Повесть о семье Дырочкиных (Мотя из семьи Дырочкиных) - Семён Ласкин

Принялась я хватать снег — такая жажда! — а не помогает.

И тут подошел Саня, присел, потрепал меня по шерсти и отчего-то грустно так и убедительно сказал:

— Пропали мы, Мотька. Ну и влетит нам теперь за эту перчатку.

Вечером мы с Санечкой остались дома вдвоем. У Ольги Алексеевны оказался поздний прием больных, а у Бориса Борисыча тоже неотложное дело. Саня, когда Ольга Алексеевна уходила, молчал, хотя, я видела, он очень чем-то встревожен. Но вот, когда Борис Борисыч надел шапку и начал вертеться около зеркала, и то ее, шапку, на затылок сдвигать, то, наоборот, ко лбу двигать, тут Саня взмолился.

— Не уходи, — говорит, — папа, я, — говорит, — боюсь один оставаться дома. У меня какое-то есть предчувствие…

— Нет, мой мальчик, — отвечает ему Борис Борисыч, — ты явно чего-то не того, какие же могут быть у тебя предчувствия? У меня, — говорит, — мальчик, деловая встреча, — и опять двигает шапкой, но теперь набекрень.

После этого он направляется к двери и громко ее захлопывает.

Помню, я еще внезапно подумала: что это Санечка такой стал пугливый?

А Саня сел на корточки, притянул мою голову к себе и объяснил.

— Понимаешь, Мотька, боюсь, что лифтерша без них придет и станет драться. Если она из-за лампочки грозилась оторвать мне голову, то из-за перчатки что может сделать!..

И он пошел в свою комнату, писать последние письма маме и папе, а мне, как он вспомнил о перчатке, сделалось еще невыносимее внутри.

Я залезла под кровать и решила писать стихи, это у меня чисто нервное. Это со мной бывает, как известно из предыдущих глав.

ЛифтершеСтихЗачем шерстяную перчатку мне дали?Зачем?Уж лучше б глаза мои вас не видали,совсем.Теперь я страдаю, ах, как я страдаю!Увы!Я вся изнутри, как огонь полыхаю,А вы?

Конец такой (еще не отшлифовано):

Я вся шерстяная внутри и снаружи,Трам-трам.Могло бы быть и хуже, да некуда хуже.Бам-бам!

Конечно, это только набросок, и я бы его доделала, но тут в дверь позвонили.

Санечка сразу же вскочил, бледный, испуганный, бросился ко мне.

— Молчи, Мотька! Это она, лифтерша! Мы не должны себя выдать!

А звонки стали чаще. И то длинных несколько, то масса коротких, всю душу искололи.

— Молчи, Мотька, молчи! — умоляет Санечка. — Нет нас дома.

И он начинает носить из всех комнат стулья, класть их друг на друга, делать баррикаду.

И он уже все двенадцать стульев взгромоздил у дверей, а сверху покидал диванные подушки, а потом подтащил тумбочку и ею все это сооружение придавил.

Пока он работал, лифтерша приутихла, ушла вроде бы. Но только мы с Саней пот со лба стерли, как раздались новые страшные удары по двери, и что-то затрещало, и я поняла — это она топором замок перерубает.

Поглядел на меня Саня грустными глазами, попрощался со мной мысленно и понесся в спальню, баррикадировать еще одну дверь. Не знаю откуда у него силы взялись. Смотрю, кровать волочит.

И тут, наконец, в замке треснуло, дверь распахнулась и такой начался грохот и стоны, что я вынуждена была спрятаться в кухне.

— Ааа! — слышу, — Бам-ба-ра-бам! Трах-та-ра-рах! Кррр!

Это оказывается вся баррикада обвалилась на лестницу и кого-то видно пришибло.

И вдруг вижу на кухне самого Бориса Борисыча. Без пиджака, рукава рубашки закатаны, ноги расставлены, в руках — топор, а в глазах — слезы.

— О, где мой сын? — спрашивает он сам себя. — Где мальчик мой любимый?

И ждет.

— Молчание! — бормочет он. — Ни всхлипа, ни дыханья… Нет, мне не пережить!

— Стоять на месте! — из спальни голос Санечки звучит. — Я вам не доверяю! Матвей, мой пес, бандита взять!!

(Я, наконец, поняла, это из пьесы Бориса Борисыча. Он нам ее недавно читал. И Саня выкрикнул, что пострашнее).

— О, сын! Ты жив?! Какое это счастье для сердца старого отца!

Протягивает руки, бросается к дверям.

(И это из пьесы. Конец второго акта. Борис Борисыч очень хорошо произнес).

— Жив, — сдавленно подтверждает Санечка и выглядывает из дверей. — Папа? — говорит он. — Значит, это ты ломал двери?

— О да, мой сын! Ты истерзал мне сердце, я вынужден к тебе был прорубаться топором! Но отчего, скажи мне, отчего, ты совершил такой поступок?

— Но я думал — это лифтерша…

И тогда Борис Борисыч печально поглядел на соседей, которые уже запрудили весь коридор, а некоторые расселись на стульях вдоль стены, и убедительно всех попросил:

— О, граждане! Прошу вас, удалитесь!Позвольте разобраться самому.Ребенок мой, мой мальчик-несмышленыш,Надумал себе жуткую картину,Каких-то начитавшись диких книг!О, Министерство просвещенья!Ты душу детскую скорее защити,Не допускай к сердцам халтуры!!

Глава шестая. О самообороне

По-моему, я упустила еще одну сторону деятельности Ольги Алексеевны. Два раза в месяц она дежурит в детской неотложной помощи.

Что такое «дежурить», точно объяснить я не могу, но по всему видно — дело это нелегкое, потому что приходит Ольга Алексеевна утром и даже не всегда завтракает, а падает в кровать и спит.

Как-то Виталия спросила у нее:

— Оля, для чего тебе ночная работа?

— Для того, — говорит Ольга Алексеевна, — чтобы расти еще выше над собой. Участковая работа, конечно, интересно, но в неотложной помощи для врача особая практика и большой простор. И я теперь, Таля, ничего не боюсь, могу оказать человечеству любую помощь.

И вот в один такой день, собралась Ольга Алексеевна на неотложное дежурство. Попрощалась с Борисом Борисычем, Санечку поцеловала в щеку, мне подлила в миску манной каши и дала наказ:

— Не забудьте, что вы сегодня в театр идете вечером, не опоздайте. Кровати я вам уже постелила, еда в холодильнике. Надеюсь, вы без меня справитесь.

— Иди смело, — говорит Борис Борисыч. — Справимся, ты нас еще похвалишь.

А Ольга Алексеевна все не уходит, продолжает напоминать.

— Театр начинается в семь, значит у вас не так много осталось времени. Давайте-ка одевайтесь…

— Успеем, — говорит Борис Борисыч. — Не волнуйся. А раз ты стоишь в дверях, то послушай-ка кусочек из пьесы, который я сейчас написал.

И он вынимает листок из кармана и читает:

Оберштурмбанфюрер (с болью): Я не могу больше никому доверять, даже своей Гретфхен. Мне кажется нет честных людей, нет никого, кому была бы дорога наша империя.

Зондерфюрер: Вы поразительный человек, оберштурмбанфюрер, вы даже сверхчеловек. Мы нуждаемся именно в таких…

Оберштурмбанфюрер: Да, я удивительный… (Вынимает пистолет) Руки вверх! Я вам больше не доверяю…

(Гаснет свет. Выстрел. Звучит музыка Р. Вагнера — любимого композитора А. Гитлера)

— Ну? Ну? — спрашивает Борис Борисыч. — Каков финальчик! А? Что ты теперь, Оля, скажешь? Есть порох в пороховницах? Есть? Не иссякла еще казацкая сила? А?

И он долго и довольно смеется.

— Ну, я пойду, — говорит Ольга Алексеевна и этим, видно, очень огорчает Бориса Борисыча, потому что каждый автор хочет внимания.

Она осторожно прикрывает дверь, а Борис Борисыч так и стоит в коридоре с листочками пьесы и грустно смотрит вслед. Потом он идет в кабинет и что-то там переписывает. Я же, как обычно, ложусь под диван и думаю: вспомнят мои мужчины про театр или не вспомнят?

Наконец, кресло Бориса Борисыча издает стон.

— Саня, — кричит он. — Собирайся.

— Я уже собираюсь, — говорит Саня.

Мне любопытно. Я бегу к Санечке. Как и следовало ожидать, он еще палец о палец не ударил. Стоит неподвижно около зеркала, давно, видно, стоит, смотрит на себя влюбленными глазами, не может оторваться, так он себе нравится.

— Готов? — переспрашивает Борис Борисыч.

— Угу, — вроде бы соглашается Санечка, а сам чубчик свой поправляет и подмигивает сам себе в зеркало: мол, ну какой же я красавчик.

— Что — угу? — кричит Борис Борисыч. — Готов или не готов?

— Не готов, — говорит Санечка. — Не знаю, куда мама мою рубашку положила.

— Как — рубашку? Она же была.

— Была, — подтверждает Санечка. — А теперь ее нет. Может, Мотька ее унесла.

И тут вбегает Борис Борисыч.

— Я так и знал, — кричит он. — С тобой каши не сваришь!

И он начинает носиться по комнате, и то что на кровати лежит, перекидывает на стулья, а что на стульях — на кровать кидает. Потом ложится на пол и так на животе начинает ползти через всю комнату.

А Санечка, пока отец носился, тоже побегал для приличия и кое-какие вещички покидал с одного места на другое, а потом, когда Борис Борисыч уполз в коридор, подлетел к зеркалу и стал свой чубчик снова двигать и себе глазом подмигивать. Откинет прядку волос вправо, улыбнется и ручкой помашет, приветствует себя.