Адский остров. Советская тюрьма на далеком севере - Созерко Мальсагов

По истечении нескольких недель я был перемещен в главную кавказскую тюрьму Метех в Тифлисе. Как и ныне, Метех использовался в 1923 году исключительно как место содержания под стражей политических заключенных; обычные уголовники размещались в государственной тюрьме. В замке находилось 2600 белогвардейцев, включая большое число грузинских меньшевиков.

Бесчеловечные репрессии систематически продолжали осуществляться по отношению к беззащитным людям — я видел много стариков, женщин и детей. Один раз в неделю — в четверг — специальная комиссия, состоявшая поочередно из членов Закавказской и Грузинской ЧК, заседала в канцелярии начальника тюрьмы и составляла список жертв, не уделяя особого внимания степени вины каждого. Доказательство вины преобладало над голосом человечности. Весь персонал замка Закавказской и Грузинской ЧК был укомплектован садистами.

Каждый четверг ночью расстреливалось от шестидесяти до ста человек. Эта ночь была сущим адом для всего Метеха. Мы не знали, кому суждено быть расстрелянным, и поэтому каждый ожидал смерти. Ни один человек не мог сомкнуть глаз до самого утра. Непрерывное кровопролитие оказалось пыткой не только для заключенных, но и для людей, живущих на свободе, вне тюрьмы. Все улицы вокруг Метеха долгое время были необитаемы. Население этого квартала бросало свои дома, будучи больше не в состоянии слышать выстрелы палачей и пронзительные крики и стоны их жертв.

Чекисты Метеха всегда ходили пьяными. Это были профессиональные мясники. Их сходство с последними усиливалось привычкой закатывать рукава по локоть и таким образом расхаживать по коридорам и камерам. Время от времени они валились на пол, опьяненные вином и человеческой кровью.

В ночь расстрела из каждой камеры забиралось от пяти до десяти человек. Чекисты как можно дольше затягивали процедуру зачитывания списка обреченных на смерть, и средний минимум их пребывания составлял около четверти часа в каждой камере. Делались длинные паузы перед каждым именем, во время которых все арестанты трепетали от ужаса. Такую пытку не могли выдержать даже люди с очень крепкими нервами. В такие ночи половина заключенных замка плакала до самого утра. На следующий день никто не мог съесть даже маленького кусочка пищи, тюремный обед оставался нетронутым. Это случалось каждую неделю.

Заключенные из Горской республики, которые прибыли на Соловки в 1925 году, рассказывали нам, что это продолжалось и впоследствии. Многие люди не могли вынести длительного кошмара и сходили с ума. Другие совершали самоубийство любыми доступными способами.

Когда я находился в замке, хорошо известный тифлисский чекист Зозуля (кубанский казак) был помещен среди заключенных для провокаторской деятельности. Этот палач в сравнительно короткий промежуток времени собственноручно расстрелял шестьсот человек (факт, который не отрицал сам Зозуля). Под конец он был разоблачен и заключенные его убили.

Я провел четыре с половиной месяца в Метехе и каждый четверг приготавливал себя к смерти.

После Метеха началась нескончаемая серия путешествий по новым тюрьмам. Из метехской тюрьмы я был перемещен в государственную тюрьму в Тифлисе. Отсюда в «Тимахика» — бакинскую тюрьму, где я провел две недели, затем тюрьма ВЧК в Петровске (три недели). Потом Грозный, из Грозного в столыпинском вагоне, специально сконструированном для заключенных, во Владикавказ. И везде было одно и то же: абсолютное подавление человеческой личности, те же пытки на ночных допросах, голод и избиения, те же беззаконные и беспорядочные расстрелы.

Глава 4

Отправление на Соловки

Окончательно «амнистированный» — Шпана — Удачный побег — Классификация заключенных — Протеже мадам Каменевой

В конце концов 30 ноября 1923 года (в общей сложности, через семь месяцев после того, как я был «амнистирован» Батумской ЧК) следователь Владикавказской ЧК окончательно «амнистировал» меня в следующих выражениях: «По приказу административной комиссии Народного комиссариата внутренних дел по высылке гражданин Мальсагов признан виновным в преступлениях против основ государства, предусмотренных статьями 64 и 66 Уголовного кодекса РСФСР. Статья 64 — «Организация террористических актов и сотрудничество с иностранцами». Статья 66 — «Шпионаж в пользу международной буржуазии». Мальсагов высылается в концентрационный лагерь на Соловецкие острова сроком на три года».

Я и некоторые другие, которые тоже были «амнистированы», не торопясь отправились на Север. Первой остановкой был Ростов. Здесь я впервые столкнулся с так называемой шпаной — обычными уголовниками, которые играли довольно необычную роль во всех российских тюрьмах, лагерях и местах ссылки.

Грабители большого и малого масштаба, взломщики, убийцы, фальшивомонетчики и бродяги кочевали целыми дивизиями из одной тюрьмы в другую, отбывая свои сроки, совершая оттуда побеги при помощи подкупа охраны, чтобы вскоре вновь оказаться в очередной тюрьме. Почти все они были совершенно раздеты, всегда голодны и завшивлены. Охрана била их по головам прикладами ружей, уголовники убивали друг друга кирпичами, вырванными из тюремных стен. Совсем одичавшие, они, куда бы их не отправили, умудрялись проиграть в карты свой скудный паек (порцию пищи) или последнюю пару собственных брюк. Подобные уроны они возмещали, вновь грабя заключенных, относящихся к политической категории. Украденные вещи шпана пропивала или продавала через тюремных и лагерных надзирателей.

Войдя в камеру, предназначенную для нас в ростовской тюрьме, я онемел от ужаса: около ста уголовников из шпаны встретило нас оглушительными воплями и угрожающими выкриками. В углу сидели пять человек из образованных, включая и полковника Генерального штаба. Шпана за ночь раздела их догола.

К счастью, среди нас были люди, которые прошли через все мыслимые переделки. Один из них прочертил мелом линию на полу, поделив комнату на две сферы влияния — политическую и уголовную, и очень громко крикнул шпане: «Я убью первого, кто переступит эту линию». Он был огромного роста, шпана испугалась его. Ночью мы выставляли часовых на границе сферы влияния. Если бы события не приняли такой оборот, то наши деньги и прочие вещи были бы украдены. От денег и вещей фактически зависела наша судьба: мы разного рода взятками подкупали охрану, чтобы иметь хоть какие-то блага.

Из Ростова нас отправили в Москву, на Таганку. В таганской тюрьме упомянутая система разделения была преобладающей. Здесь существуют отдельные камеры для уголовников различных категорий. Мы познакомились с любопытной градацией преступников, введенной советскими властями. Все преступники делятся не на два класса — контрреволюционеров и шпану, как на Кавказе и в южной России, а на три.

Первая группа, именуемая «КР», включала людей, подозреваемых в действиях в пользу монархии, иначе говоря, буржуазии, то есть в антисоциалистической деятельности. В этой разнородной группе можно встретить бывшего министра и швейцара, молодого унтер-офицера и генерала, крупного фабриканта и приказчика из маленькой лавки, бывшую княжну и ее повариху. Советские власти включают в эту группу и все духовенство целиком, независимо от вероисповеданий, все образованные и полуобразованные классы, всех купцов и офицеров.

К следующей группе относятся так называемые «политические и партийные деятели», остатки дореволюционных социалистических партий — социал-революционеры, социал-демократы, анархисты и т. д., которые так и не слились с большевиками.

И третья группа включала в себя уголовников в чистом виде, так называемую шпану.

Советские власти поддерживают такое разделение и на Соловках, и во всех других местах ссылок, и на вольных поселениях.

На Таганке нас поместили в камеру, которая до отказа была наполнена представителями духовенства. Здесь находились и владыка Петр (Соколов) — архиепископ Саратовский, и монахи Казанского монастыря и т. д. Почти все они обвинялись в сокрытии ценностей, в то время как большевики разграбляли церкви для удовлетворения материальных потребностей Коминтерна[13].

Эти епископы, священники и монахи так же, как и мы, были высланы на Соловки.

В Петрограде, куда наш этап прибыл в начале января 1924 года, нас поместили в одну камеру с группой из двадцати пяти человек, которую все называли «Казино». Это было во второй пересыльной тюрьме, полностью отведенной для заключенных, направляемых в другие места.

Незадолго до этого в Москве был закрыт фешенебельный игорный дом, предназначенный для высокопоставленных коммунистов и названный «Казино». Его ликвидировали под тем предлогом, что там делались слишком высокие ставки, устраивались пьяные оргии, процветали разврат и дебош. Неофициальной патронессой этого «благородного» заведения была мадам Каменева, жена председателя Исполнительного комитета Московской губернии.