Отравленный пояс - Артур Дойл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возглас Челленджера заставил всех обернуться. Он уже прочел все телеграммы и аккуратной стопкой сложил их на столе. Его широкое, грубо высеченное лицо – или та незначительная часть его лица, которую позволяла видеть косматая борода, – все еще пылало краской, он был, очевидно, во власти сильного возбуждения.
– Джентльмены, – начал он громко, как будто на многолюдном митинге, – наше замечательное собрание открывается при необычайных и, смею сказать, небывалых в истории обстоятельствах. Позвольте спросить, вы не заметили ничего особенного во время поездки из города?
– Все, что я заметил, – с кислой улыбкой сказал Саммерли, – это что наш юный друг за истекшие годы не излечился от своих дурных привычек. Я с прискорбием должен принести серьезную жалобу на его поведение в поезде, и вы могли бы обвинить меня в неискренности, если бы я скрыл от вас, что оно произвело на меня крайне неприятное впечатление.
– Ничего, с кем не бывало, – вмешался лорд Джон. – Молодой человек делал это не со зла. Ему ведь случалось играть в нашей сборной команде, так что если он и позволил себе полчаса описывать футбольный матч, то он имеет на это больше права, чем кто другой.
– Полчаса описывать матч? – закричал я в негодовании. – Ничего подобного! Вот вы действительно убили добрых полчаса на какую-то скучнейшую историю с буйволом. Профессор Саммерли может засвидетельствовать.
– Затрудняюсь рассудить, кто из вас двоих был надоедливей, – сказал Саммерли. – Заявляю вам, Челленджер, что я до конца жизни не желаю больше слушать ни про буйволов, ни про футбол.
– Но я сегодня не сказал ни слова о футболе, – попробовал я возразить.
Лорд Джон пронзительно свистнул, а Саммерли сокрушенно покачал головой.
– И это с самого утра, – проговорил он. – Что может быть плачевней? Я сидел в печальном, задумчивом молчании и…
– В молчании?! – возопил лорд Джон. – Да вы же всю дорогу угощали нас эстрадным концертом, изображая скотный двор. Не человек, а взбесившийся граммофон!
Саммерли выпрямился в горькой обиде.
– Вам угодно шутить, лорд Джон! – Лицо его стало кислым, как уксус.
– Фу, пропасть! Чистое безумие! – закричал лорд Джон. – Каждый из нас как будто знает, что делали другие, но никто не помнит, что делал сам. Давайте восстановим все, как было, с самого начала. Мы сели в вагон первого класса для курящих – не так ли? Это точно. Потом мы стали спорить о письме нашего друга Челленджера в «Таймсе».
– Ага, вы спорили! – прогремел бас нашего хозяина, и глаза его сузились.
– Вы сказали, Саммерли, что письмо не содержит в себе и намека на истину.
– Вот как! – Челленджер выпятил грудь и погладил бороду. – Ни намека на истину? Мне и раньше случалось слышать эти слова! Могу ли я спросить, какими доводами великий, именитый профессор Саммерли пытался раздавить жалкого невежду, дерзнувшего высказаться по вопросу о научном предвидении? Может быть, прежде чем уничтожить злополучного простака, профессор соизволит привести какие-либо доказательства в пользу противоположных взглядов, выдвинутых им самим?
Произнося эту речь, Челленджер со слоновым сарказмом кланялся, дергая плечом, разводил руками.
– Доказательство очень простое, – ответил упрямец Саммерли. – Если окружающий землю эфир, утверждал я, так ядовит, что на иных широтах оказывает губительное влияние, то представляется несообразным, почему же мы трое, сидя в вагоне, не испытываем на себе его действия.
Это объяснение вызвало у Челленджера только шумный взрыв веселья. Он так расхохотался, что в комнате все задрожало и задребезжало.
– Наш почтенный Саммерли обнаруживает – и не в первый раз – полную неосведомленность о действительном положении вещей, – сказал он наконец, отирая взмокший лоб. – Теперь, джентльмены, я вместо всяких доказательств изложу вам лучше, как сам я вел себя в это утро. Вы отнесетесь снисходительней к отклонению от нормы в вашей собственной умственной деятельности, если узнаете, что даже у меня были минуты, когда я терял равновесие. У нас в доме много лет служит экономка, зовут ее Сара, а ее фамилией я никогда не пытался обременять свою память. С виду она суровая и неприступная женщина, строгого и скромного поведения; бесстрастная по природе, она, насколько нам известно, ни разу не проявила признаков каких-либо душевных движений. Когда я сидел один за первым завтраком – миссис Челленджер обычно пьет утренний кофе у себя в спальне, – мне вдруг пришло на ум, что забавно и поучительно было бы проверить, существует ли предел невозмутимости нашей Сары. Я придумал простой, но убедительный опыт. Опрокинув на скатерть стоявшую посреди стола вазу с цветами, я позвонил, а сам залез под стол. Экономка вошла и, никого не увидев в комнате, решила, что я удалился в кабинет. Как я и ожидал, она подошла и нагнулась над столом, чтобы поставить вазу на место. Я узрел бумажный чулок и башмак на резинках. Высунув голову, я впился зубами экономке в лодыжку. Успех опыта превзошел все ожидания. Две-три секунды женщина стояла, как в оцепенении, уставив взгляд на мое темя. Потом взвизгнула, вырвалась и опрометью побежала вон из комнаты. Я кинулся за ней, рассчитывая как-то объясниться, но она уже мчалась к воротам, и потом я несколько минут мог наблюдать в полевой бинокль, как она чрезвычайно быстро удалялась в юго-западном направлении. Оцените сами этот забавный случай. Я бросаю семя в ваши мозги и жду, какие всходы оно даст. Уразумели? Он не возбудил у вас никаких мыслей? Ваше мнение, лорд Джон?
Конец ознакомительного фрагмента.