Базирование Военно-морского флота СССР - Виктор Манойлин

Все лучшее — детям. Это был не только лозунг. Слова песни «Молодым везде у нас дорога» для нашего тогдашнего восприятия были не программой, а свершившимся фактом. В нашей школе и именно в нашем классе учились дети руководителей района: сын первого секретаря райкома партии и дочь председателя районного исполнительного комитета. Обе эти семьи жили в государственных квартирах.

Я бывал в квартире первого секретаря райкома: две комнаты и кухня, казенная, можно сказать, казарменная мебель. Семья — три человека. Своего — только носильные вещи. Отец — в вечных разъездах по району, мать — библиотекарь в районной библиотеке.

Сталин не давал руководящим работникам работать на одном месте более двух-трех лет. Такой ротацией он добивался того, чтобы «новая метла чище мела» и чтобы партаппарат «не сращивался с местными условиями».

Сын первого секретаря тоже бывал у нас и по-хорошему завидовал, что мой отец каждый день дома, что есть сад, что у меня отдельная комната, что у меня постоянные товарищи.

Поэтому могу утверждать, что уровень жизни партийного руководителя районного звена не очень отличался от уровня жизни учителя школы.

Председателем райисполкома у нас избрали конюха одного из колхозов по фамилии Шестерке. Во время Гражданской войны он воевал в Первой Конной, был награжден за храбрость орденом Боевого Красного знамени, после войны остался в своем селе. Когда началась коллективизация, вступил в колхоз. Ордена в Гражданскую войну давали очень редко — значит, человек был исключительной храбрости.

Районная интеллигенция была в недоумении, как он с его низкой грамотностью будет управлять таким крупным районом. Первые его явления народу были малоутешительны — он просто ничего не умел, да и не знал, чего от него хотят, что он должен говорить и что должен делать. Шестерко свыкся со своей долей, никуда не рвался, даже в председатели колхоза, имел большую семью. Но, как тогда говорили, партия сказала «надо» — значит, будет сделано.

В районе всего один учитель был награжден орденом за успехи на поприще образования — его и прикрепили к председателю райисполкома. Ученик оказался толковым, и через полгода он уже вполне сносно выступал и более-менее грамотно писал. По работе у Шестерко тоже стало получаться, и он работал на этой должности до войны, всю войну и часть послевоенного времени.

Его дочка была озорной девочкой, крупной от природы, в потасовках мальчикам не уступала, в науках не блистала, папой не прикрывалась. Учителя ставили ей двойки, приглашали отца на беседу — тот приходил. В общем, учителям не было никаких забот о том, как вести себя с сыном первого секретаря райкома партии и дочкой председателя райисполкома.

В нашей семье в довоенное время о религии никогда разговоров не было. Родители были учителями, что само по себе уже исключало любую форму проявления религиозности. В нашей школе учителя специально антирелигиозной пропагандой не занимались, просто упор делали на науку, которая все может объяснить и всего может добиться. Но общая обстановка, особенно детские газеты и журналы, пионерская организация были такими, что я вырос не просто безбожником, а, как тогда говорили, «воинствующим безбожником», т. е. участвовал в антирелигиозных мероприятиях, главными из которых были демонстративная работа по подметанию улицы во время пасхальных дней, когда верующим работать нельзя, отказ есть куличи и крашеные яйца в Пасху и т. п.

Когда началась война, мать достала спрятанные иконы, а всякая деятельность «воинствующих безбожников» была прекращена.

Родители никогда не говорили, а я никогда не спрашивал, крещен ли я или нет, но старший брат уже после смерти родителей рассказал, что бабушка крестила меня в православной церкви.

В моем сальском детстве не было ни телевидения, ни магнитофона, ни, само собой, Интернета, не было моря печатной продукции. Были газеты «Ленинские внучата» и «Пионерская правда», журнал «Вокруг света», было кино раз в неделю и репродуктор на стене, да еще были регулярные политбеседы. Но, тем не менее, информацией я был насыщен до предела, причем настолько добротно, что и сейчас многое помню до мелочей.

Борьба с троцкистами и шпионами, великие стройки — Беломорканал, канал Москва — Волга, Магнитогорск, Сталинградский тракторный, Комсомольск и др., пятилетка в три года, пятилетка в четыре года, стахановское движение, машинотракторные станции и колхозы, спасение потерпевших крушение на «Челюскине», дрейф Папанина на льдине, перелеты Чкалова и других летчиков, первые Герои Советского Союза, война в Испании, бои с японцами у озера Хасан, освобождение Западной Украины и Западной Белоруссии, финская война, начало Второй мировой, пакт с Гитлером, вхождение прибалтийских государств в состав Союза и многое-многое другое.

Самое главное, что все эти далеко не детские события без всякого принуждения со стороны взрослых вызывали у нас желание как можно больше о них знать, как можно активнее в них участвовать.

Никто нас не водил культпоходом на «Чапаева» — мы сами по несколько раз бегали смотреть, надеясь, что он доплывет до другого берега Урала. Никого из нас не заставляли читать роман Николая Островского «Как закалялась сталь» — мы сами выстраивались в очередь в библиотеку и читали его ночами, чтобы быстрее передать товарищу.

Параллельно с тем миром, в котором совершались героические перелеты и строились гиганты социалистической индустрии, существовал и активно влиял на наше детское сознание и поведение другой мир — мир улицы.

Детство наше было далеко не рафинированное, и были мы далеко не пай-мальчиками. Уличные законы — не продавай, не выдавай, получай за измену, бей сексотов — в нашей среде были действующими законами.

Уличный лексикон был нашим вторым языком, которым мы владели вполне прилично. Слова «секс» не было в уличном лексиконе, но вместо него в ходу было другое, по смыслу полностью идентичное.

Это было мое детство. Когда сейчас некоторые «телетёти» или «теледяди» вопят о том, как им нас жалко, поскольку у нас было такое жуткое детство, у меня одна реакция: «Не твое — не трогай», ну и, конечно, парочка терминов из уличного лексикона тех времен.

Когда толстощекий Олег Филимонов из одесского «Джентльмен-шоу» рассказывает очередной грязный и глупый анекдот про Чапаева, светлого идеального героя моего детства, джентльменом его назвать никак не могу — даже в шутку.

Если перевести на казенный язык все то, что в каких-то образах, понятиях, мыслях наполняло мою детскую голову, и попробовать все это систематизировать, получится примерно следующее:

— социализм, а затем и коммунизм — единственный образ жизни, к которому надо стремиться;

— мировая социалистическая революция неизбежна, надо все делать, чтобы она произошла как можно скорее;

— буржуазия ни за что не успокоится и начнет войну с СССР, война будет скоро, надо готовиться;

— Сталин приведет нас к победе.

Война

В девять утра 22 июня 1941 года я стоял в строю одного из отрядов черноморского пионерского лагеря, ожидая команды пионервожатого Пети: «Шагом марш».

Вдруг Петю позвали в административное здание, откуда он не выходил минут тридцать, а мы терялись в догадках. Петя вышел, сказал: «Война» и побежал к машине, на которую уже садились мужчины пионерлагеря, подлежащие мобилизации.

Все расстроилось мгновенно. Я уже потом прочитал, что вся страна узнала о начале войны в двенадцать дня из выступления по радио Молотова. У нас в лагере радио не было, но о войне мы узнали раньше.

На второй день пионерлагерь перестал функционировать. Пионеров перевезли в Новороссийск, откуда отец забрал меня в Сальск.

Наш город расположен далеко от западной границы, поэтому всех тех ужасов, которые были в первые часы и дни войны, мы не испытали.

Официальная информация в первые дни была чрезвычайно скудной на факты и обильной на призывы. Но уже в первые недели прибывали поезда с ранеными, эвакуированными, суматоха царила буквально во всех структурах, и было видно, что разбить врага «малой кровью, мощным ударом» не получится. После выступления Сталина 3 июля всем стало ясно, какое горе обрушилось на нашу страну.

Наша детская дурацкая радость, что теперь-то уже мы сможем отличиться в боях и показать, на что способны, быстренько испарилась.

В первый месяц войны я ждал сообщений, что вот-вот врага остановят и наши перейдут в наступление. А потом и до конца войны уже не ждал, а только верил, что враг все-таки будет разбит и победа будет за нами. Эта вера не оставляла даже тогда, когда верить было чрезвычайно трудно, когда вера в победу переходила в надежду...

Война стремительно наступала на наш далекий тыловой город. Сперва он до предела был заполнен ранеными бойцами Красной Армии. Под госпитали заняли все крупные школы, банк и другие административные здания. Прибывали эшелоны с эвакуированными предприятиями и населением западных областей, потом стали прибывать эвакуированные предприятия и население уже нашего областного города. В конце 1941 года немцы взяли Ростов, и наш город стал областным центром.