Ронни Джеймс Дио. Автобиография. Rainbow in the dark - Ронни Джеймс Дио
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я бежал от этого звука, пока однажды он меня не настиг.
2
Встань и заяви о себе
К средней школе я начал дружить с теми, кто, как и я, были неместными – из другой части города. Сначала мы защищали свою честь, ввязываясь в небольшие драки, затем стали кровными братьями навеки. Одним из моих приятелей был Пол Консрой, которого не очень приятно прозвали «Бродягой Флойдом». Не потому, что он был бездомным или беспомощным, а потому, что стал вести совершенно другой образ жизни, отличавшийся от того, который в Кортленде считался «нормальным».
Флойд был рок-н-рольщиком и бунтарем. Он познакомил меня с кожаными шмотками, революцией и музыкой, которую прежде я никогда не слышал. И у него была огромная коллекция пластинок. Новое, старое – абсолютно все. Сначала он включил мне блюз – Би Би Кинга, Папу Чарли Джексона, Мадди Уотерса… Что это было? Какое-то Вуду? Боль, слезы, смех, радость… все эмоции в одном круглом черном куске пластика. Далее еще одна поросль артистов – Литтл Ричард, Чак Берри, братья Эверли и Элвис. Настоящий рок-н-ролл. Элвис уже набрал невероятную популярность. По телевизору я видел, как он двигается на сцене, и мне были знакомы его хиты, но только теперь, услышав благодаря Флойду другие коллективы, я осознал истинное музыкальное «происхождение» Элвиса. Вот ведь как бывает!
И однажды дома у Флойда я встретился с Элвисом. Или по крайней мере кем-то очень похожим на него. Он держал гитару, и на голове этого парня она, безусловно, выглядела как помпадур Короля. Звали его Ники Пантас. Он играл на гитаре. Классно выглядел. Был рок-н-рольщиком. Я хотел быть как он.
Ники был меня на год старше, и хоть мы и ходили в одну и ту же школу, до этого ни разу там не виделись, поскольку разные классы старались держаться друг от друга подальше – за исключением, разумеется, подкатов старшеклассников к нашим девчонкам. Ник играл в бейсбольной команде питчером-левшой. Элвис умел закручивать мяч? Ничего себе! А чего-нибудь этот парень не умел?
В тот день в доме Флойда мы втроем болтали, мечтали и строили планы, при этом опустошили отцовский бар, выпили и вырубились, потом нас тошнило, и мы поклялись, что больше этого не повторится. Еще ни одного аккорда не сыграли, а уже считали себя группой.
Еще нам с Флойдом нравилось играть в «Мафию». Может быть, нам хотелось такие же крутые имена, как у тех героев. Может быть, хотелось быть крутыми хладнокровными парнями, которых прославляли по телевизору и в фильмах, и которые высмеивали авторитеты, как реальные, так и вымышленные. Мафиози были бунтарями со своими принципами, которые мы, честно говоря, не понимали, но для юных американских детишек итальянского происхождения в 1950-х эти манящие бандиты казались семейным полицейским подразделением. Когда Флойд сказал, что мне нужно сменить имя – «Невозможно стать звездой с фамилией Падавона!» – насмехался он надо мой – я решил вдохновиться различными мафиози. Мы хотели придумать фамилию из нескольких букв и, очевидно, итальянского происхождения. А потом меня осенило – Дио!
Я не был уверен на сто процентов, но хотел стать звездой и чтобы друзья поучаствовали в этой безумной авантюре, поэтому выбрал это новое имя и приготовился к битве. Ронни Дио: мафиозный музыкант.
Мы собирались стать группой, но по-прежнему приходилось посещать школу, делать уроки и каждый день по четыре часа играть на трубе. Поиски остальных музыкантов и совместные репетиции уходили на второй план, и в основном все сводилось лишь к разговорам, надеждам, желаниям и мольбам о том, что когда-нибудь все сбудется.
Однажды вечером мы завернули за угол на Дрим-стрит, и в YMCA[1] проходили танцы. Играла молодая группа из соседнего Бингемтона, называвшая себя The Rickettes[2]. Мы с Ники приехали пораньше, чтобы заценить их выступление. Держали дистанцию, прикидываясь равнодушными. Но у этих ребят было все: гитары, электрический бас, усилители и звуковая система. Когда они взбодрились и приступили к музыке, это было круто. Больше мы не могли притворяться, что нам все равно, и мы стояли, широко раскрыв глаза, отчаянно желая быть как эти парни.
В кружащейся в танце толпе мы стали тщательно искать ребят, с которыми можно сколотить группу. Это оказалось несложно. Музыкантов всегда находят, когда «присматриваются», восхищаясь или же ненавидя себе подобных. А выбрать было из кого – несколько барабанщиков, басист, пианист и саксофонист. С барабанщиком оказалось легче всего. Среди кандидатов была девушка, и все мы знали правила. Никаких телок! Поэтому заговорили с парнем по имени Томми Роджерс и – к радости своей – обнаружили, что у него есть барабаны и подвал, где можно репетировать.
Следующим мы взяли в оборот Джона Алкорна – он играл на басу, но доступ у него имелся лишь к одному из тех больших контрабасов, на которых играли джазмены. По крайней мере Джон умел играть, поэтому мы были ему рады и пригласили в группу. Последним взяли молодого парня по имени Джон Кейн. Джон, которого также называли Джеком, был саксофонистом и уже успел выступить живьем; солировал как ненормальный. И вдруг оказалось, что это не просто разговор. У нас действительно есть группа. Только я сомневался, что мы действительно что-то можем.
Услышав The Rickettes и их мощный звук, мы поняли, что нужны усилители более высокого качества, но поскольку деньги были проблемой, мы довольствовались старым усилком и принялись его чинить. Мой дядюшка Джонни неплохо разбирался в телевизионной электронике, поэтому мы втянули его в эту авантюру. Он чего-то покрутил внутри этой штуковины, а потом заявил, что все готово и можно проверять. Выключатель был поднят, и маленький красный огонек, мигавший и продолжавший ярко гореть, сигнализировал о первом признаке успеха. Сыграли гитарный аккорд, и трясущейся рукой Ники подрубил этого зверя. Звуки, получившиеся в тот день, безусловно, мало походили на музыку, но боже! Было громко! Есть контакт! А как мощно!
Моя роль заключалась не только в том, чтобы играть на трубе. Гитарист у нас был всего один, и я бы в любом случае не потянул. Список песен состоял исключительно из инструментальных композиций. О вокале мы стали думать только когда поняли, что не сможем составить
