Суровая готика - Александр Птахин

У Прошкина целый список этих людей имеется. То есть учиться Баев любил. Даже изучал какой-то таинственный старинный язык под названием, — Прошкин сверился со своими записями, — САНСКРИТ…

Прошкин человек прямой — и наговаривать напраслину ни на кого не будет. Пусть даже у человека и каблуки на сапогах, и серьга в ухе. Прошкин два часа убил, беседуя с медицинским персоналом в госпитале, где провел последние несколько месяцев и скончался комдив Деев. Баев действительно был хорошим сыном и проводил много времени у койки отца. Не только за медперсоналом присматривал, но и пот со лба вытирал, постели менял, и газеты вслух читал, и с ложки кормил. Баев никому не доверял отеческого здоровья! В последние дни просто от Деева не отходил. Хотя посетителей у комдива Деева даже на смертном одре хватало, да еще каких именитых! Так что общественность ждала пышных похорон почившего героя на самом знаменитом столичном кладбище.

Но когда товарищ Деев умер, а случилось это в самом начале нынешнего апреля, Саша настрочил письмо, суть его такая: в связи с тяжелым экономическим положением в стране прошу похоронить моего отца — как он сам, простой кавалерист — конноармеец, того хотел бы — без всяких торжеств и почестей в его родном городе Н… На чье имя адресовался? Семена Михайловича Буденного. Семен Михалыч — человек добросердечный, на следующий день Сашу Баева лично принял, облобызал в обе мокрые от слез щеки, в общей сложности два часа проговорил с ним — вспоминал легендарное прошлое, и даже сам смахнул сентиментальную слезинку. Дал Саше и специальный холодильный вагон, и специальный гроб, и даже маневровый паровоз — благо, недалеко. И торжества запретил. Некролог был только в «Красной звезде». И, конечно же, устную просьбу Саши — направить его, Баева Александра Дмитриевича, на работу в город Н. в связи с тяжелым состоянием здоровья проживающего в Н. дедушки — тоже удовлетворил. Схоронили Деева в Н. тихо и неприметно. Вот такая история.

— Нескладная получается у тебя, Прошкин, история, — покачал головой Корнев.

— Это почему?

— Да сам подумай, — Корнев разлил остаток водки для ясности мышления. — Был бы ты, Прошкин, агентом империализма и затеял убить героического комдива, — Прошкин изо всех сил протестующе замахал обеими руками, — я просто для образности, — успокоил его начальник и продолжил: — Так вот, решил ты уничтожить героя. Отравить. Подсунул ему пилюлю ядовитую — благо, он в больнице. Но не тут-то было — вылечили комдива. Ты опять за свое — теперь в шприц яду набрал и укол сделал. Но и тут промашка — снова вылечили комдива, да еще и охрану к нему приставили! А ты снова за яд.

Прошкин почесал затылок:

— Ну почему снова за яд? Что, револьверов нет у врагов? Или холодного оружия? Да и в окно палаты можно вытолкнуть. Вон, мужики в Москве рассказывали — бывшего белого генерала Краснова вообще струной от рояля в Париже удавили…

Корнев грустно кивнул:

— Вот и я о том же. То ли с ядом повезло Дееву, что за три года не подействовал. То ли с врагами — уж очень попались упертые.

— Я, честно говоря, Владимир Митрофанович, — признался Прошкин, — вообще не могу понять: зачем травить человека, который и так серьезно болен? Медработники в один голос говорят: не жилец он был, такого лечить — только лекарства народные портить…

— А чем Деев болел? — поинтересовался бдительный Корнев.

— Что-то с печенью у него было и с кровью… — неуверенно промямлил Прошкин.

— Вот сразу видно, что ты Николаша — человек безнадежно здоровый! У каждого больного есть диагноз, в соответствии с которым назначения делают. Вроде воинского приказа — четкий и ясный. В нем и как болезнь называется, и как ее лечить. А вот если диагноза точного нету — значит, горе — доктора попросту не знают, что у человека болит да что с таким пациентом делать, — во время этой познавательной речи Прошкин виновато потупился — он действительно был физически крепким и болел всего один раз — в раннем детстве, корью.

— Виноват, Владимир Митрофанович, не доглядел… — согласился со справедливой критикой начальника Прошкин.

— Так вот, Николай, догляди: что за диагноз был у героического Деева — это раз, два: разузнай — когда и как он хворать начал, поспрашивай товарищей его боевых, но не командиров — комиссаров, а просто бойцов из его частей — кто-то ж да должен помнить. Да, в-третьих: что за дедушка такой у этого Баева и из какой коробочки он выпрыгнул?

Прошкин согласно кивнул — ему и самому было интересно разузнать про этого дедушку.

— Тут ведь, как я тебе скажу, Коля, — разоткровенничался захмелевший Корнев, товарищи перешли уже к следующей бутылке, — тут большой политикой пахнет, а потому и неприятностей может быть — не оберешься! Больше скажу тебе, Прошкин, если мы неприятностей не хотим — нам с этим Баевым надо дружить и дружить…

— Зачем? — не уразумел сразу Прошкин.

Корнев коварно усмехнулся:

— Против Ульхта дружить будем. Самим нам с этим Ульхтом не справится. Невелики птицы.

— А чем это Баев такой великий? Росточку — метр шестьдесят пять с каблуками! — вознегодовал подвыпивший Прошкин. Дружить с Баевым, пусть даже и против такой пакостной персоны, как «бледный» Ульхт, Прошкину совсем не хотелось — он вспомнил некоторые намеки, которые слыхал в Москве по поводу этого Саши, но мысли были столь крамольными, что даже думать, а тем более произносить их в слух при руководстве без малейшего фактического подтверждения лояльный Прошкин воздержался.

Корнев притянул Прошкина за рукав к себе поближе и перешел на полушепот:

— Прошкин, ты хоть одно донесение, рапорт или просто письмо от граждан про Баева хоть раз в глаза видел или слышал хотя бы, что такие были? Ведь он общался и с откровенными врагами народа, и с недобитой царской профессурой, и с сомнительными империалистическими дипломатами. Публично. При медперсонале и других студентах, при военспецах. При сотрудниках органов и Коминтрена даже. И что, никто ни разу ничего не написал? Он что — человек — невидимка или ангел с крылышками? Наказать, может быть, и не наказали бы — но сигналы же должны были бы иметь место!

Прошкин задумался. Действительно — так в наше тяжелое время не бывает, чтоб человек жил и на него не писали. И нашел только одно объяснение отмеченному шефом феномену:

— Я думаю, писали, конечно, просто это все изымали из его дела — он ведь с большими связями, даром что молодой…

Корнев кивнул и угрюмо продолжал:

— Послушай меня внимательно. Послушай — плюнь и сразу забудь. Вот что я тебе скажу, Коля. Вот представь себе, что ты — человек неглупый. Даже очень умный. Комдив. И слово твое большой авторитет имеет. Друзей у тебя во множестве, многие из них высоко во власть взлетели. Но газеты ты каждый день читаешь. И видишь такую неутешительную картину — что с товарищами твоими боевыми что-то неладно: тот в уклоны ударился, тот в немолодые годы решил в немецкие шпионы пойти, другой — в американские. Словом, кругом — враги, а ты, как говорится, в окопе. И очень тебе не нравится такая картина. Ну не хочется тебе среди таких вот врагов однажды свое имя увидеть. А здоровья ты не самого блестящего. Вот и ложишься ты в госпиталь. И слух распространяешь — мол, от того болею, что травят меня эти самые подлые враги…

До чего все-таки Корнев умный дядька, в который раз поразился Прошкин и закончил мысль:

— Конечно, человек, которого хотят убить враги, сам врагом не может быть! — Прошкин даже представил себе забавную сцену: вызывает начальство на ковер какого-нибудь командарма Иванова и отчитывает как мальчишку:

— Где это тебя Иван Иванович носило?

А командарм в ответ:

— Боевого товарища — комдива Деева проведывал в госпитале.

Но начальство не унимается:

— Эк нехорошо — его ведь неделю назад бывший кобмриг Сидоров, немецким шпионом оказавшийся, проведывал.

Командарм же Иванов, не моргнув глазом, отвечает:

— Так ведь оттого и был там этот коварный враг трудового народа, что подло извести хотел товарища Деева, а я вот разобрался в ситуации. Позаботился о жизни и здоровье легенды Красной Армии.

Умно придумано, что и говорить, — инкриминировать некому и нечего. А если кто что и писал — то быстренько изымали, чтобы лишних разговоров не вызывать…

— Уяснил! — обрадовался Корнев и продолжил: — Вот помяни мое слово, день — два и сюда, к нам в Н., как в палату к Дееву, зачастят такие персоны, каких мы раньше только в газетах на портрете видели…

Только такая перспектива Прошкина, как и Корнева, совершенно не радовала.

За разговором время пролетело быстро, короткая майская ночь уступала место первым неуверенным солнечным лучам. Корнев поднялся и махнул Прошкину:

— Пойдем представление смотреть…