Золотой Крюк - Эмиль Асадов

Чеботарев вышел из кабинета, не чуя ног. Ему предстояла дорога домой.

— Не знаете, какой автобус едет до Киевского проспекта? — спросил он у секретарши, которую так озадачило сочетание странного вопроса со странной одеждой всегда безупречно выглаженного завотделом, что она осталась сидеть с приподнятой чашкой чая в руке. Чеботарев покорно ждал возвращения немолодой уже женщины из состояния мысленной невесомости. Через некоторое время она поняла: что-то отвечать все же придется.

— А вам зачем?

— Карту города черчу, продавать буду, — окрысился Сергей Степанович. — А вы, может, лимитчица, что маршрутов не знаете?

— Не хамите, — обиделась секретарша, и Чеботарев вспомнил, что об этом его просят на протяжении сегодняшнего дня уже третий раз. Это было больше, чем за всю его предыдущую жизнь. "Боже, что со мной происходит?", — мысленно воскликнул несчастный, выходя из кабинета.

— Сто сорок третий… — успела крикнуть ему в спину обалдевшая окончательно секретарша, — но зачем это вам, все-таки?

Узнай она о том, что на этом автобусе Чеботарев собирался ехать до дома, она сама бы отвезла его на своем "запорожце". А если бы Чеботарев об этом знал, он бы ей, наверное, сказал, вместо того чтобы ругаться. Но добрые помыслы разных людей не всегда пересекаются в искривленном пространстве бытия.

На пустыре, как и по всей Москве, стояла теплая безветренная ночь. Но деньги, зарытые неподалеку от вала асфальтоукладчика, проросли, как в сказке про золотой ключик, и на пустыре вымахало целое дерево, с пачками зеленых банкнот вместо плодов. Узнав про это, Витек понял, что дерево надо было срочно срубить, потому что когда рассветет, его заметят прохожие. Они придут с милицией, его, Витька, схватят с поличным, и посадят в тюрьму. Поэтому Витек, не теряя ни секунды, метнулся с раскладушки к выходу из будки Палыча и… проснулся.

На пустыре, как и по всей Москве, стояла теплая безветренная ночь. Витек налетел в темноте на что-то мягкое, что оказалось Палычем, который тоже проснулся и стал материться.

На дворе темень была — хоть глаз выколи. Витек, не обративший внимания на увещевания Палыча, понял, что дерево найти не сможет. Постоял немного, вдыхая чистый воздух полной грудью. Был, правда, фонарик, но на свет, мерцающий на пустыре, точно могли пожаловать какие-то нежелательные гости. Лучше было дождаться рассвета, и с первыми лучами разглядеть дерево и уничтожить его. Оборвав сначала плоды, разумеется. Витек вернулся в каморку. Палыч включил свет, но Витек заорал:

— Погаси! — и рассказал Палычу о своих опасениях. Тот вздохнул, — а кому легко жить в одной комнате с ненормальным соседом? — но свет все же выключил.

— Спать ты, стало быть, опять до утра не будешь? — резюмировал Палыч.

— Не буду, — твердо сказал Витек.

— Третью ночь подряд без сна, так и с ума скопытиться недолго.

— Слушай, Палыч, я ж неплохо жил, — вдруг сказал Витек. — Нормально пил, спокойно спал. Ну на черта мне эти деньги, которые я даже тратить боюсь?

— Тратить деньги еще уметь надо, — сказал из темноты Палыч, — а там у тебя вообще сколько?

— Не знаю. Пересчитать не успел.

— Тютя… Ладно, потом пересчитаем. Ну вот ты что с ними делать собираешься?

— Ну, машину куплю, — предположил Витек. — Хорошую какую-нибудь. Кадиллак.

— На фига он тебе сдался?

— На заказы ездить буду. Пять минут — я уже у клиента.

— Идиот ты, Вить, — серьезно сказал Палыч, — да ты знаешь, сколько такая тачка бензину жрет? Все, что клиент за твою сантехнику заплатит, на него и уйдет. Да у тебя и прав нет.

— Права тоже куплю.

— "Куплю, куплю", — передразнил Палыч, — будто все на деньги можно перемерить. Да ты представь — приходишь ты, значит, в магазин машину покупать… Они на тебя смотрят… и.… Не въезжаешь, нет?

— А что такое?

— Да ты, тормоз, на себя в зеркало посмотри! Небритый, немытый, исхудал, как жердь, за последние дни, глаза от недосыпу, как у кролика, красные. Заходит такой гусь в магазин и достает из штанов пачку дорралов. Машину мне, дескать, заверните, а то цвет прежней не подходит к моему нынешнему гардеробу. Тебя и завернут, как миленького!

— Логично, — согласился Витек, — меня могут и внутрь не пропустить. Там везде такие жлобы вход охраняют — от одного взгляда синяки появляются.

— К деньгам надо привыкать, — продолжал поучать Палыч. — К большим деньгам, как у тебя теперь — тем более. Иначе нутро наружу рано или поздно все едино выпрет, хоть во фрак влезь, хоть ботинки лаковые надень. А внутри ты пока как был пьяница и босяк, так и есть.

— Полегче, — обиделся Витек, — тоже мне, профессор здесь нашелся. Да я из простой проволоки любой агрегат собрать могу. Это от тебя толку, как от козла молока. Сторож, называется — у него целый завод сперли, а он и ухом не повел.

— Нужен мне этот завод, как зайцу тормоз — пожал плечами Палыч. — Такие, как ты, и сперли. Всю страну уже сперли, пропили и прос… ли, а виноват, оказывается, сторож.

Замолчали. Но Палыч за обиду отомстил — когда только веки Витька начали наливаться, его вновь разбудил голос старика.

— Светает, вроде, — сообщил он. — На вот, сам убедись — нет там никакого дерева. Нечего было бояться.

Витек всмотрелся в серую мглу за окном, никакого дерева не обнаружил, и вздохом признал глупость своего поведения.

— Это еще ничего, — смилостивился Палыч. — По сравнению с прошлой ночью, когда ты так дрыгал ногами по койке во сне, что чуть сторожку мне не развалил.

— Я убегал от милиции.

— Убежал хоть?

— В последний момент. Подраться даже пришлось. Меня один догнал, так я ему в ухо вмазал…

— Придурок. Это ты меня тогда — в ухо, я тебя тряс, разбудить хотел, — Палыч для наглядности потыкал пальцем в пострадавшую часть организма. — Главное, ты даже не проснулся — дальше побежал.

— Ты прав, наверное, — признался Витек. — Хватит мне бегать. Пора "новым русским" становиться. Они же все равно сантехника пришлого ищут, а тут — перевоплощение, почти смена внешности. Только с чего начать, не знаю.

— Все новые русские — это хорошо забытые старые евреи, — заявил Палыч. — Внешность тебе неплохо для начала побрить. И постригись, а то в патлах скоро тигры заведутся, а ты и не узнаешь.

— Тогда давай сделаем так: завтра вместе идем в парикмахерскую, потом прикупаем шмоток, я себе пиджак оторву двубортный, белый или малиновый, а вечером ужинаем в каком-нибудь шикарном месте, — оживился Витек. — А повезет — познакомимся под вечер с барышнями не самых строгих правил, на тонких длинных каблуках…

— … и пригласим их сюда, в сторожку, — ехидно принялся развивать мысль Палыч. — А если они музыку слушать захотят, я им вместо магнитофона с улицы в окно петь буду. А одежду мы завтра выбросим, потому что здесь ее даже повесить не на что, и грязюка кругом. Обокрасть нас барышни, правда, не обокрадут — ну, кроме того, что в кармане будет — но дружкам своим наверняка к нам дорогу покажут. Они с нас назавтра остатки вытрясут.

— Чего ж делать-то? — расстроился Витек.

— Да все, что ты сказал — но не торопясь, а постепенно. Чтобы никто не заподозрил, откуда у тебя деньги появились. И нечего дорралы эти светить нигде. Надо вынуть немножко и на рубли по курсу обменять.

— Я даже курс какой, не знаю! — расстроился Витек. — Обманут же меня.

— Тебя-то обманут, — горделиво согласился Палыч, — а я на что? Тебе бабки светить в руках ни к чему. А на мне подозрений быть не может. Ну не похож я на взломщика, по возрасту не подхожу. А курс подберу — самый лучший. Костюм парадный есть, заодно и по городу прогуляюсь — забыл уж, как он выглядит, последние годы только от будки до магазина и обратно. Да еще в трест. Сегодня тоже зайду — вдруг зряплату давать будут? Вот прям сейчас оденусь и пойду — утро уже в разгаре, часов семь, наверное.

— А я что?

— А ты спать ложись. На тебя смотреть больно, тебя сейчас даже Пикассо позировать не пригласил бы.

— Кто еще такой за Пикассо?

— Художник иностранный, — просветил Палыч. — Про таких, как он, Никита Сергеевич Хрущев прямо говорил — импер-сионисты и педерасты.

— Я никаким сионистам позировать не собираюсь, — снова начал обижаться Витек. — Педерастам тоже. Больно ты интеллектом давишь. А я и без академий сейчас богаче, чем вся Академия Наук.

— Ну да, — проворчал Палыч, извлекая из под койки аккуратно сложенный целлофановый пакет, в котором хранился его выходной костюм с прикрепленными орденскими планками, — в том вся российская беда — вечно у нас деньги достаются одним, а мозги — другим. Бабки-то давай!

— Сколько?

— А я знаю? 100 или 200 — хватит, наверное.

Витек ненадолго испарился из сторожки — потом вернулся с двумя бумажками, которые вручил Палычу.

— Не отсырели, хорошо спрятал, — Палыч потер купюры пальцем, потом сложил вчетверо и спрятал в нагрудный карман над планками. — Ладно, пошел. А ты спи.