Скажи ее имя - Франсиско Голдман

Так у меня остались бы лишь немногие, но особые вещи Ауры, вроде свадебного платья, «чтобы вспоминать о ней». В первые месяцы я отдалился от большинства приятелей, закрылся от семьи, матери, брата, сестер, мне хотелось быть в кругу женщин, подруг Ауры, и нескольких других, с которыми я был близок задолго до нее.

За исключением моего письменного стола в углу проходной комнаты между кухней и «залой», где мы спали, и старых книжных полок, мы с Аурой выбросили и заменили всю мебель, оставшуюся со времен моего неопрятного холостяцкого прошлого. И хотя Аура полностью переделала нашу квартиру, ее расстраивало, что мы не переехали в новую, где не было бы следов и напоминаний о моей былой жизни без нее, в такое место, которое она могла бы сделать только нашим. Иногда, придя домой, я заставал ее за перетаскиванием какой-нибудь громадины, в попытке изменить эту захламленную обстановку так, как мне бы в голову никогда не пришло и на первый взгляд вообще казалось невозможным. Квартира словно превращалась в сложнейшую головоломку, полностью поглощавшую Ауру, и она могла решить ее, лишь двигая мебель. Либо решить ее было невозможно, впрочем, наше жилище с каждым разом выглядело все более привлекательным.

Нашим последним приобретением, найденным в комиссионном примерно в пяти кварталах от дома, был кухонный стол в стиле пятидесятых, с пластиковой бело-бирюзовой столешницей, радостный, как детский рисунок солнечного неба и облаков. На кухне также стоял выкрашенный в ярко-зеленый буфет, купленный нами в антикварном магазине в городке в Катскильских горах, когда мы на выходные ездили к Валентине и Джиму в их загородный дом; примерно через два месяца нам позвонила раздраженная владелица магазина — и это был не первый ее звонок, — чтобы сообщить, что, если в ближайшее время мы не приедем за буфетом, она снова выставит его на продажу и не вернет нам деньги. Буфет был совершенно простецкий. Такой можно было купить по той же цене как у местных антикваров, так и на Атлантик-авеню. Однако, чтобы забрать наш буфет, мы взяли напрокат внедорожник и провели выходные в каком-то итальяно-американском охотничьем домике, оборудованном джакузи из оргстекла с сияющими латунными кранами и искусственным газовым камином. В этой хижине мы проводили время с книгами, вином, за просмотром футбола с выключенным звуком, ухохатываясь в попытках потрахаться в нелепом джакузи, а проголодавшись, шли в ресторан, увешанный сотнями фотографий с автографами игроков «Нью-Йорк Янкиз», чтобы покопаться в неизменном шведском столе, спагетти с гигантскими тефтелями, лазанье с колбасками и тому подобном. Словом, купи мы этот буфет в Бруклине, он обошелся бы нам в четыре раза дешевле.

Наряду с буфетом на кухне были все остальные наши кулинарные принадлежности, посуда, кастрюли и сковородки, в большинстве своем нетронутые с тех пор, как их в последний раз касалась Аура. Среди них — ее тостер, выжигающий на каждом хлебце логотип «Хелло Китти». Я все еще пользуюсь этим тостером — каждый раз, намазывая масло на кошачью мордочку, я улыбаюсь девичьим причудам Ауры. Мороженица «Кузинарт», купленная Аурой для того, чтобы приготовить мороженое со вкусом карамели для вечеринки в честь ее тридцатилетия, — съемная металлическая морозильная емкость по-прежнему лежит в нашем холодильнике. Длинный обеденный стол, приобретенный нами на подаренные на свадьбу деньги в «Эй-би-си Карпет энд Хоум», который, как оказалось, если его раздвинуть с обоих концов, достаточно велик, чтобы вместить двадцать с лишним человек, пришедших на вечеринку и сидевших зажатыми вокруг него. Мы приготовили нежную свинину, вымоченную в цитрусовом соусе с добавлением ашиота, запеченную в хрустящих банановых листьях, перец в сливочном соусе и зеленый рис, а Валентина пришла пораньше и сделала тефтели в остром соусе, а еще у нас был роскошный, ослепительный праздничный торт из мексиканской пекарни в Сансет-парк, украшенный белым, розовым и оранжевым кремом, с кусочками фруктов, выложенными кругом и заглазированными наверху, подававшийся с мороженым Ауры. В этом году она получила в подарок две длинные деревенские скамьи — специально для нашего стола. Мы собирались устраивать много званых обедов.

Чтобы быть счастливым в Нью-Йорке, необязательно быть богатым. Я не хочу сказать, что лишние десять, двадцать, пятьдесят штук в год не улучшили бы наше положение. Они, возможно, даже сделали бы нас счастливее. Но не многие из тех, кто знал нас с Аурой до нашей встречи, могли предположить, что у кого-то из нас есть талант к семейной жизни.

Три одновременные стипендии Ауры, сложенные вместе, составляли грандиозный доход для студентки дневного отделения. А поскольку я никогда не просил ее участвовать в оплате квартиры или каких-либо других тратах, у нее оставалось достаточно денег и для себя, и для сбережений. Она хотела, чтобы ее сбережения помогли нам в один прекрасный день купить дом или квартиру, если когда-нибудь мне удастся накопить на это достаточно денег, на что я был решительно настроен. Когда в конце концов я пришел закрыть счет Ауры, то поразился, как много там собралось. Теперь я большей частью проживаю ее накопления, остатки от стипендий, а также деньги, которые она откладывала с юности. Я уже истратил возмещение по страховке, хотя должен был вернуть эту сумму на кредитные карты, которыми расплачивался в Мехико за содержание Ауры в больнице, скорую помощь и медикаменты. Все глубже увязая в долгах, я смог рассчитаться только с половиной этих расходов. Итак, я был кругом должен. Ну и что? Поскольку я числился только на полставки на кафедре английского языка в маленьком Коннектикут-колледже, мне не был положен оплачиваемый отпуск по утрате близкого человека. Но и преподавать в тот первый семестр после смерти Ауры я не мог, поэтому уволился. Я понимал, что скоро мне понадобится работа. Но какая работа? Я не знал. Я не мог представить, что снова начну преподавать. На то были причины. Кипучая энергия энтузиаста и вера в то, что не только многоопытный литературовед, но и такой, как я, сможет удержать внимание целого класса легко впадающих в тоску двадцатилетних юнцов, покинули меня. Влюбленный в Ауру, женатый, бесшабашно счастливый, я был неплохим, даже забавным шутом от литературы.

Растения, которые Аура держала у пожарного выхода, погибли еще прошлой зимой, от них остались лишь пластмассовые и глиняные горшки, полные грязи и мелких камешков, серых стеблей и жухлых листьев. Но ее складной пластиковый стул по-прежнему был там, с грязными отметинами городской непогоды, но все еще не тронутый ни одним человеческим существом, с тех пор как она в последний раз на нем сидела, и стеклянная пепельница у его ножек тоже была на месте, омытая годом дождей. Иногда с перил пожарной лестницы на сиденье запрыгивали белки и пили дождевую воду или талый снег из небольшой выемки на нем. В хорошую погоду Ауре нравилось сидеть на лестнице, в этой маленькой ржавой клетке, с ногами на ступеньках, ведущих к площадке на верхнем этаже, в окружении своих растений, читая, работая на ноутбуке и изредка покуривая. Она не была заядлым курильщиком. В какие-то дни выкуривала несколько сигарет, в какие-то — ни одной. Она могла выкурить косячок, когда ее угощал кто-то из университетских. В одном из ящиков буфета у меня до сих пор хранился ее практически пустой мешочек марихуаны. Для Ауры ее сад у пожарного выхода был ничем не хуже настоящего садика на заднем дворе наших соседей снизу, над которым она и сидела. Я часто дразнил ее, мол, она стала как Крамер из сериала «Сайнфелд»: по случаю Дня независимости он ставил шезлонг напротив входной двери и притворялся, будто прихожая — это задний двор домика в пригороде, сидел там с пивом, сигарой и хот-догом.

Однажды утром я вдруг замер на кухне, глядя в окно на стул у пожарной лестницы так, будто никогда раньше его не видел. Именно тогда мне пришло в голову назвать его Стулом Путешествий Ауры. Я представлял, как она медленно спускается сюда в длинном луче желто-оранжевого мерцающего света, с открытой книгой в руках, мягко приземляясь на стул, возвращаясь из своего длительного, таинственного путешествия. Она поднимает глаза от книги, замечает меня, смотрящего на нее сквозь окно кухни, и говорит, как обычно, жизнерадостным, слегка хриплым голосом: привет, mi amor.

Привет, mi amor. Но куда ты уходила? Почему тебя так долго не было? Ведь ты вышла замуж не для того, чтобы путешествовать одной и оставлять меня здесь в одиночестве!

В конце июня, в выходные перед нашим отъездом в Мексику, Валентина и Джим снова пригласили нас к себе в горы. Был поздний воскресный вечер, мы уже возвращались в город, когда Аура и Валентина сказали, что хотят сделать остановку в городишке, куда мы заезжали накануне. Джим, я и их зловонная собака Дейзи остались ждать в машине, и спустя всего пару минут Аура выпорхнула из магазина, сжимая в руках свое новое приобретение — разноцветное лоскутное покрывало ручной работы в прозрачном полиэтиленовом чехле, которое обошлось, как она сказала, всего в сто пятьдесят долларов. Хорошая цена, согласился я, за такое красивое стеганое одеяло, и совершенно новое, а не из траченых молью бабушкиных запасов. В прилагавшейся брошюре говорилось о какой-то американской художнице, которая провела годы, путешествуя по разным странам и изучая текстиль, и теперь создала дизайн этих одеял, которые вручную шили швеи в ее мастерской в Индии.