Повседневная жизнь русского кабака от Ивана Грозного до Бориса Ельцина - Игорь Курукин

Секретарь багдадского халифа Ахмед ибн Фадлан, побывавший в 921 году на Волге, описал церемонию похорон знатного «руса» с неумеренными возлияниями его друзей до тех пор, пока мертвый не был сожжен. Вместе с умершим в загробный мир отправилась одна из его наложниц, которой дали выпить огромный кубок — чашу смерти. Находки в захоронениях ритонов и кубков свидетельствуют именно о подобных ритуальных пирах-«стравах». Такой пир с истреблением огромного количества еды и питья должен был противостоять смерти и способствовать изобилию. Прежде чем так веселиться, надо было еще добыть необходимые средства, поэтому не случайно начало древнерусской государственности связано с «полюдьем», во время которого князь и его воины обеспечивали себя пропитанием.

В традиционном мире древних крестьян-общинников никто не мог праздновать по-своему и когда захочется. Пиры были неотъемлемой частью языческого ритуала. Для них на языческих городищах-«капищах» строились просторные помещения на 200—250 человек. Совершив жертвоприношение и прочие обряды и вознеся хвалу богам, собравшиеся начинали совместную трапезу с выпивкой.

Ритуал западных славян-язычников включал в себя ежегодные церемонии наполнения кубка идолу бога Святовита. По этому кубку жрец гадал о будущем урожае, а затем выливал старый напиток к ногам идола, в возлияние ему; наполнял рог свежим напитком и, почтив идола, как будто он должен был пить прежде жреца, просил торжественными словами счастья себе и стране и людям, обогащения и побед. Окончив эту мольбу он осушал рог и, наполнив опять, клал в руку идолу{6}. В древнерусских христианских поучениях против языческих пережитков также говорится о питии чаш в честь языческих богов-«бесов»; о том же священники спрашивали и на исповеди: «Молилась бесом или чашу их пила?» 

«Почестный пир»

Жизнь древнерусских князей и их сподвижников была, конечно, более разнообразной. Однако и в этом княжеско-дружинном кругу пиры не были повседневным занятием: суровый быт эпохи, частые войны, далекие поездки и административные заботы оставляли дружиннику, боярину или купцу не так много времени для веселья. Богатое застолье с хмельным «зельем» носило чаще всего ритуальный характер. Одними из таких освященных временем обычаев и были воспетые в былинах знаменитые пиры князя Владимира:

Во стольном городе во Киеве,Как у ласкового князя у Владимира,Собирался у него там почестный пир,Почестный пир и пированьицеНа всех князей, на всех бояр,На всех сильных могучих богатырей.

О размахе торжеств говорит «Повесть временных лет»: после постройки храма Богородицы (Десятинной церкви) Владимир Святославич в 996 году устроил в городе Василеве «праздник велик, варя 300 провар меду, и созываше боляры своя, и посадникы, старейшины по всем градом, и люди многы, и раздал убогым 300 гривен». Пир горой шел восемь дней, после чего князь вернулся в Киев «и ту пакы сотворяше праздник велик, сзывая бещисленое множество народа»{7}.

В эпоху становления государственности такие застолья становились своеобразным общественным институтом — совещанием князя со своими приближенными, дружиной, старейшинами: «Бе бо Володимер любя дружину и с ними думая о строи земленем, и о ратех, и о уставе земленем». На пирах-советах решались вопросы войны и мира, сбора дани с подвластных земель, принимались послы; былинные богатыри вызывались на «службу дальную»{8}. Торжественная трапеза закрепляла политический союз. Так, в 1147 году, известном как дата основания Москвы, в этой впервые упомянутой в летописи окраинной крепости Ростовской земли князь Юрий Владимирович Долгорукий (1125—1157) дал «обед силен» изгнанному из Киева Святославу Ольговичу. Пир мог стать и местом сведения счетов: тот же Юрий в 1157 году был отравлен в застолье киевскими боярами, а 60 лет спустя рязанский князь Глеб перебил собравшихся у него в гостях своих соперников-родственников.

На пиру князь вершил суд, награждал отличившихся, наделял обездоленных — в таких условиях верховная власть могла непосредственно и неформально общаться с подданными и должным образом реагировать на общественные настроения, что нашло отражение в былинах. Приехавшему в Киев «поступать на службу» богатырю Илье Муромцу не надо было являться в какое-либо учреждение, предъявлять документы или заполнять анкету. Он мог прийти прямо в «палаты белокаменны» и там за столом рассказать о себе, а в ответ на сомнения показать трофей — связанного Соловья-разбойника.

Княжеское застолье выполняло роль своеобразного государственного органа, где без формальностей решались многочисленные вопросы, а «мужичище-деревенщина» и князь еще могли говорить почти на равных. Столкновение мнений разрешалось столь же непосредственно. Древнеищие статьи сборника законов — Русской Правды (XI век) специально предусматривали штрафы ссорившихся на пиру за удары рогом или чашей. В былинах примирение соперников и единение князя со своей дружиной венчала круговая чаша, «не малая стопа — полтора ведра» (правда, раскопки в Новгороде показали, что древнерусское ведро было гораздо меньше современного).

В таких условиях отказ князя от устройства освященных обычаем пиров по религиозным соображениям воспринимался бы массовым сознанием не только как отречение от отеческих традиций, но и разрыв личных отношений носителя власти с широким кругом представителей других социальных слоев. И если принимать помещенное в летописи предание за правду, то слова Владимира о «веселии Руси» свидетельствуют не о какой-то особой приверженности к спиртному, а о том, что князь был достаточно гибким политиком: вводил новые законы и порядки, но при этом сохранял ритуалы и празднества, укреплявшие его авторитет.

Осуждение пьянства как антихристианского поведения способствовало сохранению его языческой символики, которая благополучно дожила до нашего времени. Именно к языческим ритуалам восходит отмеченная иностранцами манера русских пить водку не прерываясь и до дна. Налитый доверху стакан символизировал «дом — полную чашу» и полное здоровье его хозяина.

Современный тост когда-то являлся магическим благопожеланием. В Изборнике Святослава 1076 года читаем: «Чашу принося к устам, помяни звавшаго на веселие». В XVI столетии московские люди пили с пожеланием своему государю удачи, победы, здоровья и чтобы в его врагах осталось крови не больше, чем в этой чаше. Пить полагалось до дна, так как недопитое спиртное означало «оставленное» в чаше недоброжелательство.

Братчины и корчмы

В городах и селах Руси с глубокой древности были широко известны братчины, продолжавшие традиции языческих обрядовых трапез. Такие праздничные мирские пиры («братчина Никольщина», «братчина Петровщина», осенние праздники урожая и другие) объединяли и связывали личными отношениями членов крестьянской общины, прихожан одного храма, жителей одной улицы или участников купеческой корпорации; по этнографическим данным известны братчины скотоводческие, земледельческие, пчеловодческие и охотничьи. Обязательной частью этих общинных праздничных пиров являлся обрядовый напиток — мед или, чаще, пиво, причем иногда употреблялся один общинный ковш, из которого все участники пили по очереди. Братчины впервые упоминаются в письменных источниках XII века: когда жители Полоцка в 1159 году хотели заманить обманом князя Ростислава Глебовича, то «начаша Ростислава звати льстью у братьщину к святей Богородици к Старей, да ту имуть и». В более поздние времена такие праздники посвящались, как правило, святым-покровителям и существовали в России вплоть до XX столетия{9}.

Позднее мужики объясняли наблюдавшим такие трапезы исследователям, что мирские праздники установлены с давних времен «по обетам, данным предками в бедственные для них времена и в память чрезвычайных случаев или происшествий: мора людей, падежа скота, необыкновенного нашествия медведей, волков или других хищных зверей, ужасных пожаров, гибельных ураганов, совершенного побития хлебов»{10}.

Организация братчин подчинялась древней традиции. Выбирался главный распорядитель — «пировой староста»; он проводил сбор в складчину необходимых припасов: муки, солода и прочего. Под его наблюдением варили пиво или брагу, иногда на две-три сотни человек. Староста не только распоряжался за столом, но и признавался властями в качестве официального лица. Псковская судная грамота (XIV—XV века) признает за братчиной даже право суда над ее членами: «А братьщина судить как судьи»{11}, — таким образом собрание общинников разрешало бытовые споры и конфликты соседей. Этот же документ гласил: «Кто с ким на пьяни менится чим, или что ино им разменится или купит, а потом проспятся и одному исцу не любо будет, — ино им разменится, а в том целованиа нет, ни присужати», — то есть заключенная во время пирушек сделка могла быть признана недействительной, если одна из сторон хотела ее расторгнуть.