Баопу-Цзы - Гэ Хун

Следует особо отметить, что работа современного переводчика и исследователя трактата Гэ Хуна в значительной степени облегчена по сравнению с работой, проделанной Дж. Уэйром, благодаря трудам выдающегося китайского исследователя и издателя даосских текстов Ван Мина, опубликовавшего в 1982 г. превосходно откомментированный и размеченный в соответствии с принципами современной пунктуации текст "эзотерической" части "Баопу-цзы"[9], по которому сделан и наш перевод. Издание текста "Баопу-цзы", выполненное Ван Мином, поистине неоценимо для переводчика благодаря проделанной работе по пунктуации, текстологическим сопоставлениям различных редакций и комментированию памятника. Вместе с тем, комментируя "Баопу-цзы", Ван Мин оставляет практически всю алхимическую и историко-научную терминологию Гэ Хуна без пояснений (за исключением отдельных случаев), ограничиваясь иногда (например, при лекарственных растениях) цитатами из других древнекитайских текстов (фармакологического характера), которые, в свою очередь, нуждаются в комментариях. И все-таки появление издания Ван Мина чрезвычайно облегчило работу с текстом "Баопу-цзы" и в значительной степени обезопасило исследователя и переводчика от различных ошибок и огрехов[10].

Предлагаемый вниманию читателя перевод "эзотерической" части "Баопу-цзы" является первым полным переводом этого памятника на русский язык. Перевод снабжен комментариями, в которых мы старались возможно полно откомментировать как сложную алхимическую и историко-научную терминологию трактата Гэ Хуна, так и бытовые и исторические реалии и факты, чтобы текст стал максимально прозрачным и для специалиста-синолога, и для широкого читателя.

При комментировании текста мы использовали, кроме комментариев Ван Мина, различные публикации известных ученых-китаеведов Л. Н. Меньшикова, Ю. Л. Кроля, Р. В. Вяткина, А. И. Кобзева, В. В. Малявина, М. Е. Кравцовой, А. С. Мартынова, Дж. Нидэма, Н. Сивина, Дж. Уэйра и других. В отдельных случаях мы использовали также сунское ксилографическое издание "Баопу-цзы", воспроизведенное в середине 80-х годов в Китае[11].

В заключение нам хотелось бы выразить особую благодарность нашему учителю Льву Николаевичу Меньшикову, впервые обратившему наше внимание на трактат "Баопу-цзы" и оказавшему бесценную помощь на первых этапах нашей работы над переводом этого интереснейшего текста.

Е. Л. Торчинов

Глава 1

Всепроникающее Сокровенное

Баопу-цзы сказал: "Сокровенное есть не что иное, как праотец природы и великий предок мириад различий. Поистине, недосягаемы его дали, поэтому называют его тайным. Оно столь высоко, что словно шапка покрывает девять небес. Оно столь обширно, что словно оправа охватывает все восемь сторон света. Светло оно, как солнце и луна, быстро оно, словно пробег молнии. То вспыхнет оно и тотчас погаснет, то помчится как вихрь, оставляя звезды-брызги.

То блеснет оно подобно искре в прозрачности бездны, то поплывет, словно седые, несущие снег облака.

Когда оно являет себя в бесчисленных формах — это наличие[1]. Когда оно пребывает в неявленном покое — это отсутствие. То тонет оно в великой тьме и погружается вниз, то устремляется оно к созвездиям и блуждает вверху.

Металл и камень не сравнятся с ним своей твердостью, а обильная роса не может превзойти его своей мягкостью. Оно квадратное, но не измеряется угольником, круглое, но не измеряется циркулем[2]. Идешь к нему, но не видишь его, устремляешься за ним, но не в силах догнать его. Небо получает от него свою высоту, а Земля от него же обретает свою низменность.

Благодаря ему двигаются облака, и оно же посылает дождь. Оно носит в утробе плод — Изначальное Одно[3]. В нем, как в форме-образце, вылиты два ряда проявлений, и из него исходит Великое Начало[4] всех вещей и возвращается к нему же. Оно направляет переплавку миллиардов форм и движет по кругу четырежды-семь созвездий[5]. Оно как мастер, то творит хаос, то обуздывает его своим духовным механизмом[6]. Вдыхает-выдыхает четыре вида пневмы[7], в тайне все покоит и затопляет все своим всеобъемлющим безмолвием. В спокойствии оно раскрывается и в ясности своей все лелеет.

Оно опускает вниз все мутное и поднимает вверх все чистое. Оно соразмерно рекам Хуанхэ и Вэйхэ[8]; сколько ни добавляй в него, оно не переполнится, сколько ни черпай из него — оно не истощится. Когда оно даяние получает, то нет ему от этого прироста; когда же нечто отнимают у него, то оно не терпит ущерба. Поэтому там, где это Сокровенное присутствует, радость не имеет границ, а там, откуда это Сокровенное уходит, сосуды жизни оскудевают и дух гибнет[9].

Известно, что пять нот и восемь звуков, чистые напевы шан, текучие напевы чи губят ясность ума. Пестрота благоухающих цветов и изысканная роскошь ранят просветленность. Безделье, праздность, леность, пьянящие напитки, молодое ароматное вино смущают природную сущность человека. Изящная внешность и привлекательная льстивость, кокетливость, пудра и белила атакуют жизнь.

Только Сокровенное Дао-Пути может даровать вечность.

Не ведающие Сокровенного Дао-Пути, хотя даже и глядят искоса на убивающие жизнь и дух орудия, тем не менее своими губами касаются сути расцвета или гибели вещей.

В павильонах и башнях благоволят к "облаку и дождю"[10], роскошным покоям яркие цветы придают изысканную небрежность, тяжелые занавеси из шелка сливаются друг с другом подобно туманной дымке, а воздушные пологи расходятся подобно облакам курящихся благовоний. Красавицы, подобные Си Ши и Мао Цян[11], ласкают взгляд в разукрашенных палатах. Здесь и там блистают друг яруга ярче великолепные златые кубки и ровное пение струн наполняет все пространство. В танцах царства Чжэн змеятся во множестве цветные шелка, а скорбный голос свирели встречает зарождение зари. Перья плывут по водной глади, а люди собирают прекрасные цветы в орхидеевых садах и любуются красными соцветиями, растущими в прудах, изобилующих жемчугом. Люди поднимаются на кручи горные и глядят вдаль, забывая все свои горести. Они приближаются к пучинам водным и согласны забыть даже об утреннем голоде. То они вступают в безделье и праздность тысячи ворот своих жилищ, то мчатся прочь, правя киноварно-красными колесницами.

Так предельная радость сменяется скорбью, а совершенное довольство порождает неудовлетворенность и ущербность. Поэтому когда песня кончается, приходит печаль, и когда спокойствие уходит, тогда сердце наполняется тревогой. И одно связано с другим так же, как тень с телом и эхо с голосом. Такое поведение сопряжено с тем, что призрачно и иллюзорно, а потому чревато пустотой и разочарованием.

Ведь если говорить о Сокровенном Дао-Пути, то обретают его внутри, а блюдут его вовне. Использующий его одухотворен, а забывающий о нем овеществлен[12]. Вот какая мысль о Сокровенном Дао-Пути должна быть высказана!

Обретший его благороден и не нуждается в мощи алебард и секир. Проникшийся им богат и не нуждается в трудно обретаемых вещах.

Высоко оно так, что нельзя взойти на высоту его, глубоко оно так, что нельзя измерить его глубину. Оно окружает собой все шесть направлений[13], и оно поистине безбрежно в обширности своей. Выйдешь из него — и нет верха. Войдешь в него — и нет низа. Пройдешь в него, и окажешься прямо во вратах ничему не подвластной и свободной мощи. Странствуешь по нему, словно по просторам загадочно-утонченной красы, беззаботно скитаешься в смутной и туманной сфере — так обо этом можно сказать. Вдыхаешь — и девять цветов возникают на краях облаков, а выдыхаешь — и шесть видов пневмы родятся в киноварно-красной заре. Блуждаешь в мерцании, паришь и кружишь в тончайшем. Бродишь по радуге-арке, блуждаешь по звездам Большой Медведицы. Вот каков обретший его!

Ему уступает только тот, кто знает, как удовлетвориться малым[14]. Тот, кто знает, как удовлетвориться малым, может скрываться в уединении и без усилий совершенствоваться в горных лесах. Он простирает свои крылья дракона и феникса над ничтожными козявками и питает свою безбрежную пневму[15] в зарослях полыни и лозняка. Одежду он носит простую, неподрубленную, но не променяет ее на всю роскошь драконовых узоров. Идет он, опираясь на истертый посох, но и не помыслит заменить его колесницей, запряженной четверкой лошадей.

Он оставляет драгоценный камень "сияющий в ночи"[16] лежать в пещере горного пика, и из-за него не происходит стычек на других горах. Он оставляет черепашьи панцири в водной пучине и тем избавляет их от беды быть просверленными и обработанными.

Идет он или же отдыхает, он одинаково хорошо знает, где надо останавливаться, и куда бы он ни пришел, везде он чувствует себя удовлетворенным. Он отбросил величие и грандиозность дворцовых наслаждений и научился избегать опасных дорог, на которых переворачиваются колесницы. Он вздыхает и стонет среди лазоревых скал, и все мириады вещей для него как бы превращаются в пыль и прах.