Что-то кончится, что-то начнется - Анджей Сапковский

– Конечно, я понимаю тебя, Цири. Ты моя дочка, ты ведьмачка. Ты сделаешь то, что должна сделать. Но одно я должен тебе сказать. Одно. Ты не убежишь, сколько бы ни бежала.

– Знаю, – она прижалась крепче. – Я все еще надеюсь, что когда-нибудь… Если подожду, если буду терпелива, то и для меня настанет когда-нибудь такой прекрасный день… Такой прекрасный день…… Хотя…

– Что, Цири?

– Я никогда не была красивой. А с этим шрамом…

– Цири, – перебил он ее. – Ты самая прекрасная девушка на свете. Сразу после Йен, разумеется.

– Ох, Геральт…

– Если мне не веришь, спроси Лютика.

– Ох, Геральт.

– Куда…

– На Юг, – перебила она сразу, отворачиваясь. – Край там еще дымится после войны, восстановление не закончено, люди борются за выживание. Им нужна охрана и защита. Я пригожусь. И еще есть пустыня Корат… Есть Нильфгаард. У меня там свои счеты. У нас, Гвеира и меня, есть там счеты, которые нужно свести…

Она замолкла, лицо отвердело, зеленые глаза сузились, губы скривила злая гримаса. Помню, подумал Геральт, помню. Да, это случилось тогда, на скользких от крови лестницах замка Рыс-Рун, где они бились плечом к плечу, он и она, Волк и Кошка, две машины для убийства, нечеловечески быстрые и нечеловечески свирепые, ибо доведенные до крайности, разъяренные, припертые к стене. Да, тогда нильфгаардцы отступили, охваченные ужасом, пред блеском и свистом их клинков, а они медленно пошли вниз, вниз по лестницам замка Рыс-Рун, мокрым от крови. Пошли, поддерживая друг друга, вместе, а перед ними шла смерть, смерть, заключенная в двух светлых острых мечах. Холодный, спокойный Волк и бешеная Кошка. Блеск клинков, крик, кровь, смерть… Да, это было тогда… Тогда…

Цири снова отбросила волосы назад, и среди пепельных прядей сверкнула широкая снежно-белая полоса у виска.

Именно тогда она и поседела.

– У меня там счеты, – прошипела она. – За Мистле. За мою Мистле. Я отомстила за нее, но за Мистле недостаточно одной смерти.

Бонарт, подумал он. Убила его, ненавидя. Ох, Цири, Цири. Ты стоишь над пропастью, доченька. За твою Мистле не хватит и тысячи смертей. Берегись ненависти, Цири, она жрет человека, как рак.

– Прислушайся к себе, – шепнул он.

– Предпочитаю прислушиваться к другим, – зловеще усмехнулась она. – Лучше окупается, в конечном счете.

Я больше никогда ее не увижу, подумал он. Если она уедет, я больше никогда не увижу ее.

– Увидишь, – сказала она и улыбнулась, и то была улыбка чародейки, а не ведьмачки. – Увидишь, Геральт.

Она вдруг вскочила, высокая и худощавая, как мальчик, но ловкая, как танцорка. Одним прыжком очутилась в седле.

– Йа-а-а, Кэльпи!!!

Из-под копыт кобылы брызнули высеченные подковами искры.

Из-за стены выдвинулся Лютик с висящей на плече лютней, держа в руках две большие кружки пива.

– На, выпей, – сказал он, садясь рядом. – Полегчает.

– Не знаю. Йеннифэр предупредила, что если от меня будет пахнуть…

– Пожуешь петрушку. Пей, подкаблучник.

Долгую минуту сидели в молчании, медленно потягивая пиво из кружек. Наконец Лютик вздохнул.

– Цири уезжает, верно?

– Да.

– Знаю. Слушай, Геральт…

– Ничего не говори, Лютик.

– Ладно.

Снова замолчали. С кухни долетал приятный запах жареной дичины, щедро приправленной можжевельником.

– Что-то кончается, – сказал Геральт с трудом. – Что-то кончается, Лютик.

– Нет, – серьезно возразил поэт. – Что-то начинается.

IX

Послеполуденное время прошло под знаком всеобщего плача. Началось все с эликсира красоты. Эликсир, а точнее мазь, именуемая поскрипом, а на Старшей Речи – гламарией, при умелом применении удивительным образом улучшала внешность. Трисс Меригольд по просьбе гостящих в замке барышень приготовила большое количество гламарии, после чего барышни приступили к косметическим процедурам. Из-за запертых дверей комнат доносился плач Цириллы, Моны, Эитнэ и Кашки, которым запретили пользоваться гламарией – этой чести удостоилась лишь самая старшая из дриад, Моренн. Громче всех ревела Кашка.

Этажом выше рыдала Лилия, дочка Даинти Бибервельта, потому что оказалось, что гламария, как и большинство чар, совершенно не действует на хоббиток. В саду, в кустах терновника, точил слезу медиум женского пола, не знавший, что гламария вызывает насильственное протрезвление и сопутствующие ему симптомы, в том числе острую меланхолию. В западном крыле замка рыдала Анника, дочка войта Кальдемейна, которая не знала, что гламарию полагается втирать под глаза, свою долю съела и в результате получила расстройство желудка. Цири взяла свою порцию гламарии и натерла ею Кэльпи.

Поплакали также жрицы Иоля и Эурнейд, поскольку Йеннифэр наотрез отказалась надевать сшитое ими белое подвенечное платье. Не помогло и вмешательство Нэннеке. Йеннифэр ругалась, швырялась предметами и заклинаниями, повторяя, что в белом похожа на какую-то долбаную девственницу. Расстроенная Нэннеке тоже начала орать, упрекая чародейку в том, что та ведет себя хуже, чем три долбаных девственницы вместе взятых. В ответ Йеннифэр метнула шаровую молнию и развалила крышу на наружной башне, что, впрочем, имело и положительную сторону – грохот вышел такой страшный, что дочка Кальдемейна впала в шоковое состояние и у нее прошел понос.

Снова видели Трисс Меригольд и ведьмака Эскеля из Каэр Морхена, которые, нежно обнявшись, крадучись проскользнули в беседку в парке. На сей раз не было сомнения, что это они собственной персоной, ибо допплер Тельико пил пиво в компании Лютика, Даинти Бибервельта и дракона Виллентретенмерта.

Несмотря на упорные поиски, гнома, выдававшего себя за Шуттенбаха, найти не удалось.

X

– Йен…

Она выглядела очаровательно. Черные, волнующиеся, украшенные золотой диадемкой локоны блестящим каскадом падали на плечи и высокий воротник длинного белого парчового платья с пышными рукавами в черную полоску, стянутого в талии бесчисленным количеством вытачек и лиловых лент.

– Цветы, не забудь цветы, – сказала Трисс Меригольд, вся в темно-лазурном, вручая невесте букет белых роз. – Ох, Йен, я так рада…

– Трисс, дорогая, – неожиданно зарыдала Йеннифэр, после чего обе чародейки осторожно обнялись и поцеловали воздух возле ушей с бриллиантовыми сережками.

– Хватит нежностей, – молвила Нэннеке, разглаживая на себе складки снежно-белого жреческого одеяния. – Идем в часовню. Иоля, Эурнейд, поддерживайте ей платье, а то она свалится на лестнице.

Йеннифэр приблизилась к Геральту, рукой в белой кружевной перчатке поправила ему ворот черного, шитого серебром кафтана. Ведьмак взял ее под руку.