С престола в монастырь (Любони) - Юзеф Крашевский

— Но теперь все это надо тебе забыть, Властек! Я тебя вынянчила, я учила тебя ходить и говорить, словом, ты наш, наша кровь; все остальное забудь!

Старуха на минуту задумалась.

— Будто мы не знаем, чему немцы учат! У них люди забывают о своих богах, но мы здесь этого не потерпим! Знаешь, Властек, там, на Поморье, приходил человек с новым богом, но его убили… И хорошо сделали, очень хорошо… Наша земля нашим богам принадлежит, а чужих нам не надо и никогда им здесь не. господствовать. Немцы посылают вперед своего бога завоевать наши земли, а нас делают своими рабами! Да, мы это хорошо понимаем!

Старуха умолкла и начала вытягивать длинную нить, кивая все время головою, как будто ожидая возражения внука, но Власт не отвечал. Разные думы приходили ему в голову, но он не знал с чего начать.

Молчание внука не понравилось старухе и дало ей повод думать, что она не ошибается, подозревая внука в измене.

— Послушай, Власт, отец и радуется твоему возврату, и тоскует о том, что ты изменился. Ведь когда ты был мальчиком, ты не мог усидеть дома, все время был на лошади да с копьем, в избу тебя загнать нельзя было. Помнишь ли, как ты метко попадал на лету копьем в птицу, а теперь ты бы сумел это проделать?

— Теперь я все это забыл, но поверьте, милая бабуся, я зато научился многому полезному, что и здесь пригодится: как пахать землю, как вести хозяйство, как строить каменные дома.

Старуха, услыхав это, вышла из себя:

— Мы не пахари! Это дело мужика, — сказала она. — Сын жупана не занимается землепашеством: для этого имеются батраки и парубки — и хлеб будет. Ваше дело конь, копье и праща.

Власт молчал, а старуха продолжала бормотать про себя, и, устремив на внука свой взор, опять начала прясть.

Продолжать со старухою разговор Власту не хотелось. Юноша уже собирался уйти, но старуха снова заговорила:

— Убили того на Поморье — да, убили, — говорила старуха будто про себя. — Хорошо сделали: изменник хотел своих в рабство немцам отдать. Сердце копьем пробили, а голову камнем разбили. Тело волкам бросили. Хорошо сделали!

Все это говорилось для того, чтобы напугать внука, но, взглянув на него, она увидела, что юноша улыбается.

— Спасибо вам, милая бабуся, за предостережение, — ответил он, наконец, — знаю, что от чистого сердца вы все говорите, но я пришел сюда по доброй воле, уверенный, что меня здесь ждет тяжелая жизнь… Тоска и любовь привела меня сюда… Еще раз спасибо!

Старуха погрозила пальцем.

— Мы оплакивали тебя, мы тебя любили, но знаю: хотя ты и наш, мы твоих нововведений не потерпим, нет! Такова я, таков твой отец и все здесь.

Сказав это, она, постучала своим веретеном в стену, как бы давая кому-то сигнал и, действительно, немедленно показалась в дверях дома Гожа. Увидев брата, она позвала его и отправилась с ним в сад.

Ей страшно хотелось поговорить с ним. Пользуясь случаем, она начала обо всем его расспрашивать. Власт смотрел на Гожу смущенный.

— Если б ты знал, Властенек, — проговорила она, — сколько мы здесь слез проливали, когда тебя немцы похитили. Бедный отец не мог забыть того, что он, будучи ранен, не сумел защитить тебя. И кто бы подумал, что ты к нам вернешься? Только мне одной это иногда казалось возможным. Рассказывай же, как тебе жилось среди немцев, мучили ли они тебя?… Я хотя вчера вечером и слушала твой рассказ, но как будто ты не все поведал отцу, а мне ты можешь все говорить.

Власт смотрел на сестру с улыбкою.

— Исподволь все расскажу, — начал он, — сразу трудно передать, милая сестрица. Первые месяцы плохо жилось, остригли, как раба, и заставили исполнять тяжелую работу. Сначала меня заставили топить печи, спать на голом полу, у ног моего хозяина. Так продолжалось около года. Однажды распространился слух, что весною к нам приедет царь из чужих стран.

— А какой царь? — спросила Гожа.

— Это тот, кто властвует над всеми, он выше королей и князей, он раздает и отнимает у них земли. Никто не смеет ослушаться его, все должны ему служить. Пришлось и моему господину вместе со своими людьми ехать к нему на поклон; в числе других слуг и я сопровождал моего хозяина для того, чтобы носить за ним сокола, а иногда копье и щит. А так как меня считали мальчиком ловким и проворным, то меня вместе с лучшим из соколов подарили царю. Так-то я и попал на этот раз в рабство к царским слугам; и когда царь стал собираться обратно в свои южные земли, я должен был вместе с моим соколом следовать за ним.

Власт на минуту задумался и, вспомнив, что он говорит с сестрой, старался сократить свой рассказ. Гожа слушала его, опершись на руку.

— Так прошло несколько лет, пока царь не подарил меня другому господину, высшему духовному лицу, у которого я жил очень долго. Там я многому научился. А затем, — прибавил он, вставая со своего места, — мне даровали свободу, все необходимое для дороги и позволение идти куда хочу, для безопасности же рекомендации к другим дворам. И вот я добрался с разными людьми, ехавшими в немецкие земли, до Лабы. Путешествие было длинное и томительное, но тоска по вас привела меня сюда.

Власт кончил; Гожа о чем-то задумалась.

— А где этот край, где ты так долго жил? — спросила она, как бы очнувшись от раздумья.

— В стране, где я жил, совсем нет зимы, там весь год цветут цветы, изредка только накрапывает дождик, и небо там необыкновенно красивое, а воздух мягкий и солнце яркое.

— А люди каковы? — спросила Гожа.

— Люди, — ответил Власт, — загорелые, черные, вспыльчивые, впрочем, умные и вместе с тем великодушные; города и дома у них дивные, такие, какие нам и во сне не снятся. Жил там когда-то древний народ. После него остались необыкновенных размеров стены разного рода древних построек, и для рек высечены водоемы в гранитных скалах.

Девушка недоверчиво посмотрела на брата, но Власт, не замечая этого, с пылающим лицом, со взором, устремленным куда-то вдаль, продолжал рассказывать Гоже про дивный край.

— И столько чудес в этой стране, что их всех не описать. В каменных и мраморных дворцах лежат заколдованные сокровища: золото, серебро, разноцветные камни, а из драгоценного металла отлиты различные статуи, точно живые. Царский дворец там огромный и роскошный, воинов же столько, что они могли бы покорить весь мир. А какова роскошь их платьев, убранство коней! Но больше всего удивляла меня и наполняла благоговением мудрость их священников…

Власт вдруг остановился… Гожа посмотрела на него.

— Ах, каким серым теперь покажется тебе, — наконец, прошептала она, — наш бедный край, деревянные дома, кругом пустоши, какими грустными покажутся наши леса. Ты будешь тосковать и грустить о прошлом… А мне наша бедная страна и зимние бурные ночи дороже всего на свете, и я ни за что никуда не ушла бы отсюда.

— И я люблю мою родину и не буду тосковать ни по царским дворцам, ни по их роскоши… По одному только тосковать буду…

Гожа, улыбаясь, смотрела на брата, и ей казалось, что она поняла юношу, но сказать ему этого не посмела, только сердце у нее сильнее забилось.

Власт, догадываясь, в чем сестра подозревает его, смутился и покраснел.

— Гожа, — сказал он ей, — когда-нибудь расскажу тебе, о чем я тоскую; только знай, что не о человеке и не о богатстве, а я грущу о том, что дороже жизни. Когда-нибудь узнаешь…

Власт умолк, и Гожа больше не проронила ни слова. Опершись на руку, молодая девушка задумалась… Может быть, воображение перенесло ее в края, где нет зимы, к другому, незнакомому ей миру и людям; а может быть, задумалась о том, что выше и дороже всех сокровищ и жизни, стараясь разгадать тайну брата.

Издали показался Ярмеж, он держал коня под уздцы и смотрел на Гожу и Власта с завистью и любопытством, желая угадать, о чем они между собою разговаривали. Вдруг, один конь заржал, и Власт от неожиданности вздрогнул.

Юноша посмотрел в сторону дома и увидел Ярмежа, делавшего ему знаки, что пора ехать на прогулку. Власт неохотно подошел к нему.

III

В назначенный день соседи с утра начали съезжаться в Красногору.

Все было приготовлено к их приему, и хотя дом был очень поместителен, все же в виду ожидаемого большого съезда пришлось часть гостей устроить под открытым небом. К счастью, погода была великолепная. Ярко светило солнце, и легкий ветерок поддувал с востока. В саду, позади дома, поставили столы, покрытые узорчатыми полотенцами.

Особых претензий тогда не было, накрывали на стол в то время очень просто. Все сидели за одной трапезой и хлебали из общих мисок, причем всякий резал себе мясо от одного большого куска собственным ножом, висевшим у его пояса. На столах кругом расставлены были простые кубки. Вино, которое тут же цедили из бочонков, подавалось в обыкновенных кувшинах. Убранство панского стола отличалось только богатой посудой из дорогих металлов и обильем блюд.