Убить грешника. Остросюжетная ироническая история - Юрий Курик

Незваный гость Тимофея не спал. Он о чём-то своём задумался. По антуражу и пошибу поведения видно, что старичок, несмотря на годы, и благодаря пережитым невзгодам, не пенсионер районного значения. Скорее всего «его старческое величество» занимало весьма достойное место в ареопаге авторитетных людей криминальной России. Хотя, нынче в смутные времена, всё перемешалось на просторах Родины. Высокое звание «вор в законе» опошлили и опустили казённые людишки. Прославились не борьбой с родным криминалом, не личными подвигами в назидание потомкам. Опозорили тем, что находясь внутри закона, они воруют, вытирая ноги о сам закон. От того и звание «вор в законе» обрело другой смысл. Государевы слуги крысятничают в государственной казне от пролива товарища Лаперузо до главного города Калининграда, и толпами бегут с корабля под названием Россия. Капиталы, стервецы, хоронят по забугорным офшорам и банкам. Честному урке и воровать скоро ничего не останется. У работяг в кармане вошь на аркане. Мелкий бизнес сам с протянутой рукой. Средний и крупный чиновничье семя обсасывают со всех сторон – подцепиться нет возможности.

Воруют все.

Воруют всё.

Честному вору в компании бесшабашного чиновничьего жулья и казнокрадов нет места. Посудите сами, как звучит: «Яша Япончик депутат госдумы или Маруся Морозова банкирша.» Смешно слушать и ухо режет. Хотя, наоборот: депутат – вор, банкир – жулик, звучит прекрасно и никого не удивляет. Своим воровством государевы люди поставили отечественный криминал в неудобное положение. Заграничные товарищи из «Триады», «Коза Ностра» начинают откровенно подсмеиваться над нашими авторитетами криминального мира, мол. Пора вам лапти сушить. Лафа кончилась. Вам на смену пришло новое поколение – воров миллиардеров.

Обидно, конечно, выслушивать подобные подначки, но, увы, что выросло, то выросло. Может и правда пора на покой, но за державу обидно – оставят новые ворюги страну с голой жопой, нищим народом и умотают в свои Лондоны – Богамы…

Много любопытных мыслей роилось в седой голове инвалида…

Тимофей застонал.

Старикан мигом распахнул глаза. Узник одиночки лежал на кровати. Доктор произнёс первые слова:

– Александр Васильевич! Он сейчас очнётся. Укол делать?

Старикан бросил взгляд на бледную физиономию Тимофея и кивнул головой в знак согласия.

Тюремный врач затянул жгут на правой руке Антонова и, войдя в вену, медленно сделал укол. Тимофей застонал и открыл ошалевшие глаза.

– Где я? Что со мной?

По знаку старика «лепила» и «шестёрка» испарились из камеры. Сам инвалид не спеша подъехал к кровати и заглянул в глаза Тимофею.

– В тюрьме, мил человек! В острог вас, значитца, определили. От расстройства чувств вы пришли в невротическое расстройство и натурально упали в обморок. Нежная, однако, у вас натура.

Тимофей попытался сфокусировать взгляд на старике:

– А вы? Кто вы?

Старик медлил с ответом. Он вытащил из кармана халата портсигар. Раскрыл с музыкальным звоном и протянул Тимофею:

– Курите?

– Нет. Спасибо.

– А я с вашего разрешения закурю. Дурная привычка. С шести лет курю и каждую неделю хочу бросить, но «увы» и «ах».

Старик закурил и продолжил:

– Вот вы спрашиваете: «Кто я?» С какого места вам рассказать? С того, как родился? Крестился? Первый раз сел в тюрьму? Вопрос ты задал интересный. Действительно – кто я? Вы меня не знаете, но в определённых узких кругах моя личность широко известна. В данном остроге мы соседствуем. Я рядом с вами в одиночке обитаю. Решил полюбопытствовать и навязаться вам в знакомцы. Знаете ли, не с кем нормальным словом перекинуться. Хочется побеседовать о вещах вечных, без фени. Я ведь, знаете ли, Пушкина люблю. Тютчевым душу тешу. Похохатываю над Аверченко. Народец здешний манерами грубоват. Без надзора могут кучу глупостей натворить и кровью будут умываться. Судить их за это, язык, право слово, не поворачивается. Все они жертвы агитпрома, побитые жизнью.

У Тимофея от удивления вытянулось лицо:

– Что-то новое. Зеки жертвы агитпрома?

– Да, уважаемый. Кстати, как вас звать величать?

– Просто Тимофей. Без отчества.

– Я, Александр Васильевич. Поставлен обществом следить за порядком в этом остроге. Так вот, Тимофей, я образованием не испорчен. Свои университеты я прошёл у хозяина за колючкой. Я достаточно старый человек, чтобы делать выводы из прошлого. Нас, простой народ, силком прогнали по этапу из России в СССР и обратно. По пути на уши навешали столько лапши, что люди перестали верить всем обещаниям грядущего счастья. Чабаны человеческого стада в любые времена жили, как сыр в масле. У маленького человека желание жить хорошо меньше не становится. Ему предлагают потерпеть, ужаться, мол, завтра всем будет счастье. Почти сто лет простых людей водят за нос, обещая шоколадное будущее. По факту бытия простые люди, как были рабочей скотиной, так ею и остаются. Человек не птица, но он тоже хочет вырваться из безнадёги и взлететь в синее небо выше облаков. Он желает счастья не завтра, а сейчас и здесь, но его, как не было сто лет назад, так и не видно. Дурит агитпром головы простым людями душу мутит, обещая удовлетворить все «хотелки» к понедельнику, к пасхе. В крайнем случае на следующий год с госгарантией. Проходят годы, меняются господа-товарищи Обещалкины, обвиняя ушедших во всех российских бедах и, пуще прежнего, обещают подданным лучшую долю. Опять враньё. Спасение утопающих, дело рук самих утопающих. Люди, обманутые агитпромом, в отчаянии сами пытаются поймать золотую рыбку или жар-птицу за хвост. Дорога в острог вымощена разбитыми надеждами. Вас к нам каким ветром занесло? Вы не сиделец? Сразу видно, что в нашей компании случайный человек.

Тимофей успокоился. Седой инвалид в коляске не мог представлять серьёзной угрозы. Наоборот, вызывал расположение и желание общения.

– Александр Васильевич, рад знакомству. Вы правы. Я у вас не по определению суда, а, так сказать, проездом. Не по желанию, а по нужде. Приютите под своё крыло дней на десять?

– Что так скоро? Уверены, беда рассосётся?

– Нет, не уверен, но правило игры вынужден соблюдать.

– Боже! Как перелопатили мир, если человек от беды вынужден прятаться в тюрьме. Простите за стариковское любопытство, что от вас хотят?

– Ничего сверхъестественного. Желают убить. В качестве бонуса получил отсрочку от свидания со смертью на десять суток, в виде добровольного заключения в тюрьме.

Александр Васильевич пыхнул сигаретой. Выпустил разом изо рта и ноздрей клубы дыма. Почесал концом нефритового мундштука козлиную бороду и тихо изрёк:

– Вы находите мужество шутить на краю собственной могилы? Надеюсь, вы понимаете, если не уничтожить заказчика, то вас непременно убьют. Не спасут и тюремные стены. Поверьте моему опыту – ваше спасение в вашей памяти. Никто лучше вас не знает страницы прожитых вами дней. В прошлом вы встречались с заказчиком на ваше убийство. Ваш контакт с ним, причина его радикальных мер.

Тимофей с интересом заглянул в чёрные глаза Александра Васильевича и не смог отвести взгляд. Глаза воровского авторитета, как магнит приковывали к себе внимание, незаметно, на «кошачьих лапах» влезали в душу, и мягко лишали желания сопротивления чужим мыслям. Добрые. Ласковые слова седого старичка сладкой патокой вливались в уши Тимофея. Хотелось от всего сердца обнять дедушку и, взяв его руку, пойти вместе в страну Счастья, где нет ни забот, ни хлопот, где царит мир, любовь и порядок. Остатками критического самосознания Тимофей чётко понял: «Это гипноз. Старик хочет выпотрошить меня, как селёдку. Срочно падаю в обморок и мордой об пол!»

*******

За четыре месяца до описываемых событий…

Кабинет начальника тюрьмы поражал своей аскетичностью. Ничего лишнего. Вся мебель советского производства 50-летней давности с металлическими блямбами инвентарных номеров. Начальственный стол покрыт зелёным сукном с фиолетовыми пятнами чернил. Поверх лежало толстое оргстекло. Под ним приютились в разных местах, иногда налегая друг на друга, белые листочки с чёрными буквами информации. Некоторые из них потеряли свой первоначальный вид и смысл, но хозяин кабинета привык к пожелтевшему виду листков и у него не поднималась рука выбросить их в мусор.

Достопримечательностью кабинета были два десятка венских стульев, сработанных тюремными сидельцами лет 70 назад. Минимум дерева и крепёжных деталей при максимуме умения и любви к делу, явили миру невероятно крепкие, лёгкие и долговечные стулья.

На столе, слева от начальника, стояла настольная деревянная лампа, покрытая воздушной затейливой резьбой. При её включении, в воздухе разливался аромат свежеспиленной сосны. Лампой начальник гордился и при случае упоминал, мол, это единственный подарок от зеков за тридцать лет безупречной службы.