Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

В воспоминаниях мигрантов преобладают представления о доме: о родных городах, находящихся за тысячи километров, о новообретенном доме в Ленинграде и Москве, а также о Советском Союзе как доме в более широком смысле. Дом в восточных областях или в южных республиках не только служил утешением, но и напоминал мигрантам о том, что время, проведенное в Ленинграде и Москве, может открыть новые семейные и, возможно, региональные стратегии мобильности. Общее гражданство и новые или уже созданные сетевые связи облегчали первичную адаптацию в Ленинграде и Москве, но новоприбывшие справлялись со всеми препятствиями: от холодного климата до холодного приема со стороны местных жителей. Поскольку в городах отсутствовали этнические кварталы, такие как на Западе, которые могли бы дать мигрантам почувствовать себя дома и отгородить их от сообщества местных жителей, советским мигрантам приходилось самим осваивать новые пространства. Чьи-то квартиры, общежития для студентов и рабочих разных национальностей, рестораны, Мавзолей Ленина и даже Выставка достижений народного хозяйства (ВДНХ) в Москве выступали в качестве площадок, где новоприбывшие жители столиц могли оживить воспоминания о доме: новом, родном, этническом, и большом советском доме. Это позволяло облегчить для них интеграцию в города, в которых, как они верили, имели право жить если не люди со всего мира, то представители всех народов СССР.

Советские мечты об успехе и статусе, комфорте и включенности в коллектив составляли основу ожиданий и мыслей мигрантов и даже приукрашивали их воспоминания[22]. Мигранты искренне верили, что государство, равнодушное к цвету кожи, предоставит способы мобильности – как социальной, так и географической – и свободу выбора профессии, если не для них самих, то хотя бы для их детей. Эти приезжие представляли собой в некотором роде воплощение раннесоветских идей Николая Бухарина: они были «сознательными производителями своей собственной судьбы [и] действительными кузнецами своего будущего»[23]. Их представления об индивидуальных правах, привилегиях, их амбиции воплотить советскую мечту могли бы одновременно и подкрепить официальные заявления о будущем государства и общества, и бросить им вызов. Мигранты верили, что представители государства были обязаны помогать им в достижении целей, что вписывалось в их образ развитого общества. В популярных представлениях образу современного привилегированного городского жителя больше соответствовали горожане с профессиональными навыками, нежели выходцы из рабочих и крестьян.[24]. Но образование и упорство могут быть важнее социального или этнического происхождения. В Советском Союзе, как и во всех промышленно развитых странах, мигрантам удалось изменить представления о прогрессе, что и позволило им покинуть «Азию» и стать частью «Европы»[25].

Истории мигрантов децентрируют нарративы о государстве или России и позволяют увидеть, как обычные или выдающиеся люди из разных уголков страны понимали идею Советского Союза и конструировали позднесоветские реалии. Слушая о том, что заставило какого-то человека покинуть маленькую кыргызскую деревню, уютный грузинский городок или же космополитический азербайджанский или таджикский город, мы понимаем, каким образом периферия и ядро, личные и государственные интересы, чувства и действия взаимно конституировали друг друга. Политика и сети, амбиции и возможности, берущие начало за тысячи километров от Ленинграда и Москвы, снабжали столичные университеты талантами, рабочие места – трудом, желудки городских жителей – продуктами, а их дома – цветами. Энергия торговцев из Средней Азии и с Кавказа, стремящихся «с нижних позиций наверх» и «с периферии в центр, дала ход», как назвал это Джеймс Миллар, «малой сделке». Государство, по молчаливому соглашению, предлагало, пусть не на постоянной основе и не всегда охотно, место, но не устраивало людей на работу и не предоставляло им товары. Эта сделка позволяла удовлетворить потребности и желания все более требовательных жителей крупных центральных городов в брежневскую эпоху[26].

То, насколько переплетены между собой советский центр и окраины Союза, запутанный характер связей и взаимоотношений, усложняет понимание того, был ли Советский Союз империей или не был. Очень ценное исследование грузинской общины в Москве, осуществленное Эриком Скоттом, хотя и раскрывает запутанные политические (а также культурные, социальные и экономические) связи между центром и Грузинской республикой, в итоге приводит к заключению, что СССР можно назвать империей, но империей «мобильных диаспор»[27]. Адиб Халид предлагает характеризовать Советский Союз как «современное мобилизационное государство»; а устные рассказы мигрантов доказывают, что мобилизация может возникать как снизу, так и сверху[28]. Модернизация в Советском Союзе шла рука об руку с имперскими идеями и практиками. То, что в центре появлялось все больше благ, было следствием энергичной работы всех граждан и использования ресурсов, поступающих из всех регионов. Эти привилегии распространялись – хотя и неравномерно – через официальные и неофициальные каналы, и блага поступали местным жителям и переселенцам по всему СССР[29]. Спустя десять с лишним лет после распада СССР сами советские мигранты, за некоторыми примечательными исключениями, не решались назвать Советский Союз империей. Они признавали, что разница в уровне благосостояния и инвестиций вынуждала южные республики заниматься добычей сырья и поставками продуктов, и, конечно же, это было продолжением имперских идей и утверждало практику русского превосходства. Но легкость в передвижении по стране и гражданство, которое предоставлялось всем вне зависимости от национальности, выступали, по их мнению, более важными факторами, чем упомянутая разница в уровне благосостояния. Советский Союз остается уникальным человеческим и государственным экспериментом, в котором одновременно уничтожалось и утверждалось региональное, имперское и глобальное неравенство, сохранившееся и усилившееся в постколониальном мире конца XX в.

Также истории мигрантов, наряду с официальной, пусть и не совсем полной статистикой, газетами и архивными источниками, предлагают новые способы периодизации позднесоветской эпохи. Начиная с позднего периода правления Хрущева концентрированные инвестиционные потоки были направлены в центральноевропейские регионы и новые богатые ресурсами районы СССР, что уже к концу 1970-х гг. привело к недостаточному финансированию как в сельской местности, так и в городах Средней Азии и Кавказа. И так как жители Юга стремились увеличить свои доходы, началась экономическая миграция: на улицах Ленинграда, Москвы и других крупных русских городов появилось много так называемых темнокожих торгашей.

Их присутствие изменило городской ландшафт и вызвало негативную реакцию местных жителей, хотя качество и стоимость привезенных товаров были оценены по достоинству. А потом милиция, получив от муниципальных властей приказ очистить московские улицы к Олимпиаде 1980 г., начала «зачистки». «Черных» торговцев «вывезли на 101-й километр»[30] – туда, где уже не требовалась московская прописка. Одновременно с этим начались государственные кампании по переселению граждан, особенно из Средней Азии, в регионы с дефицитом рабочей