что мне не надоело.