Операция Кощей - Александр Шляпин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только старая колдунья Анисья, проживавшая в ските на краю Берендеева болота, была на удивление спокойна. Она сложила в короб цветы «плакун—травы», и трижды перекрестившись на икону Николая Чудотворца, покинула свое пристанище. Старуха знала точно, что больше не вернется в свое пристанище. Здесь в мольбах и нищете провела она почти полвека и теперь ушла, чтобы умереть, а напоследок исполнить господню волю.
И говорил ей Чудотворец с иконы:
– «Камень небесный, что падет близ озера Святаго, велю доставить его в Слободу мастеру Даниле. Пусть из куска тела небесного, его дочь Василина изваяет меч булатный. Как только будет меч ей в огнище рожден и потом соленым выстрадан, велю в воде святой его закалить».
Сквозь ночь и жуткие чащобы, устремилась знахарка к озеру Святому. Там ковырнув посохом достала Анисья со дна ямы кусок железа. Оросив, как было велено его водой из озера, она положила его в котомку. Там в Слободе близ столицы, жил великий мастер оружейных дел Данила.
Ближе к полудню, знахарка вошла в Слободу. Поодаль от жилых рубленых хат, стояла кузница Данилы. Анисья зашла в кузню и присев на дубовый чурбак лукаво спросила:
– Ты что ли мастером Данилой зовешься?
– Я матушка, – ответил кузнец, отложив в сторону молот.
– Испить бы мне для начала водицы холодной, а потом я скажу, в чем нужда моя имеется.
– Ну—ка Василинка, подай путнице холодного березового кваску.
Девушка лет семнадцати открыла люк подполья и исчезла в его прохладной и сырой глубине. Через минуту она явилась вновь, держа в руках глиняную крынку.
– Испейте матушка. Чай день сегодня выдался жаркий, – сказала Василина и подала старухе холодного напитка.
Затворница трижды перекрестилась и, прошептав молитву, припала устами к крынке.
Испив, старуха вздохнула и, вытерев льняной тряпицей рот, размерено сказала:
– Спасибо тебе Данила мастер.
– Доброго здравия, – ответил Данила. – Далече путь держишь бабуля?
– Пришла уже я! К тебе путь мой лежал.
Кузнец удивился. Вытерев тряпицей лицо от пота, он спросил:
– Откуда бабушка, знать меня изволишь?
– Имя твое родимый мне Чудотворец поведал! Просил передать дочери твоей Василине, сей подарок в честь именин!
Старушка легко приподняла котомку с пола и подала её кузнецу.
– Я помогу, – сказала Василина, и хотела было уже подхватить котомку, но та еле удержалась в её руках.
– Добрых пол пуда весит, – сказал Данила. Он положи котомку на наковальню и развернул холстину.
Искрой блеснули оплавленные края железного камня.
– Это же небесное железо, – удивленно сказал Данила, – он цены стоит не малой. Как ты, мать, такую ношу на себе несла?
– Не я добрый молодец! Сию ношу на моем теле, к тебе господь принес!
Вчера в вечери мне явление Чудотворца было. Поведал мне святой, чтобы сей камень я дочери твоей Василине доставила и наказ передала.
– Каков наказ, бабушка, – спросила Василина.
– Наказ таков: тебе Чудотворец наказал, сковать из этого железа меч – кладенец.
Да святой водой его закалить, чтобы крепче его на земле была только любовь.
В огне праведном изваять его велено. Так же велено, освятить меч в первый день рождества Христова, святой водицей в монастыре Пресвятой Богородицы.
– Наказ матушка принимаю. К рождеству меч как велено откую, – сказала Василина.
– А вздолишь, – спросил Данила, покручивая пшеничный ус.
– Вздолию тятя, чай науку твою познала в полной мере.
– Вот и проверим, как тебе промысел кузнечный – ти по сердцу, – сказал Данила и улыбнувшись, поцеловал Василину по отцовски в лоб.
– Благословить дочь хочу твою, – сказала старуха, – домой мне пора.
Василина подошла к старухе и та трижды окрестила её, прошептав на ухо какие—то слова. Лицо вспыхнуло красным румянцем и девушка, прикрыв его ладонями, выскочила на улицу.
До прихода поста, Василина, как велела ей старуха, три дня провела на коленях в молениях. И господь был услышан, и благословил её. На четвертый день, запалив горнило, Василина вместе с отцом положила туда небесный камень. Разогрев его на углях до соломенного цвета, она, взяв в руки молот, принялась исполнять божью волю.
Целый день до самого захода солнца стучала она по наковальне, стараясь превратить бесформенный кусок камня в ровный брусок. Данила лишь шевелил мехами, да придерживая клещами болванку, смотрел, как его дочь мастерски обращается с раскаленным железом. Три недели как один день Василина и Данила грели, ковали, складывали пополам, скручивали в спираль железный брусок, стараясь, как можно лучше перемешать все слои. Разрубив заготовку на две равные части Василина, отложила одну в сторону, а из другого куска вытянула полосу. Каждый день девушка начинала с молитвы. Каждый день молитвой заканчивала работу. На сороковой день адского труда, вышел из —под её окрепших рук, булатный клинок. Блеск узорной стали, крыжа из золоченого яблока в черни серебра, венчалось узорным огнивом, которое переходило в широкий, жалящий клинок небывалой остроты.
Мастер Данила трепетно взял в руки творение дочери и с глубоким облегчением поцеловал меч.
– Я горжусь тобой, – сказал кузнец и, обняв Василину, по—отцовски крепко поцеловал.
Выйдя на улицу, он с силой махнул мечом. Меч пронзительно свистнул, а на его клинке в мгновении ока образовался тонкий морозный узор.
Очарованная, колдовским таинством отца Василина, восхищенно смотрела и радовалась творению рук своих.
– Нет, дочка, такой силы и такого оружия, которое может противостоять клинку этому, сказал кузнец Данила. Во благость господнюю и справедливости ради, сотворено оно, – сказал кузнец и взмахнув мечом, разрубил морозный воздух, который пластинками осыпался на снег.
Глава шестая
Кольцо чудотворное
Вечерело. За окном, словно голодный волк завывала февральская метель, а в бревенчатой хате было тепло и уютно. Емеля лежал, на горячей печи, на овчинной шкуре. Закинув руку себе под голову, мечтал о богатой жизни. Тепло шедшее от кирпичей, словно грелка грело спину. Емеля мечтательно смотрел в потолок и щелкал семечки, выплевывая шелуху в глиняный горшок с отколотым горлом. Все его мысли были о неведомом ему счастье. Счастье почему – то все ходило кругами вокруг его дома, но ни как не могло в него войти. Где – то за печкой, возле бочки с созревшей хмельной медовухой заводил свою скрипку Лафаня. Лафаня был домовым, который всей душой полюбил Емелю за его бесшабашность и природную доброту. Откуда появился в этом доме Лафаня, Емеля не знал. Вечерами его пения навивали на хозяина необъяснимую тоску. Лафаня пилил на скрипке, свои мелодии, стараясь отвлечь Емелю от зимней хандры, которая опускалась на него с приходом холодов.
– Эх, маманя, мне бы в Хургаду прокатиться, – говорил он, ковыряясь в носу. —Тепло там, и бабы в исподнем пляшут. На фоне голубого моря на песке телеса свои жаром ярила тешут, – говорил Емеля вздыхая.
В красном углу хаты, прямо под иконой Христа в свете лучины сидела мать Емели – Марфа. Несмотря на тусклый свет, она ловко орудовала иглой. Прикладывая стежок к стяжку, вышивала непутевому сыну на новой льняной рубахе яркий узор. Старуха то шептала себе под нос старинную молитву, то что – то тихо пела, создавая на холсте удивительно красивый образ.
– Ты, мне на груди матушка, красного петуха вышей! Пусть горит он ярче царского червонца! Хочу, чтоб девицам глаз жег, подобно солнцу в майский день, – сказал Емеля и выплюнул шелуху в горшок. Он тайком налил себе медовой браги и выпил, стараясь не греметь посудой.
– Ты что там делаешь Ирод, – спросила мать, услышав плеск и бульканье.
– Семки щелкаю, да слушаю как Лафаня, на скрипке зажигает.
– А чем ты там плескаешься! Не пьешь ли ты медовуху, – спросила мать.
– А почто на мне, коли меня в Слободе все и так дурнем кличут. Я мать как медовухи выпью, меня все на подвиги ратные тянет, – сказал Емеля и допил остаток.
Увидев на потолке жирного клопа, он придавил его большим пальцем. Кровь, брызнула прямо в глаз.
– Лафаня, холера – твою мать! Клопов развел, словно на откорм! Кровушкой моей брюхо свое набивают! – сказал Емеля, и вытер заляпанное кровью око.
– Что ты там такое говоришь, сынок? – спросила мать, услышав бормотание сына.
– Да клоп мать, жирен был, что боров Борька!
– Да, клопов ныне много! К засухе это! Хату по лету надо будет коноплей пересыпать. Клопы, как и блохи, конопли боятся!
– Пусть вон Лафаня, пересыпает! Ему один черт делать не хрен. Пусть отрабатывает пансион. А мне как молодцу на выданье, надо больше думать о девах прекрасных, да о богатстве. Коноплю матушка, хорошо в горшке глиняном жечь, да дым тот глубоко вдыхать. Такие видения приходят – мама не горюй! Бывало мы с Ильей Муромцем, сядем в овине, запалим в горшке конопляные листья и сей дым благовонный, вдыхаем в обе ноздри! Обхохочешься после! Да и на жор пробивает так, что бывало, по горшку каши съедаешь со шкварками и хоть бы что.