Из хроники времен 1812 года. Любовь и тайны ротмистра Овчарова - Монт Алекс

Прогноз, сделанный Овчарову Чернышёвым относительно ближайшего развития событий, полностью оправдался. Наполеон переправился на левый берег Днепра и форсированным маршем двинулся на Смоленск. Конница Мюрата атаковала передовые части дивизии Неверовского, но была им задержана на подходе к городу. Построив дивизию на большаке и прикрываясь придорожным лесом, Неверовский отступал шаг за шагом, препятствуя неприятелю зайти в тыл двум русским армиям. Барклай, расположившись на господствующих высотах близ Смоленска, настаивал на дальнейшем отступлении, чем вызвал крайнее неудовольствие рвавшегося в бой Багратиона. На военном совете точка зрения военного министра возобладала — Багратиону пришлось подчиниться. Получив известие, что главные силы русских отходят, Наполеон дал приказ начать атаку на город. Пехота маршала Нея пошла приступом на Королевский бастион…

Грохот рвущихся снарядов среди ночи разбудил Павла. Подземелья бастиона едва скрадывали адский рёв бьющих по верхам стен тяжёлых французских гаубиц, перекрывавшийся ответным огнём русской артиллерии, установленной на гребне его земляных валов. Воздух над бастионом густо наполнился свистом пуль и жужжанием ядер. Едва французы овладевали валами, как их сбрасывала вниз штыковыми атаками русская пехота генерала Паскевича. Возгласы штурмующих и обороняющихся, свист снарядов, шипящий звон исторгаемой единорогами картечи, крики и стоны раненых сливались в единый безумный гул. Фейерверкеры исполняли должности убитых канониров и сами подносили снаряды. От пушечных лафетов и зарядных ящиков летела щепа. Ядра, картечь, гранаты сыпались непрерывным дождём; зажигательные снаряды — брандкугели, залетая за городские стены, поджигали дома и церкви. Страшный, неимоверной силы взрыв сотряс кремль, и его отзвук достиг бастиона. Это взлетели на воздух пороховые склады, подожжённые защитниками города. Смоленск запылал. Одно из неприятельских ядер угодило в заделанную кирпичом арку тюремного каземата, пробив в ней брешь с человеческую голову.

«Ежели так пойдёт и далее, я прямо здесь Богу душу отдам, задохнувшись в чёртовой мышеловке», — подумал Павел, затыкая пробоину подушкой. Однако едкий дым продолжал проникать внутрь. Першило в горле, и он отпил вина.

— Никишка, ты где, братец? — сдавленным голосом кликнул он караульного, но никто не отозвался.

«Сбежал, небось, трус, и наверняка с ключами, а про меня позабыл, скотина!» — досадовал Овчаров, меряя шагами свободное пространство узилища и пробуя плечом его тяжёлую дверь. От проникавшего дыма слезились глаза, саднило горло, голова шла кругом. Завернувшись в одеяло, он рухнул на кровать и впал в тупое, обволакивавшее сознание забытьё.

Так прошло несколько часов. Громкие голоса вернули его к действительности. Пошатываясь, он подошёл к двери и припал ухом к замочной скважине. Говорили по-французски, но слышалась и другая иностранная речь. «Хм, так это же поляки!» — узнал он с сызмальства знакомый диалект. Собравшись с духом, Павел принялся барабанить по мощной дубовой двери и звать на помощь. Французы услыхали его и, допросив через дверь, ушли за ключами. Вскоре привычный скрежет в замке возвестил, что ключи нашлись. Дверь в камеру распахнулась, на пороге стоял Кшиштофский…

Когда двенадцатого июня Наполеон перешёл Неман, начав Вторую польскую войну, а ещё через четыре дня был восторженно встречен в Вильне польско-литовской шляхтой, оглашавшей улицы города криками «Виват цезарь!» и «Еще Польска не сгинела!»[5], Кшиштофский понял, что его час пробил. Лично представившись своему покровителю генералу Михалу Сокольницкому, состоявшему при Главной квартире армии Наполеона в качестве эксперта по России и одному из руководителей императорской разведывательной службы, пан Хенрик был зачислен в Пятый польский корпус князя Понятовского лейтенантом. Однако накануне падения Смоленска, к своему крайнему неудовольствию, его неожиданно отозвали из Пятого корпуса и перевели в разведывательное ведомство самого пана Михала в том же чине. Сокольницкий принял в расчёт предвоенную деятельность Кшиштофского, да и его знание российских реалий сыграло не последнюю роль. Состоявший при генерале капитан Солтык также владел русским языком, однако Сокольницкий предпочёл иметь возле себя ещё одного преданного человека, и на эту роль сын его старинного приятеля подходил как никто другой. По мере продвижения Великой армии на восток на фоне организованного отступления неприятеля, не дававшего втянуть себя в генеральное сражение, становилось ясно, пока ещё, быть может, немногим, что кампания приобретает затяжной характер. Русские постоянно ускользали, навязывая наседающим французам тяжёлые арьергардные бои и затягивая их армию самой логикой этой войны вглубь своих необъятных просторов. В сложившихся обстоятельствах пан Михал счёл за благо держать при себе преданного человека, хорошо владевшего русским языком и посвящённого в национально-бытовые особенности русской жизни.

— Вы будете более полезны мне и моему разведывательному бюро, пан Хенрик, нежели князю Понятовскому, — разъяснял он свою точку зрения Кшиштофскому. — Убеждён, его корпус легко обойдётся без вас, там и так предостаточно на всё готовых сорвиголов. Кстати, до меня дошли слухи, что вы уже побывали в деле и понюхали пороху, не так ли?

— Довелось, пан генерал. Участвовал в нескольких стычках с казаками и имел честь преследовать русский арьергард. Кажется, это были отступавшие батальоны армии Багратиона.

— И?.. — горел нетерпением Сокольницкий.

— Мне удалось пленить одного офицера, полковника, — глядя в пол, проронил он. То, что пожилой русский полковник был серьёзно ранен и едва держался в седле, пан Хенрик благоразумно опустил.

— Добже, добже, однако не обижайтесь на меня, пан Хенрик. Вы действительно нужны мне и, я уверен, ещё добудете себе славу героя. Именно это я обещал вашему батюшке.

— Премного благодарен вашему превосходительству. Надеюсь оправдать ваше доверие, пан генерал, — щёлкнув каблуками, бодро ответствовал Кшиштофский, хотя на сердце у него скребли кошки.

«Неужто придётся опять ловить рыбу в мутной воде?» — мрачные думы охватили его.

Перспектива штабной работы не улыбалась новоиспечённому лейтенанту, мечтавшему о ратных подвигах и лаврах победителя русских.

Полковник Тышкевич, тот самый человек с колючим взглядом и мертвенно-бледным лицом, доложил пану Михалу о работе пана Хенрика по сбыту фальшивых русских ассигнаций, обрисовав её в весьма радужных тонах. В ходе той беседы он со всей настойчивостью убеждал Сокольницкого в необходимости найти отставного ротмистра Овчарова, арестованного русскими властями, и продемонстрировал ему «исправленные» Павлом банкноты. Генерал не преминул показать его изделия Наполеону, после чего поисками ротмистра занялись всерьёз. Когда пешие гренадеры маршала Нея и польские фузилёры Вислинского легиона заняли Королевский бастион и обнаружили в одной из камер едва не задохнувшегося Овчарова, об этом немедля узнал Сокольницкий. Он спешно отослал на место Кшиштофского с приказом Наполеона поручить узника его заботам. Этим и объясняется столь скорое и, быть может, неожиданное появление в подземном каземате пана Хенрика. Ротмистр был приготовлен к подобной встрече. О том позаботился полковник Чернышёв…

— Ну, как ты, друг?! Вижу, жив, Матка Боска![6] — Вы вовремя успели. Ещё чуть-чуть — и я бы задохнулся! — с трагедийными нотками в голосе поведал о своей несостоявшейся участи Овчаров после объятий с Кшиштофским.

По правде говоря, ему не пришлось особо играть и представляться. Исчезновение Никишки, городские пожары и задымление камеры не добавляли настроения Павлу. Появление Кшиштофского он воспринял как манну небесную, да и пан Хенрик был рад видеть его живым и невредимым. Невзирая на ненависть к России, он по-своему неплохо относился к Овчарову, питая к нему определённо приятельские чувства. В нём он не видел врага и на бессознательном уровне отделял Павла от остальных русских.